Архив рубрики: В Стране Воспоминаний

Две красивые и разрумянившиеся от мороза и солнца лыжницы лет двадцати пяти в нарядных свитерах стояли возле поваленного дерева. Одна из них пела другой:

Женщины соседки, бросьте стирку и шитье.

Живите, будто заново, все начинайте снова.
У порога, как тревога, ждет нас новое житье
И товарищ Надежда по фамилии Чернова.

Я был потрясен и сказал Леону:

– Она поет Окуджаву.

Почувствовав в моих словах какую-то интригу, Леон свернул с лыжни и направился в сторону девушек. Мы остановились рядом с ними.

Поющая девушка обрадовалась, что привлекла чье-то внимание, и запела еще более вдохновенно:

Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать.
Не надо, не надо, чтоб становилось тошно.
Мы успели сорок тысяч всяких книжек прочитать
И узнали, что к чему и что почем, и очень точно.

– Ты как всегда все про все знаешь, – сказал Леон, опираясь на лыжную палку, как на посох мудреца. – Это что, самая модная песня?

– Больше чем модная, – сказал я.

Прощайте, прощайте, наш путь предельно чист.
Нас ждет веселый поезд и два венка терновых.
И два звонка медовых, и грустный машинист,
И товарищ Надежда по фамилии Чернова.

– В чем же смысл этой песни? – настаивал Леон.

– Просто песня, – по-мальчишески отмахнулся я.

Глаза ее суровы, их приговор таков –
Чтоб на заре без паники, чтоб вещи были собраны.
Чтоб каждому мужчине – по паре пиджаков.
И чтобы ноги в сапогах, а сапоги – под седлами.

Девушка допела и весело смотрела на нас.

– Откуда вы знаете Окуджаву? – спросил я.

Тут уже удивилась девушка:

– А откуда вы знаете, что это Окуджава?

Вместо меня ответил Леон:

– Игорь у нас самый информированный человек в Москве. Вы прекрасно поете. Но я так ничего и не понял. Как бы вы объяснили, о чем эта песня?

– О том, что нам всем надо срочно изменить жизнь. Причем совершенно безразлично – в лучшую сторону или в худшую. Просто надо все радикально поменять.

– А откуда вы знаете Окуджаву? – не отставал я.

– Я все знаю, – девушка самоуверенно и задорно смотрела мне в глаза.

– А хотите, я вам прочту стихи, которые вы не знаете? – скромно предложил я.

– Прочтите, – согласилась девушка, явно рассчитывая меня посрамить.

Я прочитал:

Пароход попрощается басом,
И пойдет волной его качать.
В жизни я наошибался –
Не пора ли кончать?

Вот я снова собираю пожитки
И опять совершаю ошибки.

А кто-то кричит мне с порога:
– Это ж не дорога, а морока!

А мне спешить далеко-далеко.
Жизнь не дается на два срока.

– Между прочим, это самое первое стихотворение, которое написал Окуджава, – объяснил я.

Леон был в шоке. Девушка – тоже. Она честно призналась, что таких стихов не знает. Я улыбнулся Леону, дав ему понять, что победа осталась за нами.

Потом Леон обменялся с девушками телефонами. Я по причине слишком юного возраста с точки зрения продолжения знакомства их не интересовал. Мы с Леоном вернулись на лыжню и покатили дальше. Он хотел показать мне усадьбу в Суханово, Дом творчества архитекторов, которую я тогда увидел впервые в жизни.

Я пишу, а из моих глаз текут слезы. Потому что я выпил коньяка и потому что таких мгновений восторга в моей жизни уже никогда не будет. Мой двоюродный брат Леон преподавал философию в Плехановском и был настоящим интеллектуалом и гением, каких сейчас нет, и моим великим учителем жизни – таким же, как мой отец.

Мы стояли на вечерней улице, прикладывались к бутылке портвейна, которую передавали друг другу, и смотрели в огромные, как витрины универмага, окна до отказа заполненного читального зала. Молодежь старательно готовилась к предстоящим экзаменам в вузах и техникумах.

– Интересно, кто кого наебывает? Мы их или они нас? – спросил Борька.

– В каком смысле? – не понял я.

– Мы тунеядствуем, получаем удовольствие. А они получают драгоценные знания, – объяснил он.

Конечно, тунеядцами нас можно было назвать с большой натяжкой, потому что мы оба работали. Мой как две капли воды похожий на модного тогда Джона Кеннеди лучший друг и бывший одноклассник Борька Кочетков – учеником в почтовом ящике (на машиностроительном заводе «Коммунар», где делали контактные узлы для дозаправки самолетов в воздухе и авиапулеметы), а я – подсобным рабочим в наборном цехе полиграфического комбината «Правда». Где-то с полгода назад мы получили свидетельства об окончании семилетки и решили больше в школу не возвращаться. Мы считались несовершеннолетними, поэтому наш рабочий день длился часа, кажется, четыре или от силы пять, после чего мы наскребали на бутылку портвейна или водки и отправлялись шататься по Москве. Но несмотря на нашу трудовую деятельность все друзья и собутыльники почему-то упорно считали нас идейными тунеядцами.

– Вот приедет барин – барин нас рассудит, – философски заметил я.

Уже не первый раз мы, не сговариваясь, как бы случайно оказывались возле окон расположенного на одной из центральных улиц читального зала. И всякий раз останавливались, чтобы полюбоваться смазливой библиотекаршей, которая сидела за стойкой выдачи книг. Нам была отлично видна ее белокурая головка и огромные голубые глаза. Разговаривая с читателями, она грациозно хлопала толстыми ресницами. Несмотря на то, что она выглядела по меньшей мере лет на пятнадцать старше нас, мы, тоже не сговариваясь, обдумывали, как с ней познакомиться. Но все не решались и шли дальше кадриться с более подходящими нам по возрасту встречными «чувихами».

– Я думаю, нам тоже не мешало бы расширить наш кругозор, – неожиданно предложил Борька.

– Ты имеешь в виду не записаться ли нам в библиотеку? – понял я его с полуслова.

Мы докончили бутылку, решительно вошли внутрь, сняли куртки и направились прямо к стойке с прекрасной незнакомкой. Видимо, принятое на грудь придало нам смелости. Но держались мы лучше некуда.

– Здравствуйте. Мы с другом хотели бы пополнить стройные ряды славных читателей вашей библиотеки, – глядя ей в лицо своими бесстыжими глазами бывалого четырнадцатилетнего ловеласа отчеканил Борька.

– Пожалуйста. Но вам для начала надо пройти в абонемент. В соседний зал, – улыбнулась девушка.

– Мы не хотим ни в какой абонемент. Нам было бы приятнее иметь дело только с вами, – невозмутимо настаивал Борька.

– Понимаю, мальчики. Вам просто хочется со мной познакомиться. А книги вас не интересуют, – догадалась библиотекарша.

– Почему же не интересуют, – возмутился я. – Мы мальчики из приличных интеллигентных семей. С детства приучены к чтению.

– Вот как? И что же вы прочитали за последнее время? – хлопнула ресницами библиотекарша.

– Евтушенко, Вознесенского и Ахмадулину, – отшутился я. – А еще Окуджаву.

– О, – удивилась библиотекарша, – я вижу вы разбираетесь в современной литературе. А кто такой Окуджава?

– А вы думали мы из ПТУ? – снисходительно ухмыльнулся Борька.

– Булат Окуджава работает журналистом в газете «Известия», пишет гениальные стихи и поет их под гитару. Хотите я вам принесу послушать его записи? У вас есть магнитофон? – спросил я.

– К сожалению, нет. Но есть у моей подруги. Буду очень рада, – смутилась наша очаровательная собеседница. – А вы кто, стиляги? – она показала взглядом на наши рубашки.

Рубашку мне сшила соседка Анна Васильевна. Причем совершенно бесплатно. Она жила этажом выше и работала белошвейкой в ателье. У нее не было телефона, и она и две ее дочки постоянно бегали звонить к нам. К тому же с дочками время от времени развлекался мой отец. Однажды я выпросил у него деньги, пошел в магазин, купил отрез красного поплина и попросил Анну Васильевну по дружбе сшить мне рубашку, но только чтобы белыми нитками. Анна Васильевна удивилась, что белыми, но я ее убедил, что сейчас так модно. Борька же свою пеструю «сингапурку» купил в рассрочку у нашего знакомого фарцовщика.

– Нет, мы пока только учимся на курсах стиляг, – нашелся Борька.

– А разве такие есть? – изумилась не перестававшая улыбаться библиотекарша.

– Уже два года как открылись. Между прочим, к нам принимают исключительно детей высокопоставленных работников, – вдохновенно импровизировал Борька.

– Я смотрю, вы больше любите поэзию. А из прозы что читали? – спросила библиотекарша, чтобы перевести разговор в более удобное для себя русло. Она явно надеялась нащупать в нас хоть одно уязвимое место.

– «Хронику времен Виктора Подгурского», «Продолжение легенды», – я понял, что пора сделать наш разговор более серьезным и показать ей, где раки зимуют.

Она действительно не на шутку удивилась.

– А Юрия Казакова читали? – видимо, в ней еще теплилась надежда на реванш.

– Мой любимый писатель, – сказал я.

– Неужели? И какой же рассказ вам у него нравится больше всего?

– «Голубое и зеленое», – я назвал первый, который пришел в голову.

Библиотекарша вдруг густо покраснела. Ее глаза почему-то увлажнились, наполнившись тоской и даже чем-то вроде страдания. Она на минуту ушла в себя и замолчала. Мы удивленно переглянулись.

– Знаете, – после недолгой паузы сказала она. – Меня ведь зовут Лола. Я – та самая Лиля. Из рассказа. – Она с надеждой посмотрела мне в глаза.

Меня обдало волной щенячьего восторга.

– Видимо, неспроста мы так мучительно мечтали с вами познакомиться, – пробормотал я в экстазе.

– У нас с Юрой был короткий, но более чем яркий роман. Правда, платонический. Между нами ничего не было, – смутилась она. – Потом он написал про нас рассказ. – Она явно почувствовала исходящий от меня доброжелательный интерес и решила пооткровенничать. – Только он немного смягчил некоторые моменты.

– Интересно, какие? – я готов был разговаривать с ней целую вечность.

– Например, когда мы поехали за город. Помните?

– Конечно. Когда вы ночью шли через поле, к вам подошла какая-то шпана.

– Если бы шпана. Мы попали в настоящую перестрелку. Милиция преследовала один из отрядов банды «Черная кошка», которая тогда терроризировала все Подмосковье. Они убегали, отстреливались и нарвались на нас. Мы думали, что нас убьют как свидетелей. Но они оказались людьми благородными и крикнули, чтобы мы ложились в снег, а то нас сейчас уж точно пристрелят менты. Мы упали на землю, они убежали, но возле нас тут же появились милиционеры. Нас окружили и начали расспрашивать, кто мы, сколько человек только что пробежало мимо нас, сколько у них оружия. Нам даже пришлось доказывать, что мы не из банды. Юра объяснил, что неподалеку, в соседней деревне живут его родственники, но они все равно проверили наши паспорта, переписали их номера и приказали нам не трогаться с места и ждать их возвращения, хотя была ночь. Когда милиционеры убежали дальше, Юра сказал, что плевать на них, мы ни в чем не виноваты, к тому же надо успеть на последнюю электричку, и мы пошли дальше. Позади нас продолжали греметь выстрелы. Все же Юра самый гениальный писатель. Кузнецову и Гладилину до него далеко. Вы согласны?

Она замолчала. Ее мысли блуждали где-то далеко. К ней подошли читатели, она стала ими заниматься. Я понял, что нам пора уходить, чтобы не испортить ощущения счастья, которое мы все только что испытали.

– Извините, мальчики, я сейчас. Сегодня особенно много народа, – она посмотрела на нас с любовью и нежностью.

Я предложил Борьке попрощаться и уйти. Меня распирало от восторга, хотелось еще выпить, чтобы снять эмоциональное напряжение. Борька согласился. Видимо, он чувствовал то же самое.

Я зашел к Лоле за стойку, поцеловал ей руку, сказал, что безумно счастлив, и пообещал завтра же занести записи Окуджавы.

Но в тот вечер мы с Борькой познакомились с двумя прелестными девчонками, с которыми у нас закрутилась новая любовь. Мы стали прогуливаться другими маршрутами. Потом как-то незаметно наступило лето. Родители отправили меня отдыхать на турбазу в Кудепсту, которой руководил мой живший в Ростове-на-Дону родной дядя – мамин брат (он был военруком СКЖД). Там я увлекся другими девчонками. В результате до Лолы мне удалось добраться где-то через год. Но в той библиотеке она уже не работала.

2005

Ко времени нашего с ней знакомства меня сразил наповал Суздаль, где я, прочитав солоухинские «Владимирские проселки», успел побывать раз пять. И всякий раз, когда я оказывался с Олей Зерновой в постели, мои гормоны разрывались между романтикой русской архитектуры и маниакальным, нечеловеческим желанием лишить ее невинности.

Мои пальцы неистово блуждали между ее ног. Но на ней были брюки, которые она категорически отказывалась снять.

– Что там у тебя такого драгоценного, что ты не можешь мне показать? – спрашивал я то и дело.

Мое сознание помутнилось и поэтому пробуксовывало. К тому же меня раздирала адская боль в паху. Я тогда даже не знал, что она легко снимается с помощью элементарной мастурбации.

– Там много всяких обещаний, – шептала мне Ольга.

– Я готов выполнить их все до одного, – бормотал я.

– Ты хочешь, чтобы я тебе отдалась? – лукаво улыбалась Ольга.

– Да, да, да, да, да, да, да, – истерил я.

– Куда мы друг от друга денемся. Но с одним условием, – ворковала Ольга.

– Я готов выполнить любые твои прихоти, – клялся я.

– Ты возьмешь меня среди моря трав и цветов.

В конце бесконечного черного тоннеля наконец забрезжил робкий свет.

– Мы поедем в Суздаль, – решил я. – К Вере Аверьяновне.

Во дворе дома №11/13 по улице «Правды» представитель золотой молодежи и местный тунеядец Слава Новиков как всегда ждал предложений и был готов отозваться на самое заманчивое.

Я волновался перед поездкой с Ольгой. Поэтому хотел, чтобы на первых порах нас сопровождал кто-то из друзей.

Я начал издалека.

– Слав, ты в курсе, что в городе ткачих Иваново совсем нет мужиков. Там в гостиницах всем приезжающим командировочным мужчинам вместе с ключом от номера дают памятку: «Если вы не хотите быть изнасилованными, советуем на ночь запереть свой номер на ключ».

– Так надо сейчас же туда ехать, – закричал Слава.

К нам присоединился вышедший из третьего подъезда Сергей Скобкин, который через много лет станет гендиректором отеля «Савой».

– Скобкин, поедем в Иваново, денег заработаем? – предложил Славик. – Дудинский говорит, что там палка стоит три рубля.

До Петушков мы доехали на электричке – бесплатно, билеты не покупали. Один раз нас ссадили контролеры, но мы подождали следующего поезда. До Владимира добрались на площадке охранника товарного вагона, куда успели заскочить, когда проходящий мимо состав замедлил ход. Увидели пустую площадку, побросали туда рюкзаки и забрались сами. Ехали и балагурили.

Во Владимире поступили наоборот. Когда поезд замедлил ход, все четверо быстро соскочили.

Первым делом пошли на рынок, купили молдавский коньячный напиток «Фокушор» и несколько яиц. Нашли какой-то закуток. В автомате с газированной водой позаимствовали граненый стакан. Выпив, проделывали в яйце дырку и выпивали, закусывая.

– Завтрак аристократов, – смеялась Ольга.

Нам предстояло расстаться. Мы с Ольгой нацелились на Суздаль, а Славик со Скобкиным прикидывали, как быстрее добраться до Иваново – города невест, как его тогда называли, где они рассчитывали разбогатеть, обслуживая местных ткачих.

День прошел в хождении по памятникам архитектуры, а ближе к вечеру мы с Ольгой сошли на платформе Боголюбово и увидели розовеющий в лучах заката Храм.

Вера Аверьяновна встретила нас как старых знакомых, хотя видела Ольгу впервые.

Ольга была первой девчонкой, с которой я приехал к Вере Аверьяновне. Сколько было потом, Вера Аверьяновна не успевала считать. Я ведь ни разу не приезжал к ней с одной и той же спутницей.

Старушка Вера Аверьяновна была для продвинутой московской публики тех лет паролем, знаком, символом, душой церкви Покрова-на-Нерли. Она официально работала ее смотрительницей, жила в домике, стоящем чуть ли не вплотную к церкви, и поскольку к храму приезжали все кому не лень – от кремлевской номенклатуры до крутой подпольной богемы, она ко всем относилась одинаково и всех встречала радушно и гостеприимно, тем более, что все всегда ей что-то оставляли – от денег до продуктов.

В те годы считалось высшим пижонством сказать не «поедем в Суздаль», а «поедем к Вере Аверьяновне».

Я сейчас ни за что не вспомню, сколько раз я ночевал с подружками и в ее домике, и в палатке, которую ставил рядом на берегу Нерли. Наверное не меньше тридцати раз. И всякий раз давал ей рубля два-три, что тогда считалось более чем щедрым подарком. Поэтому старушка меня помнила и как-то выделяла среди своих многочисленных «паломников».

Короче, мы с ней были, что называется, друзьями.

Подойдя к Храму, я спросил Ольгу:

– Тебя устраивает это море трав и цветов?

– Я балдею, – искренне восхитилась она.

Я бросил рюкзак на землю, обнял и поцеловал вышедшую к нам Веру Аверьяновну и сказал, что буду ставить палатку.

У меня с собой были пакеты с сухим супом, который я рассчитывал сварить на костре. Но Вера Аверьяновна предложила воспользоваться ее печкой, которую она как раз затопила.

В результате рюкзак так и остался лежать за дверью, а мы втроем разместились за столом. Я вынул бутылку водки. Вера Аверьяновна махнула рюмашку. Водка тогда была другой, и ее, чтобы стало хорошо, не надо было пить в таких безмерных количествах как сегодня.

Конечно, тут же напомнила о себе адская боль в паху, которая меня тогда опустошала и изматывала. Я был рабом своей боли в паху.

Я сказал, что пожалуй пойду ставить палатку, пора спать.

Но Вера Аверьяновна предложила другой вариант, который освятил всю мою дальнейшую жизнь.

– У нас был сенокос. – Мы в церкви сложили сено. Там так хорошо пахнет. Я открою – ночуйте на здоровье. Только не курите.

Я объяснил, что мы не курим, хотя Ольга иногда баловалась сигаретами. При ней всегда была пачка – несмотря на ее юный возраст.

Вера Аверьяновна протянула мне ключи:

– Иди открой, посмотри. Как же там хорошо пахнет.

Я вышел, открыл амбарный замок, который висел на церковных дверях. Мне в лицо ударил одурманивающий запах. Слой сена возвышался до моих плеч. Им был заполнен весь Храм.

Я вернулся и предложил Ольге посмотреть.

Она вышла, обняла меня и сказала, что я выполнил все ее условия, и теперь ей не стыдно подарить мне свою невинность.

– А ты подаришь мне свою, – прошептала она, прижимая меня к себе. – Обменяться невинностями – все равно, что обменяться обручальными кольцами. Я ведь и о тебе думала, дурачок. Чтобы тебе было что вспомнить.

– Тогда уж нам обоим, – уточнил я.