Чаепитие

Петр Петрович лица Марьи Ивановны вовсе не запомнил. Уж слишком обычно оно выглядело. Когда Петр Петрович по улицам ходил, то во внешность встречных граждан с вниманием вглядывался. Но когда домой возвращался, то какое-нибудь лицо всегда вспомнить пытался, но безуспешно. Граждане все одинаковыми такими были. А Петр Петрович обыкновенные лица не запоминал. Если бы Петр Петрович во второй раз кого-нибудь встретил, то наверняка не узнал бы. И дочку Марьи Ивановны Петр Петрович тоже бы, наверное, своим вниманием не отметил. Но вот облик самой Марьи Ивановны Петру Петровичу довольно отчетливо запомнился. Хотя ничего этакого примечательного и необычного в лице Марьи Ивановны не содержалось. Почему Петру Петровичу лицо именно Марьи Ивановны приглянулось, а не дочки Марьи Ивановны, Петр Петрович не мог осмыслить. Особенно Петра Петровича глаза Марьи Ивановны взволновали. Это потому что Петр Петрович и Марья Ивановна друг в друга пристально вглядывались. А после и все целиком лицо Марьи Ивановны Петр Петрович запомнил, потому что долго они друг в друга смотрели.

Дочка Марьи Ивановны, от взгляда которой их смотрение не ускользнуло, все заметила и Петру Петровичу говорит:

– Чего это вы с мамой? В гляделки играете?

Петру Петровичу только усмехнуться осталось.

– Вам-то что? – съехидничал. – Чему хотим, тому и радуемся. А вы уж нашему удовольствию не мешайте.

Дочка Марьи Ивановны ответ Петра Петровича как должное приняла. Потом, правда, предупредила:

– Вы не улыбайтесь, пожалуйста. Потому что мама у меня вовсе ненормальная и в прострации можно сказать находится. А вам ее излишним смотрением возбуждать вздумалось.

Петр Петрович глаза от Марьи Ивановны отвел и дочку Марьи Ивановны в удивлении заметил. Конечно, Петр Петрович в Марьи Ивановны поведении задумчивость какую-то усматривал, но что Марья Ивановна сумасшедшая, так это Петра Петровича несколько озадачило. Однако он к дочкиному сообщению хладнокровно отнесся. «Ну и пусть, – Петр Петрович решил, – сумасшедшая. Ну и что с того? Она ведь на меня пока не бросается. А так просто разве нельзя напротив сидеть?»

Дочка Марьи Ивановны мысли Петра Петровича как будто прочла и опять повторила:

– Вы бы смотреть перестали. Потому что тогда уже поздно будет.

«Еще неизвестно, кто больше умничает», – Петр Петрович себя успокоил. Но смотреть продолжал.

Тут дочка Марьи Ивановны совсем, видно, рассердилась. Даже почти что крикнула:

– Смотреть перестаньте-то. Я вам говорю. А то с мамой приступ может случиться. Тогда вам же самим хуже придется.

Это она резко так и настоятельно приказала. Петр Петрович даже смотреть перестал. Но ему тут же снова захотелось, да так сильно, что Петр Петрович ничего с собой поделать не смог и тайком изредка на Марью Ивановну косился.

«Это с чего, – Петр Петрович рассудил, – приступ у нее может случиться? Оттого что я на нее смотрю? Так глупо такое и предполагать. От простой неподвижности никакой болезни ведь возникнуть не может. Упрямство и блажь в запрете ее одни».

Петр Петрович в своих раздумьях про чай даже позабыл, но Марья Ивановна ему напомнила и варенья даже на блюдечко еще подложила. Потом говорить стала:

– Вы мое вареньице все целиком скушайте. Малиновое вареньице мое, с могилки доченькиной. Я как доченьку еще похоронила, так кустик на могилку высадила. А потом кустик подрос, и я с него ягодки стала собирать. И вареньице вот повариваю. Каждый год и с давнего уже времени.

«Однако, – Петр Петрович решил, – она и в самом деле действительно ненормальная». Для Петра Петровича такое в диковинку наблюдать было. А дочка Марьи Ивановны рассердилась:

– Это вы на мою маму плохое влияние оказали. Теперь она всякие глупости говорить станет. Никакой доченьки у моей мамы не было. Я одна только. И кустик с могилки – тоже все ее придумка. Зачем вы только на мою маму смотрите.

Вот уж чаепитие у Петра Петровича вышло. Все против удовольствия его повернулось. Петр Петрович даже уйти захотел и уже было чтобы встать подумал, но Марье Петровне как раз говорить захотелось. До того она все больше молчала, а теперь ей все интересно сделалось.

– Малиновое вареньице –любименькое мое самое. С чайком только оно и кушается. А другое какое, так с чайком хуже гораздо. Я в этот год много наварила, даже думала, что одной мне всего не скушать. А тут вы пришли и тоже вот мне помогаете. Вместе все веселее разговаривать. А то ведь скучно мне одной, без доченьки.

Петр Петрович внутри себя понимал, что все это сплошная ненормальность, но все же спросил:

– А могилка где доченькина?

– В садике могилка ее. Прямо возле самого крылечка.

Петр Петрович Марью Ивановну тогда спрашивает:

– А с чего она померла?

Дочка Марьи Ивановны тут совсем расстроилась. Встала и опять кричать начала:

– Сколько можно, – возмутилась, – моей маме глупости всякие задавать.

– Вы тоже, – Петр Петрович ей возражает, –потише сначала выражайтесь. Я вам вовсе никто, а вы на меня голос повышать смеете.

Марья Ивановна опять, видно, о своем задумалась, и потому молчала, как будто вокруг нее ничего не происходило.

Дочка Марьи Ивановны, однако, сдержалась и на Петра Петровича пристально посмотрела:

– Перестаньте, – говорит, – варенье мамино себе накладывать.

Петр Петрович ей в ответ только рассмеялся:

– Она, – отвечает, – никакая не мама вам вовсе, потому что она вас за свою дочку не считает. А поэтому и я не уверен, что мама ваша она. Так что варенье я кушать продолжать буду. А мне запретить, так вы разве право имеете, запретить чтоб?

Дочка Марьи Ивановны от злости даже покраснела и ничего сказать не смогла. А потом успокоилась и как завизжит:

– Это вы тем пользуетесь, что я вас прогнать не решаюсь, вот слова хамские и произносите. Я только ради мамы можно сказать вас сейчас терпеть вынуждена, а вы еще, что не дочка я ее, смеете выдумывать.

Петр Петрович и не догадывался, что он теперь исключительно из-заради Марьи Ивановны здесь находится. Он было об уходе снова подумал, но тут опять Петру Петровичу еще варенья захотелось. К тому же в животе у Петра Петровича от чая тепло стало, и во всем теле сопротивление одно чувствовалось.

«Со смыслом, однако, чаепитие складывается, – Петр Петрович про себя решил. – Завтра все разнообразнее жить станет. И к тому же всякие размышления на память останутся».

– Ах, если, – Петр Петрович все наоборот изменил, – так, то теперь мне обязательно пора уходить. До свидания, – к дочке Марьи Ивановны обращается, – и варенье ваше сами же теперь и доедайте. С мамой своей сумасшедшей. Я его без всякого удовольствия просто так пробовал. От него потому что пот только прошибает, а пользы оно никакой вообще не приносит.

Дочка Марьи Ивановны совсем тут на Петра Петровича обиделась.

– Сейчас же, – говорит, – отсюда уходите. Я даже на свою маму не посмотрю, если вы варенье наше ругаете. Я ведь его сама для мамы варила. Это любимое ее самое.

– Вот вы, – Петр Петрович ей отвечает, – и попались. Если вы на свою маму даже не смотрите и мне так просто уйти позволяете, то какая же вы ей после этого дочка? Мама если она вам, то вы с ней сначала должны считаться, а потом только свое варенье отстаивать. Вот вы себя и выдали. Никакая она вам не мама, а так – фикция одна только.

Между тем Марья Ивановна себя так вела, как будто в комнате кроме нее вовсе никого не находилось и никакие разговоры про нее не велись. Она сама по себе молчала. Слегка, видно, задумалась.

Дочка Марьи Ивановны от слов Петра Петровича совсем запуталась. Чашки, однако, убирать стала. Варенье тоже потом спрятать решила. У Петра Петровича даже интерес за ней следить появился.

Потом дочка Марьи Ивановны куда-то вышла и Петра Петровича вдвоем со своей мамой оставила. Если бы Петр Петрович сейчас ушел, то как бы Марья Ивановна на его отсутствие среагировала? Уж слишком это для Петра Петровича любопытно стало выяснить. Он даже поднялся и, что уходить собирается, притворился. Марья Ивановна сразу же забеспокоилась:

– А чего это вы про доченьку постоянно все спрашивали, а потом вдруг перестали? А теперь чего делать выдумали? Уж не уходить ли? А про доченьку тогда зачем интересовались, если уходить решили? Не надо тогда про доченьку было спрашивать. А теперь вам за доченьку отвечать придется, что вы о ней спрашивали.

– Чего это, – Петр Петрович говорит, –ради отвечать-то? Варенье сами спрятали и чего-то еще от меня хотите. Мне теперь у вас совсем нечего делать. Только разве что уйти осталось.

Марья Ивановна все его слова мимо ушей пропустила.

– Теперь, – говорит, – в самый раз на доченьку пора посмотреть.

– Как же на нее посмотреть-то? – Петр Петрович изумился. – Уж не могилку ли копать скажете?

– Да, – говорит, – могилку.

А сама на Петра Петровича уставилась.

Дочка Марьи Ивановны тут вошла, Петра Петровича с Марьей Ивановной увидела и опять на Петра Петровича с претензиями напустилась:

– И чего вы на мою маму уставились. Как вы только в мамины глаза смотреть не стыдитесь. Сколько вы ей разного хамства наговорили, а еще так спокойно себя ведете.

– Это вы, – Петр Петрович ей возразил, – удивляюсь, как еще здесь находитесь. Вы всех только в заблуждение вводите, что она ваша мама. Сейчас же, – говорит, – отсюда уходите. Мне с этой старушкой не мешайте разговаривать.

Петр Петрович, как уйти, прикидывал, и потому дочку Марьи Ивановны прогнал. Она, видно, от греха подальше уйти решила и опять из комнаты вышла. А Петр Петрович в размышления погрузился. Как бы ему отсюда похитрее выбраться?

– Пойдемте, – Марье Ивановне говорит, – на доченьку-то посмотрим.

– А как же на нее теперь посмотришь? В могилке она ведь. Ее поди и не видно.

Петр Петрович тогда прямо решил говорить:

– А чего же тогда делать будем? Мне домой пора идти.

«Все, – думает, – мне теперь только бы встать успеть и к двери направиться. Она ведь на меня не кинется». Но так сделать Петр Петрович испугался. Вот ведь не просто как все складывается.

Вдруг Марья Петровна сама предложила:

– А если пора, так идите. Дома все лучше живется, роднее потому как.

Вот ведь как все просто вышло. Обычным таким образом повернулось. У Петра Петровича настроение к уходу полностью кончилось. А тут еще дочка Марьи Ивановны вбежала, за дверью видно подслушивала, и чтобы Петр Петрович не задумывался, торопить стала.

– Вы, – кричит, – моей маме уже надоесть успели.

Марья Ивановна опять безразличной ко всему сделалась.

1967

Понравилась запись? Поделитесь ей в социальных сетях: