Двор во дворе

Еле до восьми субботнего утра домучившись, Авшаров в метро спустился, колотун унимая, чтоб четыре остановки до «Беляево», а там сто шестьдесят пятым, за одну до конечной сойдя. Потом метров триста мимо крайних коробок микрорайона, легкомысленной салатовой плиткой облицованных, вдоль рощицы до зоны отдыха, где алчущие кругами бродят, к допивающим приставая.

– Не освобождается? – на кружку кивая.

Хрен-то в такую рань. Про запас расхватали. И не надейся.

– Тогда за вами буду? – заискивая.

Не к Авшарову относится. Авшаров предусмотрел. Кто виноват, что сплошное слабоумие. Каждый раз одно и то же. Всего-то. Банку трехлитровую захватить. Так нет, томятся, с ноги на ногу переступают, солнцем припекаемый народ мучается. Голь на выдумку хитра. Из чего только не пьют. За молочными пакетами охотясь. Нарасхват. Мазохисты хреновы. Зона только по выходным работает.

У Авшарова же. Стакан и банка трехлитровая в авоське, не спеша чтобы себе блаженствовать, от очереди тупой, покорной и молчаливой не завися. Все свое – всегда с собой. И давление. Вроде бы нормальное, в поликлинике недавно мерили, хотя затылок раскалывается, пальцы как не свои, авоську с тарой не удержать, не то что банку, когда нальют, с пеной, скользкую, пузатую.

– В следующий раз тоже тару захвачу, – комментируют, Авшарову завидуя.

Авшаров же. Остаток сил собрав – под грибок, в тень. Первый стакан залпом, дрожа и самого себя обгоняя. Второй уже просто так, для души, под музыку сфер. Сначала еле слышно, а потом все различимее.

По пруду скользящие ритм задают. Веслами дирижируя. Раз – глоток. Два – глоток. Отпустило. За пределами сознания – ад, пекло, а к Авшарову под грибок прохлада подкрадывается. От деревьев, от коряг, от пруда подползая. Аппетит проснется – в стекляшке зразу можно купить. На свежем воздухе – пища богов. Одной порцией Авшаров не наестся – за другой сходит. Уют. Сытно.

Пространство раздвинется. Кто-то здоровается, объясняет, жестикулирует.

Не иначе как знакомыми обрасти успел. Покой среди суеты. Далеко, за домами, за крышами. В Москве девчонок длинноногих развелось. Из Америки что ли завезли. Что ни до чего. Никогда ничего с Авшаровым не происходило.

Год назад Авшарова в пивной зал на Колхозную потянуло. То ли с кем-то договорился. Из метро выйдя, в подземном переходе со знакомым столкнулся. Что взгляда не отвести, понял. А о чем говорить? Дурашливо по привычке честь отдал, тут же на себя подосадовав.

– Лучшим людям Москвы.

Блондин с пшеничными усами, как к должному отнесясь, деловито поинтересовался.

– Послезавтра на прием идешь?

Авшаров про себя ухмыльнулся, а вслух под честного решил косить. Съюродствовал.

– Мне что-то приглашение не прислали. Наверное, забыли. В смысле не прислать. А о моем существовании.

Блондин давно про Авшарова не слышал, но шанс похвастаться не упустил.

– Ну и что. Многим не прислали. Так уж они решили. Своим людям раздали, чтобы мы на свое усмотрение распределили. Мне культурный атташе штук двадцать дал. На два лица хочешь?

Авшаров притворился, что упрямится. Хотя так и так никуда бы не пошел.

– Нет, старый, если не прислали – не пойду.

– А что вообще поделываешь? – преуспевающий преуспевающе. Совсем Авшаров спятил, в посольство идти отказывается. Комплекс неудачника так и прет.

– Ничего я, старый, не поделываю. Так, пуговичкой под кровать закатился и лежу себе. Вылеживаюсь. А ты?

Тот, хмыкнув.

– А ты что, старый, не слышал? Я уже второй фильм сделал. На днях в Париж отваливаю. На месячишко. Симпозиум. Обмен людьми и идеями, хе-хе.

Авшаров немного подумал, как приличнее среагировать.

– Да ты у нас известный баловень судьбы.

Потоптались.

Чего прицепился? Авшарову даже неловко стало. Повторил, вздохнув.

– А я, старый, серенько живу, тоскливенько, – как бы извиняясь.

– Все там же?

– Все там же.

Только где вот – самому знать бы. Авшаров еще поразмышлял.

– А я как зверь вкалываю. Сплошные съемки. Измучился, гадство. Вся надежда – хоть в Париже проветрюсь.

Привязался, черт.

– А как братец? – Авшаров машинально.

– Ты какого имеешь в виду? Который в Штатах? Или тот, что на телевидении? Ты же на телевидении работаешь. Постой, а ты разве не на телевидении?

– Твой братец на телевидении – царь, бог и воинский начальник, – Авшаров последний вопрос не расслышал.

– Еще бы. А тот, что в Штатах, преуспевает. Как и все там. Вторую тачку сменил.

– Я смотрю, вы все сферы заполонили, – Авшаров удачно, как ему показалось, пошутил.

– Что поделаешь, – знакомый, снизойдя, отшутился. – Хочешь жить – умей вертеться.

Авшаров куда шел, вспомнил.

– Может, по пивку? – предложил.

– Нет, старый, некогда. И вообще я уже сто лет как не пью.

Авшаров вспомнил. Кто-то недавно говорил, что сейчас модно не пить.

– А как Шекспир? – Авшаров.

– Шекспир недавно свалил. Ты почему на проводы не пришел? Вся Москва была. Он тебя ждал. Привет передал.

Врет. Авшаров решил.

– С какой стати он мне привет передал?

– А я откуда знаю? Передал и передал. А ты сваливать не собираешься?

– Нет, старый, я как вернулся, без Москвы не могу.

– Ладно, старичок, показывайся. А то что-то тебя давно нигде не видно, – блондин заторопился.

Богема, мать их. Авшаров, двадцать копеек в автомат проталкивая. Закон джунглей.

Поезд следует до станции «Новые Черемушки» мимо ушей пропустив, Авшаров, поинтереснее куда бы уставиться, присматривался. И тут Ее увидел. Свободные места были, и Авшаров напротив сел, чтобы удобнее было любоваться. Даже похмельные терзания притупились.

На колени школьную тетрадку положив, строчки одну под другой вписывала. Стихи Авшаров не смог разглядеть да и поленился вглядываться. Смотришь – и чище становишься. Кто-то ему когда-то что-то такое говорил, с тем, что сейчас на уровне его глаз находилось, совпавшее. Как подпись с иллюстрацией.

Авшарову на Наташ везло, и он не сомневался, что Ее так зовут.

Следующая станция «Новые Черемушки».

Наташа, столбик до нижнего края доведя, листок вырвала. Вчетверо сложив. Из той же тетрадки конверт с написанным адресом вытянула, клейкой полоской по кончику языка проведя (Авшаров счастлив был, что только его Наташка так изысканно клейкой полоской по кончику языка умеет проводить), стихи в конверт вложила. Заклеив. Станция «Новые Черемушки». Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.

Вчера в семь утра Авшаров возле лифтерского пульта, в стол уперевшись, разорванное сознание склеить пытался. В амбарную книгу смотрел. Досадуя. С вечера бутылки портвейна или на худой бы конец пива не припрятал, чтоб написанное осмыслить. Сильно течет горячая вода из крана на кухне. Просьба заменить прокладку. 18.5 кв. 214 Просьба заменить кран уточку на более длинный. 18.5 кв. 188 3 под. 16 эт. Трещина в шланге между трубой и бачком унитаза. Течет. Дома в четверг – после 19, в пятницу с 14 до 16, суббота и воскресенье целый день. кв. 64 Просьба в ванной комнате удлинить уточку, т.к. пользоваться раковиной без риска залить пол водой нельзя. 18.5 Слесарям! Совесть имейте! Сколько раз писать! Устранить все утечки в мусорокамерах и подвести воду, где ее нет. Срок исполнения до субботы. И доложить в субботу инженеру. Комендант. 19.5 умоляем! Зайдите в кв. 393! Кв. 317 Просим заменить уточку, а также не закрывается кран. Уточка есть. Кв. 19 Личная просьба к Сереже. Будь другом, зайди. Кв. 98 Течет бачок в туалете! Кв. 156 После ухода слесаря снова течет в туалете! Кв. 73 Срочно слесаря!!! Кв.73!!! кв. 108 Просьба заменить прокладку, т.к. сильно течет кран в ванной. Про уточку помните? Кв. 404 Приходил слесарь, поставил уточку, и ровно через десять минут после ухода слесаря она отвалилась.

Уточки, уточки. Всем срочно уточки понадобились. Авшаров соображал. Где Серега? Черт. Во всех четырехстах пятидесяти квартирах нового дома краны над ванной слишком короткими были, до раковин не доставали, руки жильцы над ванными мыли, умывальники всех не иначе как бессмысленностью раздражали. Решение, с какой квартиры начать, не возникало. Для Авшарова все равны были. Серега требовался, тонкости очередности понимающий.

– О, как славно, – Авшаров воркование нежное и вкрадчивое почувствовал. – Как удачно, что я вас застала. У нас эта штучка. Ну этот. Переключатель. На душ не поворачивается. Пойдемте, а? Я вас ну очень. Прошу.

Нечто свежее и стройное в легком цветастом сарафане плечами оголенными Авшарова гипнотизировало. Овладевая и за собой маня. Авшаров подчинился, от стола с амбарной книгой оторвавшись.

– Я тогда заявку не буду вписывать, да? Или вписать? Или не надо? – чуть впереди она шла, Авшарова прозрачной кожей на хрупких лопатках и грациозно покачивающейся змейкой позвоночника слепя. – В прошлую субботу мы с мужем на собрании кооператива были. Все так на вас жаловались. Говорят, слесаря в пяти местах зарплату получают, и вас совсем невозможно дозваться.

Авшаров, куда его влекут, не соображал, на флюиды, от обнаженной спины отлетавшие, положившись, пока обитая пурпурной кожей дверь его не остановила. За ней холл с картинами был, ванна, смеситель с клапаном полетевшим. Авшаров в холл вышел.

– Вы уж меня простите. Там пустяк, клапан. У меня с собой нет. В слесарке. Я сейчас сбегаю. Только видите ли. Мы вчера соседа в армию провожали, лишнего на грудь приняли. У вас чего-нибудь выпить. Не найдется?

Понимающе она закивала.

– Да ради бога. Сколько угодно. В комнату сюда проходите, – бар открывая. – Сами, что хотите, выбирайте. Я сейчас, – на кухню упорхнула.

Судьба Авшарова разнообразием мучила. От этикеток в глазах рябило.

– Вот, пожалуйста, угощайтесь.

На подносе стограммовый серебряный бочонок с черной икрой возник, масленка, ломтики хлеба, нож.

– Да вы присядьте.

– Спасибо, я так. Спецовка. Грязная.

– Фужеры и рюмки вон в том отделении. Вы что не наливаете? Может, коктейль? Лед принести?

– О, если можно. С вашего позволения я водки вот с лимонным соком. И со льдом.

Она еще за серебряным ведерком сходила, холодильником хлопнув.

– Мы вообще-то всю сантехнику на финскую менять хотим. Все руки не доходят, – несколько кругляшей щипчиками Авшарову в стакан побросала. – Мы несколько раз с вашим товарищем дело имели. Сережа его зовут, да? Он нам неплохим мастером показался. Только пьяница жуткий. Но мастер отличный, не правда ли?

– Да, – Авшаров согласился, – что и говорить. У меня лед не успел растаять. Можно я еще налью?

– Пожалуйста, сколько хотите. Мне ваше лицо почему-то знакомо.

Авшаров плечами пожал.

– Вы давно у нас работаете? Мы, как год назад квартиру купили, сразу уехали. Сережа нам тогда все налаживал. Вы ведь прошлым летом здесь не работали?

– Нет, я здесь седьмой месяц. С декабря.

– Господи, почему же мне ваше лицо так знакомо?

Полегчало.

– Вы знаете, я сейчас за клапаном сбегаю. Хорошо?

– Ну конечно.

Смурь рассеялась. Веселее задышалось. Что значит двести граммов валютной водки с утра.

Через холл проходя, Авшарова бес попутал. Не удержался.

– Классный у вас Зверев. Если учесть, что в семьдесят втором он уже откровенно халтурил, то у вас просто шедевры. И Рухин великолепный. Плавинский только неважный. Ранний. Он сейчас гораздо интереснее работает. А последние офорты у него просто блестящие. О, и Немухин еще. У вас неплохой Немухин. Сейчас в Москве чуть ли не самый престижный художник. Кстати, несколько талантливых ребят появилось. Новое поколение.

Хозяйка удивленные глаза на Авшарова вскинула.

– Вы правы. Муж постоянно в разъездах. Ему некогда интерьером заниматься. А я пока мало что понимаю. Покупала, что под руку попадалось. А вы современным искусством интересуетесь? То-то мне ваше лицо знакомо. Наверное, на каком-нибудь вернисаже виделись. Или у кого-нибудь в мастерской. Интересно. А вы в курсе, что вообще в Москве новенького?

– Так, немного. Когда–то тусовался. Теперь – увы. Завязал. Хотите – телефоны дам.

– Знаете, я вообще-то не слишком занятой человек. Преподаю. Итальянский. Может, вы мне поможете? У кого что купить посоветовали бы. По мастерским поводили бы.

Авшаров за дверную ручку взялся.

– Нет. Телефоны могу дать. На меня можете ссылаться. Покупателям всегда рады. А ходить – увольте. Знаете, умерла так умерла.

– Социальный эскепизм, да? – просияв.

Авшаров порог перешагнул.

– Не знаю, – улыбнувшись. – Может быть. Как скажете. Спасибо за угощение. Я сейчас. Туда и обратно.

Конверт Наташа снова послюнявила, но клей не взялся. Нос поморщив (секунду сердце Авшарова от восторга и восхищения в бездну падало, как случалось, если он представить, что его когда-нибудь не будет, пытался), конверт в тетрадку сунула. Опустевшие вагоны лениво влево отстучали.

Авшаров туда-сюда походил. Наташу чуть локтем не задев. Растерянно авосечные шнурки перебирал. Стакан, возле банки ерзавший, позвякивал. Авшарова в кольцо брали, у края платформы скапливаясь, Наташу оттесняя. Поезд полнее прежнего подъехал.

В разные двери вошли – Авшаров своей банки застеснялся. Наташу сквозь головы и гул, из приспущенных окон влетавший, видел. Из пиджака откуда-то почтовую открытку вытащил, мелким почерком заполненную, дней десять в кармане теребилась, на письмо Авшарова не хватило бы, да к тому же конверта под рукой не оказалось, открытка подвернулась. С Новым годом! Дед Мороз в ракете летит. Тем, что марка уже напечатана, соблазнился. Последнюю свою мольбу перечитал. Кому открытка адресована, крика души Авшарова, под пьяную лавочку вылетевшего, конечно же, не прочувствует. Слишком уж высоко взлетел и зажрался. Авшаров понимал. Поэтому в ящик не бросал, а на время забывал. Нарочно. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

Год назад, пивка на Колхозной попив, Авшаров в зал телефонов-автоматов в начале (или конце) Сретенки вошел. В ВААП позвонив, узнал, что денег ему за полгода восемь рублей семьдесят три копейки накапало. «Звездный свет», силу истощив, иссяк, погас, забылся.

Звездный свет,

Серебряный свет.

Ты меня любишь,

А я тебя нет.

А может быть ты

Не любишь меня,

А я люблю тебя.

Ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля…

За несколько месяцев до отъезда на край географии, неизбежность долгих невзгод и неурядиц предвидя, он с модным композитором познакомился, который к тому же сам его, интеллектуала и повесы, приятельства искал. В первый же их совместный вечер в «Балалайке» композитор за коньяком (Авшаров только водку с лимонным концентратом и со льдом пил, вкуса коньяка не вынося) нехитрую мелодию (та-ба-да та-да-ба-да-ба) напел, и Авшаров тут же, минут за двадцать на салфетке текст набросал, который экстазно по ресторанам и танцплощадкам запелся, за какой-нибудь год Авшарову шальные тысячи успев принести. Авшаров судьбу успел перехитрить.

В газетах шлягер на чем свет поносили, его успеху способствуя. Композитор Авшарову на достигнутом не останавливаться предложил и их вину перед народом циклом патриотических песен искупить, но Авшарова они бы все равно уже не спасли. Да и лицемерить брезговал.

К автобусам выйдя, Авшаров решился. Несколько шагов рядом. С духом собираясь. Что, собственно, терять?

– Девушка, извините.

Черт, дышать нечем.

– Я тут увидел. Что вы собираетесь, – пальцем, растерявшись, смутившись, на тетрадку, Наташа к груди ее прижимала, сама хлоп, хлоп глазами на Авшарова, но без удивления. – Опускать. Так заодно мою. Вот. А то хожу. Ящик не попадается. Забываю.

Открытку торопливо – между страниц, где конверт. Наташа помогла, тетрадку приоткрыла, улыбаясь. Мол, какие проблемы. Доверчиво кудряшками покивав. Все само собой разумелось. Авшаров разговор исчерпал, на большее духу не хватило – и на автобус сто шестьдесят пятый, банкой гремя. Экспресс. Лихо катит. От пригрезившегося увозя. Харвард. Харвард. К мозгам прицепившись. Что за харвард? В зоне после третьего стакана дошло. У Наташки же на футболке иностранными буквами.

В слесарке (помещение будущей кооперативной сауны, обжив, под свой штаб сантехники, плотники и электрики временно приспособили) Серега суетился.

– Молоток, что пораньше пришел. Ща халтурить пойдем. Опохмеляйся, – чемоданчик Серега расстегнул, початую бутылку портвейна извлекая, толково пригнанной пробкой заткнутую. – Я уже.

– Я тоже уже, – Авшаров бодро. – Где у нас клапана для смесителей?

– Какие на хуй клапана. Времени в обрез. По дороге поговорим. Ну чего застыл? Поухаживать? – с подоконника засаленный стакан взял, под шлангом ополоснув. – Никогда, – проворчал, – за собой помыть не догадаются. Ну. В темпе. Будь. Молодец. Хорошо пошло? С облегченьицем. Теперь поскакали. Все свое при себе?

Авшаров помялся.

– Серег, там, знаешь, одна. Такая. Красивая. Клапан полетел. Из-за границы которые приехали. Вот, опохмелила. Там работы на две минуты. Может, сперва заскочим?

– В каком доме?

– Да в этом.

– Какая квартира?

Авшаров удивился, что не запомнил.

– Подъезд, кажется, шестой. Или пятый. Она еще тебя знает.

– Хы. Меня тут весь микрорайон знает.

– У нее еще картин много.

– А, абстракции-то? Знаю, толковый бабец. И мужик у нее деловой. Двести семьдесят первая. Вернулись, говоришь? Ладно, я завтра сам зайду.

– Я, Серег, сейчас обещал.

– Да ты не волнуйся. Я завтра ей объясню. Люди свои. Может, сегодня еще успею. Хотя вряд ли. Там халтуры невпротык. Давай, – Авшарова затормошил, – пошевеливайся. Накопил – купил. Волка ноги кормят.

Когда шли, Серега спросил.

– Ты чего кочевряжишься, на третью ставку не идешь? Так и думаешь всю жизнь на ста шестидесяти просидеть? Не понимаю – чего упираешься? Комендант у меня вот где, главные инженеры – тоже. Петров выступает, так он у меня довыступается. Так что пока я жив, давай еще на пару ставок оформляйся.

Авшарова ноги сами за Серегой несли. Как на крыльях. Возражения не формулировались.

В воскресенье в зону сил не нашлось ехать. Сосед спас, об удачной халтуре узнав. Авшаров по пьянке вечером во дворе трепался. Сбегать вызвался. Вернувшись, на кровать подсел и, Авшарова леча, рассказывал, что их решено сносить. Кирпичные тридцатых годов трехэтажные дома в кольце шестнадцатиэтажных кооперативов, жизненного пространства требующих, оказались. Двор во дворе.

– В какое-нибудь Отрадное переселят, как тогда? На край географии. Это сейчас благодать. За дверь вышел – вся работа тут. Да ты сырком. А сломают? – сосед бормотал.

Серега заходил, в домино три партии подряд проиграв.

– Это когда еще сломают. А пока заявление подавай, да это дело и отметим. А переедем – так, может, снова соседями будем. На новом месте освоимся. Накопил – купил. Не робей, интеллигенция.

Авшаров глаза прикрыл, удобнее лег. Вроде бы отпустило. Серега чего–то там соседу втолковывает.

– Спасибо еще скажет. В обиду не дам. А то только и умел, что ля–ля разводить. Делов–то.

– Это уж точно, – сосед соглашается. – Ну. Дай Бог не последняя.

Ночью гроза разразилась, и кто-то нежный, чье присутствие Авшаров в изголовье ощутил, тиски ослабил, голову сжимавшие. Привстав, Авшаров увидел, как ветер в стекло пригоршни градин швыряет и по лужам сорванные с веревок простыни тащит. Под дождем опрокинутые табуретки и скамейки мокли. Листва шипела. В комнате полы скрипели, и светло от болтавшегося неподалеку фонаря было. Уходя, Серега с соседом зачем-то окно закрыли, Авшарова в прокуренной и насыщенной густым спертым перегаром тесноте закупорив. Он понял, что задыхается, и шпингалет попытался приподнять. Кто-то по двору метался, от подъезда к подъезду перебегая. Когда тень, качнувшись, с трансформаторной будки соскользнула, Авшаров вздрогнул, руками взмахнул, о раму ударившись, привычно пальцы не слушались, шпингалет не поддавался, как намертво вбитый. Авшаров крикнуть хотел, но не мог сообразить, какими словами, и к двери бросился.

Порывом ливня захлестнутый, он целый миг в потоки, песочницу размывавшие, вглядывался, но Наташа уже его заметила и мчалась, босая, с разметавшимися волосами, в заляпанных глиной джинсах, в гарвардской футболке, голую грудь облепившей.

Она к нему на руки упала, равновесие потеряв, споткнувшись, на него налетев, и Авшаров ее обнял, оцепенев, шевельнуться боялся, жадно губами ресницы ее ловил.

Потом они исступленно целовались, и Наташа к Авшарову прижималась, в себя его спрятать стараясь. Но Авшаров уже за нее испугался, почувствовав, как ноги окоченели, по щиколотку градом засыпанные, и в комнату ее понес.

– Я к тебе спешила. В этих домах, дворах запуталась. Просто сумасшедшая.

– Любимая, я сейчас. Полотенцем тебя разотру. Твои волосы.

– Я разденусь. Вся же мокрая. С себя все-все сниму.

– Я тебе помогу. Как ты меня нашла, любимая?

– Господи, глупый. Обратный адрес. На открытке.

– Ах, дурацкая открытка. Как же у меня душно, грязно.

– Ни о чем не думай, милый. Теперь все это уже пустяки. Давай я тебя тоже раздену. Всего–всего.

– Я ужасно опустился. Наташка.

– Сейчас окно открою. Тебе лучше?

– Да, родная. Какой воздух душистый.

– Это жасмин пахнет. Далеко отсюда.

– Наташка, спаси меня. Еще ведь не все кончено.

– Глупый, любимый, я же сказала. Ни о чем не думай.

– Все сначала, да?

– Да, любимый.

– У меня ведь еще столько сил. Просто стимула нет. Тебя же не было.

– Теперь я у тебя есть.

– Я еще снова самым гениальным буду.

– Ты и сейчас самый гениальный. Только их глаза на тебя не открыты.

– Любимая, они все мои идеи украли.

– Они и сейчас только ими и питаются. После тебя никто ничего нового не сказал.

– Почему они меня предали? Поэтому, да?

– Ты им всем ужасно мешал.

– Я ведь их умами властвовал.

– Одиночество кончилось, любимый. Мы их победим. Вместе.

– Они целый заговор сплели, чтобы от меня избавиться. Ловко так. Я опасности не заметил. Не успел. А потом забыли.

– Это тебе кажется, глупый. Я ведь тебя помню.

– Разве ты меня знала?

– О, какой ты дурачок. Я с ума по тебе сходила. Твоей фанаткой была.

– Почему же я тебя не помню?

– Тогда еще время не пришло. Я слишком безликой для тебя была.

– Что тебе стоило раньше прийти?

– Тогда бы ты меня по-настоящему не оценил.

– Боже, как же ты узнала?

– Открытку прочла. И поняла. Что я тебе ужасно нужна.

– Как воздух.

– Любимый, лучше меня согрей. Прижмись ко мне. Близко–близко. Вот так.

– Я еще тебя стесняюсь, любимая.

– Это пройдет. Я тебе еще надоем.

– О, какая ты глупая. Прости меня. Я сегодня напился. Но я не пьяница. Ты не думай.

– Тебе еще далеко до пьяницы.

– Поверь, мне надоело пить.

– Я знаю, милый. Тебе хорошо?

– Мне просто чудесно. А тебе?

– Мне с тобой всегда хорошо будет.

– Ты такая роскошная, хипповая.

– Завтра я и тебя приодену. Всего–всего для тебя накуплю. Самого модного.

– И мне не стыдно будет показаться?

– Ты снова знаменитым станешь. Тебя везде будут приглашать.

– Знаешь, наши дома скоро снесут. И я отсюда уеду.

– Завтра я тебя к себе заберу. Ты у меня будешь жить. Начнешь работать. Как зверь.

– Упущенное надо же наверстать. Это все из-за того, что со мной произошло. Тогда я крылья потерял. Там их оставил. И с тех пор внутри одна пустота.

– Ерунда. Забудь. Ты еще им покажешь. Просто ты на время из соревнования выбыл.

– Наташка. У меня ведь денег. Совсем-совсем нет.

– Я же тебя просила. Ни о чем не думать. У меня куча денег. И скоро еще больше будет. Я сегодня обо всем договорилась.

– Кто же со мной захочет связываться?

– Я же тебе сказала, что все устроила.

– О, ты с неба спустилась, да?

– Солнышко мое, ты сейчас заснешь. Хорошо? Ты устал. А я рядом с тобой буду.

– А вдруг ты мне снишься?

– Разве ты меня не чувствуешь?

– О, Наташка. От тебя подснежниками пахнет.

– Я всеми цветами пахнуть умею.

– Любимая, у меня глаза слипаются.

– Спи, мой хороший. Завтра много хлопот предстоит. Приятных.

– Все сначала. Да?

– Все, что ты успел, с тобой останется. Разве ты мало сделал?

– Что ты сказала?

– Спи, любимый. Сладко-пресладко.

1977

 

 

Понравилась запись? Поделитесь ей в социальных сетях: