Фестивальное лето 1957 года наша семья проводила на правдинской госдаче в Серебряном бору. Отец как раз разводился с мамой, поэтому не особо баловал нас своим присутствием. Мама целыми днями отсутствовала на работе – преподавала русский язык и литературу. На даче жила еще домработница, но все ее силы уходили на моего четырехлетнего брата Андрея. К тому же тетенька была большой любительницей попить пивка, а то и чего покрепче – благо роскошная пивная под открытым небом располагалась прямо напротив наших ворот – возле летнего кинотеатра «Комсомолец». Накормив нас с братом, она принимала на грудь и ложилась подремать. Поэтому я был предоставлен сам себе. На открытии фестиваля я не был – мне рассказал о нем кто-то из соседей. Его восторг по поводу встречи грузовиков с делегациями передался мне. На следующий день я решил, что не могу пропустить такое.

Мы жили на Третьей линии. До круга – два шага. От круга прямо до Кремля ходил 20-й троллейбус. Позавтракав, я сказал домработнице, что иду кататься с друзьями на лодке – в кругосветку, и чтобы она меня не искала. У «Правды» была своя лодочная станция – и мы всей компанией садились в лодку и целыми днями гребли, иногда делая по два кольца вокруг острова (поэтому и называлось кругосветкой). По дороге останавливались – в Татарово или Троице-Лыкове, где в церкви была столовая суворовского музыкального училища, чем-нибудь подкреплялись и купались. Тогда вопрос об алкоголе еще не стоял.

Жилось в Сырборе весело и насыщенно. Мне исполнилось десять лет. Отец чутко следил за новыми веяниями в литературе. Я уже успел прочитать только что вышедший сборник Юрия Казакова «Голубое и зеленое», который произвел на меня мощное впечатление. Тут же сел и написал кому-то из ростовских родственников проникновенное письмо-рассказ в новом для себя стиле, где попытался смешать впечатления от природы и погоды с описанием своего распорядка дня. Еще не вышел двухтомник Хемингуэя в переводе Кашкина, но позже, когда я его прочел, стало понятно, что я все в принципе просекаю. Казаков, Кашкин, «Продолжение легенды» и «Хроника времен Виктора Подгурского» – вот первое, что основательно прозомбировало и поставило на рельсы, с которых я уже не смог сойти. Позже, конечно, были Ремизов и Серапионы, которые подсадили меня на сказ и показали, что такое по-настоящему кучерявое письмо. Но сейчас речь о лете 1957-го.

Взрослые много говорили о книжке «Не хлебом единым». Роман разделил общество на либералов-вольнодумцев и недобитых сталинистов, как их называли в интеллигентных кругах. Я думаю, что именно в результате полемики вокруг Дудинцева впервые возникло такое явление, как демшиза – сообщество истерически настроенных людей, которые неумеренно восхваляют все, где содержится хотя бы намек на критику в адрес сталинской эпохи. «Не хлебом единым» стал первым романом, по поводу которого схлестнулись два лагеря (Солженицын появился позже и окончательно закрепил раскол). Одни превозносили до небес, другие брызгали слюной, компрометировали и дискредитировали – в том числе с помощью разгромных статей в периодике и постановлений ЦК.

Роман я так и не прочел, но атмосферу полностью просек и понял, что к чему. Однажды, когда я выходил из ворот дачи, ко мне подошел какой-то мрачный и нервный мужик и спросил, здесь ли я живу. Я сказал, что да. Тогда он попросил меня передать папе, чтобы он не писал таких вредных книг, которые очерняют действительность, разлагают людей и сбивают их с толку. Я был в полном недоумении и поспешил своей дорогой. Постепенно до меня дошло, что мужик просто перепутал фамилии – Дудинского с Дудинцевым. Типа отыскал и приехал, чтобы сказать в лицо все что думает.

Через пару дней после открытия фестиваля я сел на троллейбус и доехал прямо до конца – до гостиницы «Москва». Видел много иностранцев. Они поразили пестротой и доброжелательностью. Я легко знакомился со своими сверстниками, поэтому какие-то пацаны посоветовали мне ехать в Парк Горького – мол, там самое оно. Я спустился в метро и доехал. Так для меня началась новая жизнь.

В парке я сразу нашел своих единомышленников – пацанов, которые уже поднаторели в общении с иностранцами и даже угостили меня жвачкой и еще чем-то диковинным. Удивила праздничная атмосфера и много юношей и девушек в национальных одеждах. На каждом шагу играли музыканты из разных стран – в том числе на экзотических инструментах. Впервые можно было вот так запросто, открыто слушать стильную музыку – причем в живом исполнении. Пацаны затащили меня в павильон, где висели необычные картины – они называли их абстракциями. Вокруг них всегда толпилось больше всего народа.

Я мечтал ездить в Москву каждый день, но не получалось. Все-таки мне было десять лет и за мной часто присматривали приезжавшие на дачу родственники. Но я старался выбираться при первой же возможности. У меня в жизни было несколько поворотных моментов – и фестиваль стал первым шагом к новой жизни и моему становлению. Он помог мне впервые почувствовать в себе присутствие некоего внутреннего стержня – основы для нанизывания на него и структурирования поступающей извне информации.

15 октября