Впервые напечатано в газете «Литературные новости» № 50, ноябрь 1993 года

– Что бы вам, братцы кролики, рассказать такого-этакого? – спросил капитан, усаживаясь поудобней на траве среди лесного кустарника, кото­рый обступал нас со всех сторон, скры­вая от посторонних глаз.

Нас было пятеро, мы собрались всем отделением. Только что, буквально час назад, кончились наши армейские сту­денческие сборы, и мы, споров и сдав старшине погоны, расположились в лесу, окружавшем танковый полигон. Водку для прощального банкета нам втихаря продала буфетчица нашей части – тетя Шура.

Алик Ривкин предложил пригласить нашего ротного – теперь уже бывшего. Тот сразу же согласился:

– Идет, парни. Только учтите – много времени я вам уделить не смогу. Думаете, вы одни у меня такие догадливые? Черта с два. Тут за каждым углом ваш брат с бутылкой сидит и меня ждет. Служили вы хорошо, обид взаимных нет, а пото­му мне с каждым из вас выпить полагается. На прощание.

Мы разлили водку в граненые ста­каны и по очереди чокнулись со своим недавним командиром – худощавым, по-военному пружинистым и катего­ричным.

Выпив, крякнув, капитан оживился.

–  Что бы вам, парни, рассказать такого-этакого?

– Только не про войну, – пошутил кто-то из нас.

– А ну ее к лешему. Вспоминать не хочется. Впрочем, забавного тоже хва­тало. Вот, скажем, как я войну кончил. Интересно?

– Угу, – я почувствовал, как алко­гольное тепло разливается по дальним уголкам тела. На солдата водка дей­ствует быстро, почти мгновенно.

–  А кончил я ее, парни, на бабе. Было это в Польше, в небольшом го­родке, где стоял наш полк. Восьмого мая вечером вышел по улицам прой­тись. Устали мы смертельно. Только что из страшнейших, ураганных боев выкарабкались. Все уже до фонаря было. Отдыхали и Бога благодарили, что живы остались. Гуляю себе и вдруг замечаю. Особа. Миловидная. Подхо­жу. Разговор затеваю. Особа, выясняю, на половину хохлушка, наполови­ну полька. Я тогда лейтенантом был, командиром. Не хотится ли пройтиться, мол? Отчего же. Хотится. Идем. Я ее к себе на квартиру тащу. Хлеб-сахар предлагаю. Нас, командиров, по квартирам сперва разместили. Приво­жу. Вижу, дама моя не против. Ну я и накинулся на нее, с голодухи. Тут, слышу, по репродуктору – Левитан. Германия только что капитуляцию подписала. И в этот самый момент и я кончил.

Мы разлили по второй. Володя Подзолко решил щегольнуть только что обретенной независимостью.

– Товарищ капитан, а польки не­плохие бабы, да? У меня одна полька была. Сексуальная чувиха. Такие номера в постели выделывала – застрел-фанера.

– Это, Володя, верно подмечено, – согласился слегка захмелевший капи­тан. – Польки эти ужас какие ебливые. Можно сказать, что все мое сек­суальное образование тогда же через них и произошло. Каких только фоку­сов я от них не набрался.

Мы опрокинули по стакану.

–  Сразу после войны назначили меня при комендатуре этого самого городка. Номер в отеле выделили. Отдельный. А моего дружка тогдашне­го – фамилию его называть не буду, потому что он теперь до генерала дослужился – так его по соседству поселили, в том же отеле, но рядом. Его тоже при комендатуре оставили. Уже тогда обороты набирал.

Что мы в ту пору? Сопляками в общем-то были. Вот как вы сейчас. Только вы уже во всех позициях баб успели перепробовать, а мы тогда из родной деревни – сразу под огонь. А тут тишина, война кончилась. Польки смазливые косяками ходят. Оголодали мы, конечно.

В первый же свободный от дежурст­ва вечер приятель заходит.

–  Пойду бабца поищу. Присоеди­няешься?

–   Находи, – говорю, – двух и приводи.

Ладно. Через там что-то полчаса возвращается. Слышу– не один. Кого-то в свой номер впустил и сразу ко мне.

–  Двоих не удалось. Одну привел. Со мной на пару будешь?

–  Иди, делай свое дело, – говорю, – а после ко мне ее пришлешь.

Ладно. Ушел. Заперся. Минут де­сять проходит, из-за стены – характерные звуки, все как полагается. Я сижу себе в предвкушении. Потом на минуту все стихло, и вдруг – бах! трах! Слышу – в соседнем номере окно распахивается, оттуда лейтенант, корешок мой, вопит на  всю улицу благим матом:

– Патруль! Патруль! Сюда! Ко мне! Диверсия!

Я само собой на подмогу. Врываюсь к нему – и застаю картинку.

Приятель штаны натягивает, руки дрожат, а на кровати голая девчонка лежит, от страха всю ее, бедную, пере­косило, в простыню заворачивается, а так ничего себе блондиночка, симпатичненькая такая полька, пухленькая. А приятель орет:

– Диверсантка! Диверсантка!

Тут патруль подоспел. Трое лихих молодцов врываются.

–  Вот! – приятель на девчонку показывает. – Мною, товарищи бой­цы, диверсантка обнаружена. Прика­зываю арестовать.

–  Объясни хоть в чем дело, – говорю. Ты, мол, успокойся спер­ва – и разберемся.

–  Она, – кричит, – мне хотела телесные повреждения нанести. Кто тебя подослал? – на нее орет. – Отвечай, кто тебя, суку, подослал?

Полька бедная от ужаса слова про­изнести не может, но все-таки чего-то там лопотать пытается:

–   Я хчалам… – бормочет, – Я хчалам… пану…

Я к тому времени в польском при­близительно ориентироваться наловчился. Патрульные ее уже с кровати стаскивают, одеваться приказывают. Она платье натягивает, руки не слуша­ются, и все повторяет:

–  Я хчалам пану зробич пшиемность. Я хчалам пану зробич пшиемность…

– Чего она там? – приятель у нас спрашивает.

А я и сам не понимаю, что она имеет в виду.

– Она  говорит, что хотела тебе сделать… приятность какую-то.

–  Какую там (к такой-то матери!) приятность! Я ей, суке, покажу приятность! Увести! В комендатуру!

Увели, значит, патрульные нашу блондинку. Приятель себя в порядок привести задержался.

– Послушай, – я его спрашиваю, – объясни толком, чего она тебе сделать пыталась?

–  (Мать твою перемать!) Она мне член пыталась откусить. Не иначе как диверсантка подосланная.

– Как это, – удивляюсь, – она его тебе откусить пыталась?

– Как-как? А вот так. Взяла в рот и откусить хотела. Да пойдем, – гово­рит, – некогда базар разводить. Выяснить надо, кто ее, курву, подослал.

Ну и чистые мы были ребята. Наив­ные, как новорожденные младенцы.

– Слушай, – я ему говорю, – а зачем ей твой член откусывать понадобилось? Может, ты не понял чего? Может, она его вовсе не хотела откусывать?

– Не хотела! Не хотела! А зачем она его тогда в рот брала?

Я, откровенно говоря, и сам не мог в голове уложить, с какой стати польке член моего друга в рот засовывать понадобилось?

– Ну, чтоб это… эту… – говорю, – приятность тебе сделать.

– Какую там (к такой-то растакой-то матери!) приятность! Ей сейчас наши ребята покажут приятность!

И в комендатуру, на ходу кобуру поправляя, помчался.

Потом я, конечно, через этих самых полек быстро узнал, что это за прият­ность.

Ротный замолчал. Мы еще грамм по сто под это дело пропустили.

– Да, – заключил, хрустнув огур­чиком, капитан, – что и говорить, вы, теперешняя молодежь, побольше, чем мы в ваши годы образованные. Мы тогда, помнится, с другом, когда все выяснилось, долго смеялись.

– Хорошо хоть, что все выяснилось, –  сказал я.

–  Выяснилось, выяснилось. Ох, и ржали же мы потом. Только вы уж, парни, извиняйте, но мне пора. Сей­час машины придут, на вокзал вас повезем. Так что допивайте на здо­ровье, а я поспешу, дел много.

– Товарищ капитан, – обратился я к нему. –Тогда давайте по последней. За приятность. А?

Ротному, видно, мой солдатский юмор понравился. Ребята меня тоже поддержали:

–  Давайте, товарищ капитан. По граммулечке. За приятность.

– Эх, черти, уговорили. Ну да ладно. Отслужили вы хорошо, что и гово­рить. Ну, а кто старое помянет… Учи­тесь теперь, трудитесь, службу вспо­минайте, мне, старику, пишите, как и что, об успехах там…

Мы выпили по последней. Меня уже окончательно разобрало.

– Хорошо хоть, что все выяснилось, – ни к селу, ни к городу сказал я. – Хоть польку, слава Богу, отпустили…

–  Отпустили. Жди! – отозвался капитан, нюхая огурец. – Кто в нашу комендатуру попадал, того так просто не отпускали. Однако, парни, мне пора, прощевайте. Смотрите, чтоб по дороге все организованно было, а то полковник учует – мне же за вас попадет. Так что вы уж меня того… не подведите.

И он зашагал от нас быстрой и уверенной походкой кадрового вояки.

1976