Впервые напечатано в первом издании романа «Шатуны». Самиздат, 1982 год

Дорогой Саша! Тебе предстоит актуальное чтение, и я завидую Тебе, потому что Тебе предстоит открыть для себя мир Юрия Витальевича Мамлеева и тем самым пройти еще одну ступень интеллектуального и духовного посвящения.

Во-вторых, Тебе предстоит узнать, как жили мы, старые волки, в шестидесятые, с чего мы начинали свое посвящение и свой трагический путь. В этой связи обрати внимание, что Ты читаешь роман документальный, в котором не придумано ни одного эпизода, ни одного действующего лица.

Этот роман Юрий Витальевич Мамлеев писал в середине шестидесятых и это его единственный роман. Кроме «Шатунов» после Мамлеева осталось несколько десятков рассказов и несколько десятков стихов – вот и все его литературное наследие. Рассказы его более изощренны и профессионально безукоризненны, чем роман. Они шокируют наповал, сразу, и именно они заварили в свое время неплохую кашу в московском подполье, сделав свое «черное» дело.

Рассказы для Мамлеева были главным оружием. Именно в них он с наибольшим блеском раскрылся как писатель. Стихами Мамлеев именно «баловался» и как бы писал их от имени своих героев. Каждое стихотворение – это либо кредо одного из его жутковатых персонажей, либо изящный рифмованный эскиз к портрету.

«Шатунов» Мамлеев не популяризировал, сознавая их «недостатки». Конечно, «литературы» здесь меньше, чем в рассказах, тем не менее для нас, профессионалов, «Шатуны» куда важнее, потому что в них предельно обнажена мамлеевкая идеология. И с этой точки зрения это роман публицистический. В нем Мамлеев выступает как учитель, а эта роль, согласись, неизменно обречена на нелепость, даже если учительство и приносит золотые плоды. В этом смысле «Шатуны» изобилуют нелепостями, но конечный эффект этой книги снимает все претензии, ибо, как говорится, победителей не судят.

Теперь о самом Мамлееве. О нем Твое поколение даже не слышало, и меня это злит, потому что без мамлеевских текстов нет полноты посвящения. Ты можешь возразить, что, дескать, обходились же как-то и без Мамлеева, но обходились, когда космос был другим и стояли другие задачи. Так вот о Мамлееве.

Он кумирствовал в Москве в шестидесятые, и я не могу назвать ни одного деятеля подполья, чья слава была бы столь действенной и столь реальной. Были, разумеется в диссидентской среде и более знаменитые молодцы, но они оставались сувенирами даже для своих обожателей. Юрочка был живым – реальным богом для одних, живым, реальным дьяволом – для других. Именно эта освященность каждого его жеста, каждого шевеления, уж не говорю –  каждого его слова, этот невидимый, но реально ощущаемый магический ореол, который сопутствовал ему, вызывали целые мистерии, результаты которых бывали, соответственно, противоположными. Для одних встреча с Юрой становилась началом новой реальности, другие, не выдержав натиска безумия, истерически искали «спасения» – кто в христианстве, кто еще в чем.

Отношение к Мамлееву христиан было наиболее, разумеется, комичным. Стоило кому-нибудь из них даже невзначай повстречать Мамлея на улице, как начиналась визгливо-слабоумная покаянная беготня по монастырям, посты, исповеди и т.д. Даже вопрос на исповеди стоял ребром: «Общаешься ли с Мамлеевым?» Да и в самом деле, кому, прочитав те же «Шатуны», придет в голову в серьез относиться к христианству.

Конечно, пафос романа отнюдь не в борьбе с христианством, хотя высмеиванию последнего в «Шатунах» отведено немало страниц. Мамлеев не принимал христианство лишь постольку, поскольку в те годы оно, переживая свой очередной «ренессанс», символизировало для него интеллектуальный уровень существующего космоса.

Словом, Мамлей был для Москвы неким метафизическим ураганом, который пронесся, кого унеся за собой, кому причинив непоправимый ущерб. В начале 70-х, однако, он совершил странный поступок. Ему было около сорока, когда он женился на «христианке», эмигрировал в Штаты, где начисто отрекся от своих убеждений, крестился, прошел покаяние в православном монастыре и стал преподавать что-то вроде истории русского христианства в одном из американских университетов, полностью вписавшись в тамошнюю «академическую» среду. Рассказывают, что сейчас он бегает по утрам трусцой, крестясь на шпиль университетской церкви.

Сегодня мы говорим о нем в прошедшем времени, и меня, признаться, вовсе не занимают досужие предположения о том, почему все так произошло. Реши сам для себя вопрос, может ли «учитель жизни», умерев, родиться вновь в облике свиньи. Собственно, куро-труп из романа подскажет Тебе ответ. Не буду сопливить это письмо банальными сентенциями вроде тех, что ничего даром не дается и за всё приходится расплачиваться, иногда даже жизнью. Повторяю, для меня Мамлеев умер физически в 1974 году, и сегодня я всего лишь чту его память, как одного из своих первых учителей. Другая же «его» жизнь в виде там куро-трупа, стебелька или слоновьей какашки меня не волнует, тем более что буддизм ничуть не волнительнее христианства. У Тебя в руках метафизическая бомба, а какова судьба ее изобретателя – не все ли равно.

Я разделяю Твою неприязнь и Твое недоверие ко всему русскоязычному. Эта литература действительно обладает удивительным свойством – много стрелять, умудряясь при этом всякий раз попадать точно в «молоко». Даже лучшее из нее выглядит не более чем пижонской коллекцией бабочек-однодневок. Взять того же Достоевского, значение которого для московской интеллектуальной элиты 60-х покойный Юрий Витальевич оценивал столь высоко. Сегодня Достоевский способен ублажить «откровениями» разве что какого-нибудь инженера средней руки.

Какими все же точными словами начинаются «Шатуны». Они достойны того, чтобы быть отлитыми в золоте. Это – и дивное кредо, впервые сформулированное по-русски. Это и программа для грядущих поколений литераторов. Человек как биологическое и социальное существо, слишком примитивен, к тому же достаточно изучен и поэтому в настоящее время не достоин быть объектом изображения в искусстве. К тому же это нечто отмирающее, то, из чего нет выхода. Поэтому искусство, которое творит реальность, должно неизбежно обратиться к метафизическому, как к своей истинной стихии.

Чем не надгробная эпитафия ее автору. Покуда это кредо не будет принято в качестве руководства к действию, нашей литературе и нашему искусству никогда не суждено будет подняться до высот истинного авангарда. Может быть, Достоевский и гениальнее, и глубже, и увлекательнее всех на свете показал нам человека, осветил самые потаенные интеллектуальные и психологические закоулки космоса. Но в том-то и дело, что и человек, и сам космос со всеми его чертями, ангелами, демонами и люциферами, да и сама глобальная реальность, включая самого Господа Бога, уже давно «изучены» и перестали занимать элитарное сознание.

О Творце мы судим по его Творению. Создавший такую убогость, как космос, не достоин быть объектом нашего внимания. Мы переросли эти пустяки, и сегодня наша мысль устремлена только на то, чего не существует, и на то, что невозможно осуществить. Литература же, основанная на копании в человечинке, сегодня уже и подавно не интересна для нас.

Кроме Мамлеева на сегодня я не могу назвать ни одного русскоязычного автора, которому бы в такой полной степени удалось преодолеть это «человеческое» притяжение. До него были лишь отдельные попытки оторваться и взлететь. «Чевенгур», «Творимая легенда»… Но и это еще далеко не попадание в десятку, не более, чем интуитивно-медиумичные поиски пути, ведущие за пределы человеческого. «Зародыши», как любил называть Мамлеев.

Я его не абсолютизирую. Быть может, грош цена такой литературе, в оправдание которой нечего и предъявить – разве что мамлеевские тексты. И потому как бы «слаб» ни был Мамлеев, ему покуда удалось в большей степени, чем другим, удивить и увлечь нас, прожженных и искушенных.

Саша, сегодня Ты осваиваешь один иностранный язык за другим, чтобы иметь возможность купаться в авангарде, и Ты на верном пути, потому что Тебя ждет много удивительных открытий, с каждым из которых реальность в Твоих глазах будет обретать свою истинную цену – мизерную и ничтожную. Наконец настанет день, когда все существующее и вовсе перестанет занимать Твое внимание. Причем не на словах, а на деле. Ведь не занимает же Тебя всерьез судьба червей, копошащихся на дне дачного сортира. Но сегодня я приготовил для Тебя русскоязычный сюрприз.

Тебе уже известно немало путей преодоления реальности. В этом смысле мы ведь метафизические плюралисты. «Шатуны» всего лишь предлагают один из вариантов. Ведь наш космос, Саша, это прежде всего ловушка, тупик, в котором мы оказались по прихоти произвола. Выйти же из тупика, как известно, возможно двумя способами. Можно повернуть назад. Но это путь не совсем, мягко говоря, титанический, и нам он вряд ли подойдет. Но можно еще и прожечь стену, вставшую перед Тобой, как бы толста и прочна эта стена ни была. Но это, как Ты сам понимаешь, не так просто.

Вот, кажется, и все, что я хотел Тебе сказать по поводу предстоящего Тебе чтения.

Твой друг Игорь