В андеграунде начала 60-х я чувствовал себя как рыба в воде. Мой рабочий день в типографии из-за моего юного возраста длился недолго. Уже не помню, сколько часов, но чуть ли не до обеда. Во время перерыва мы с линотипистами шли в гастроном, который располагался через дорогу от типографии – на улице Правды, в правом крыле клубного здания, покупали там портвейн, оттуда шли в рабочую столовую, которая тоже была в том же крыле – только на втором этаже, там брали что-нибудь покушать, выпивали, обсуждали всякие новости. После чего я был свободен, а мои приятели возвращались в цех.

По явно мистическому стечению обстоятельств, Лёня Талочкин в то время работал в Котлотурбинном институте имени Ползунова, одно из зданий которого (чертежное подразделение) находилось в двух шагах – на той же улице Правды, но чуть ближе к Нижней Масловке. Лёня работал за кульманом на первом этаже. Я подходил к окну, звал его, он выходил, и мы немного болтали – в основном по поводу планов на вечер. Если честно, то я уже не помню, как мне удавалось совмещать занятия в вечерней школе и ежевечерние хождения по московским салонам. Но я как-то приспосабливался – ведь одни и те же уроки в школе проходили два раза в день – утром и вечером, поскольку учащиеся работали в две смены. Я в зависимости от своих мероприятий иногда просился выйти в вечернюю смену – но такие детали я уже не помню.

Главная проблема возникала с наступлением вечера – к кому идти. Все мои новые знакомые жили в коммуналках, и у всех вечерами родители приходили с работы. Поэтому приходилось искать место, где можно было спокойно провести время в теплой интеллектуальной компании единомышленников – причем желательно, чтобы еще и было где уединиться с девчонкой. Кафе для таких посиделок не подходили, поскольку заведений общепита было мало – да и зарплата не позволяла. В кино тоже тоска смертная, да и в темноте не пообщаешься. Оставалось или в гости, или в мастерскую к какому-нибудь художнику, или в салон. Но салонов тоже было раз, два и обчелся. К тому же в каждом всегда собирались одни и те же люди, которые со временем приедались, а хотелось чего-то новенького, свежего. Конечно, всегда можно было пойти к мадам Фриде на Борисоглебский, к фальковским старухам на Кировскую (Мясницкую), к Лене Строевой на Васильевскую или к Алле Рустайкис и ее дочке Алене Басиловой на Оружейный (речь идет о времени до моего знакомства с южинскими). Там двери были открыты ежедневно. Но, повторяю, хотелось разнообразия. Да и не будешь же все время ходить в одно и то же место – сочтут за придурка, которому некуда податься. Выручали приглашения на дни рождения к людям из самых разных кругов – от физиков до лириков. В начале 60-х в моей записной книжке набралось около тысячи телефонных номеров – тогда знакомыми обрастали мгновенно. Все жаждали общаться. Проблема была – добыть пятнадцатикопеечную монету (после реформы уже двухкопеечную – двушку), чтобы позвонить из автомата и узнать, у кого сегодня день рождения и вообще где собирается интересный народ. Но двушки имели свойство стремительно заканчиваться. К тому же и исправно работающий автомат не всегда оказывался рядом, а те, что попадались, безбожно сжирали монеты и не соединяли. Как в таких случаях быть? Трагедия. Катастрофа.

Как-то я в сердцах предложил Лёне сесть и составить справочник дней рождения представителей андеграундной элиты и распространить его в самиздате. Чтобы сразу – посмотрел, у кого сегодня день рождения, а значит сборище, и поехал без звонка. Типа есть святцы – а мы составим элитцы. На что Талочкин с ухмылкой заявил, что лучшего подарка для КГБ и придумать невозможно. В любом случае брать будут как раз по твоим элитцам.

Работа в типографии подарила мне одно важное преимущество. Наборный цех работал в три смены – дневную, вечернюю и ночную. Ночью был самый кайф. Народу почти никого – зато возле талера, где доверстывалась «Правда», всегда присутствовал сам Павел Алексеевич Сатюков, вокруг которого толпились всякие высокопоставленные личности с самой что ни на есть вершины идеологической вертикали – вносили последние судьбоносные правки в утренние материалы.

Я всегда просился в ночную смену, если надо было что-нибудь рассыпать. В моем ведении были бесчисленные стеллажи с деревянными подносами, на каждом из которых лежали металлические (отлитые из гарта) гранки изданий. Гартом назывался сплав свинца, сурьмы и олова. Его поставляли в наборный цех в виде серебристых чушек. В задачу подсобного рабочего входило следить за чушками, которые висели над плавильными котлами линотипов. Если очередная чушка расплавливалась до конца, я подвешивал на цепь новую. Линотипист набирал страницу-гранку, делал с нее оттиск как доказательство своей работы, после чего я обматывал гранку веревкой, ставил на деревянный поднос и отвозил на тележке, чтобы поместить в стеллаж. Мы набирали миллионы разных журналов и изданий. В том числе и «Юность», и так называемую «Библиотеку «Огонька» – тоненькие книжечки в мягком переплете, где печатали много чего запрещенного при Сталине, а главное – произведения (стихи и рассказы) самых главных авторов оттепели. А поскольку самые главные авторы то и дело шалили, позволяя себе вольности и эпатируя власть, то в качестве наказания постоянно приходило распоряжение рассыпать их подготовленные к печати гранки. Что и делали в ночную смену. Понятно, что желающих выйти в ночь, чтобы что-нибудь рассыпать, не было. Я был единственным, кто охотно соглашался. Мне лишь бы было получить отгул.

Ночью я находил по списку гранки провинившихся авторов, тискал их на станке (то есть печатал), потом развязывал веревку и ссыпал строчки в специальный контейнер, предназначенный для переплавки гранок снова в чушку. Так я проходил по многим изданиям – в том числе даже таким как «Коммунист». Там тоже время от времени обнаруживали крамолу. Но главными жертвами становились «Юность» и «Библиотека «Огонька».

Отпечатав гранки, я оставлял их в ящике стола начальника цеха, после чего шел домой – благо жили мы через дорогу от типографии. Понятно, что я тискал гранки не в единственном экземпляре, а в двух и больше. И «лишние» уносил с собой. И когда я на следующий день оказывался в гостях, например, у Раисы Вениаминовны, ее сестры Александры Вениаминовны и сына Юлика Лабаса или у кого-то еще, то к безмерному удовольствию присутствовавших угощал их свежерассыпанными сборниками и полосами Евтушенко, Вознесенского, Слуцкого, Самойлова, Окуджавы. Да кого только мне не приходилось рассыпать. В том числе и поэтов серебряного века. Часто в редакции принимали решение напечатать Мендельштама, Цветаеву или Пастернака, но тут же, поразмыслив, его отменяли – мол, не время. И так до бесконечности. Самое смешное, что буквально через полгода те же самые тексты снова набирали и издавали – видимо, хитромудрые шестидесятники как-то умудрялись заглаживать свою вину перед родиной.

23 октября