По мере сил и возможностей постараюсь рассказать о своих впечатлениях от поездки в Ленинские горки. Чтобы вас не слишком утомлять, осуществлю это в несколько присестов. Позже расскажу историю своих посещений некогда сакрального места.

Начать хотелось бы с «в мире прекрасного». Дело в том, что на территории Музея стоит скульптура, которую я считаю лучшей и самой совершенной в истории искусства. Когда я задаю собеседникам вопрос о самых лучших скульптурных композициях – какие они таковыми считают, то часто слышу в ответ, что конечно же однозначно мухинские Рабочий и колхозница. Полностью согласен. Но я все-таки первое место отдаю меркуровским Похоронам вождя. Ее еще называют Смерть вождя.

Конечно, мне напомнят о различных европейских влияниях – прежде всего французском символизме и германском имперском стиле. Все так, но по эмоционально-идеологическому наполнению для меня меркуровский шедевр все же впереди планеты всей. А эмоционально-идеологическое наполнение, отчетливость передачи авторского мироощущения, личного отношения – я считаю самым важным фактором. Поэтому, руководствуясь таким подходом, Похороны (или Смерть) выше любой шкалы ценностей.

Воочию я видел композицию в далеком детстве (о чем расскажу позже). Но поскольку она широко известна по репродукциям, то я не спешил ехать к ней, чтобы пережить очередной катарсис. Но вот сейчас, в зрелом (или, точнее, перезрелом) возрасте меня необъяснимо потянуло к шедевру всех времен и народов. Я давно собирался, но помешал карантин.

Конечно, я не пожалел. Более того – мои эмоциональные ожидания подтвердились и укрепились. И я настоятельно советую всем имеющим отношение к искусству людям обязательно хотя бы раз в жизни (непременно в зрелом возрасте) съездить и постоять возле потрясающего творения. Энергетика мощнейшая.

Продолжение следует.

Продолжим про Ленинские горки. Первый раз я там побывал в пятилетнем возрасте, о чем свидетельствуют фотографии из семейного альбома. На них запечатлена наша с мамочкой поездка 1951 года к папе, который пребывал в каком-то крутом санатории, расположенном, если не ошибаюсь, прямо на территории усадьбы – в одном из прилегающих к основному дому строений.

1951 год – переломный в биографии отца. Он тогда был одним из теоретиков и разработчиков мировой системы социализма. Должности, которые он занимал, всегда были для него чем-то вроде «крыши», потому что он то и дело ездил за границу – в основном в Женеву и страны народной демократии, выполняя какие-то серьезные поручения. К 1951 году, видимо, назрела необходимость сделать его поездки более легитимными, и его перевели с какой-то нехилой должности из Конъюнктурного института при Министерстве внешней торговли в отдел стран народной демократии газеты «Правда» на должность обозревателя. Там он уже развернулся в полную силу. Вообще папа всю жизнь считал мировую систему социализма своим проектом и много сделал для его осуществления.

Спустя два года (в 1953-м) вышла его первая теоретическая книга «Распад единого мирового рынка». Писал он ее в соавторстве с будущим главным советским банкиром – дядей Володей Алхимовым – кстати, Героем Советского Союза. Посмотрите в Википедии, кто такой Владимир Сергеевич Алхимов.

Старые и сегодняшние снимки разделяют почти семьдесят лет. Тогда мы приехали к папе в санаторий с мамой – на «Эмке», которую заказал отец. Помню он всякий раз, пока не купил себе «Победу», звонил какой-то Домне Ивановне и просил прислать за ним или за нами с мамой машину.

Отлично помню ту поездку. Мы приехали, покушали и пошли гулять по окрестностям усадьбы. С нами был дядя Ким – вы можете видеть его с мамочкой на одной из фоток. Он был корейцем, и ему, по всей вероятности, нужно было встретиться с отцом, чтобы решить какие-то рабочие вопросы. Тогда вокруг усадьбы была сплошная деревня. Паслись лошади и козы. На фотке вы видите меня с самым настоящим пастушком.

На одном из снимков я стою рядом с развалинами какого-то не то монастыря, не то церковной ограды. А мамочка и вовсе сидит внутри бывшей арки ворот. Там еще есть мамочка на берегу пруда. В этот приезд я не стал спускаться к нему из усадьбы, а только сфотографировал ведущую к нему дорогу от любимой беседки Ленина, где мы с Сашей сидим. И еще вид на него с центральной балюстрады усадьбы. Еще там же Саша играет с Натальей в бадминтон. В беседке мы сделали привал с дозаправкой в воздухе.

Самое странное, что когда я стал спрашивать сотрудников Музея, что это могли быть за руины, никто мне так и не смог ответить. Буду благодарен, если кто-то подскажет. Я хотел на них побывать, и опросил человек десять сотрудников, где они могут находиться, но ни один из них ничего не знал.

О втором своем посещении Ленинских горок я расскажу в следующем отрывке.

Поездка в Горки дала мне возможность поделиться некоторыми воспоминаниями. В памяти всплыло мое второе посещение бывшего культового места. Дело было в шестом классе, когда мне было 13 лет. Я учился в 220-й школе – при издательстве «Правда». Отцу в 1955-м году дали квартиру на улице Правды (до того мы жили в коммуналках) – в одном из трех правдинских домов, стоявших один за другим. И все дети живших там сотрудников ходили в 220-ю школу на 5-й улице Ямского поля – по соседству с цирковым училищем. Не удивительно, что большинство учащихся были ребятами продвинутыми, что называется свободномыслящими. В школе и во дворе постоянно кипели бурные дискуссии – мои сверстники живо обменивались полученной от родителей «секретной» информацией.

Однажды к нам в школу на педагогическую практику прислали несколько студенток иняза. Они преподавали нам английский и попутно практиковались в школьной работе – например, в классном руководстве. Они должны были показать, что способны не только обучать школьников языку, но и развивать их идейно. Самое интересное, что совершенно случайно одна из практиканток оказалась двоюродной сестрой моего лучшего друга и одноклассника Борьки Кочеткова. Так что отношения между нами сложились самые неформальные. Мы общались и вне школьных стен. Она была весьма раскованной и прогрессивной девушкой – как и ее подруги и однокурсницы.

И вот однажды она (не помню, к сожалению, как ее звали) сказала, что по плану им, практиканткам, нужно провести с нами какую-нибудь патриотическую экскурсию. И их выбор пал на Ленинские горки. Мол, объявите в классе, что мы поедем тогда-то. Кажется, в ближайший выходной. Ну мы с Борей стали всем предлагать съездить.

И так получилось, что подобралась более чем приятная компания – что называется, все свои. Типа единомышленники по фрондерству. Все из либеральных семей. Надо заметить, что советские международники делились на махровых консерваторов и либералов-вольнодумцев. Знаменем первых были люди типа Леонида Зорина, а вторые старались брать пример с Александра Бовина и всячески ему подражать. Кто интересуется кто такие – смотрите в Википедии. Бовин был хорошим приятелем отца. Этим все сказано.

Так вот на поездку в Ленинские горки откликнулись все свои – наши школьные приятели-вольнодумцы. Любители модного тогда Окуджавы и прочих шестидесятников. В прекрасный летний солнечный день мы сели на Павелецком в электричку и поехали в Горки. Три практикантки и человек семь одноклассников.

В пути обстановка сложилась самая непринужденная и веселая. Тем более, что по дороге до вокзала мы купили много бутылок пива и часть из них опустошили в дороге. На станции еще чего-то докупили и продолжили уже в автобусе.

Тогда пиво было крепче чем сегодня – недаром его так любил ЮВМ, до знакомства с которым мне оставалось всего три года. Особенно «Московское», с горчинкой, которым мы основательно затарились. И пока ехали, нам оно ударило в голову. Я тогда не пил профессионально – начал лет в 14. А тогда мне было всего 13. И я еще не был с алкоголем на ты, а больше баловался. Короче, нас всех развезло – включая практиканток. Много ли надо 13-летнему еще не пьющему подростку.

Когда мы оказались на территории усадьбы, кто-то предложил предварительно, перед посещением Дома-музея посидеть на травке и продолжить возлияния. В результате мы сначала расположились на берегу пруда, а потом каким-то образом оказались на берегу Пахры, которая протекала неподалеку. Как нас туда занесло – не помню.

Как всегда началась оживленная беседа на вольные и модные темы. О смысле жизни, об искусстве, о том, кем мы станем, когда вырастем. О планах на будущее. Когда прошло часа два, я вспомнил, для чего мы сюда ехали. И спросил у практиканток, когда же мы наконец пойдем в Музей. Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра. На что одна из них сказала, что сейчас мне расскажет, что там находится, а я должен решить, интересно ли мне все это смотреть.

– Там стоит кроватка, на которой Владимир Ильич умер. Еще там стоит всякая мебель – столы, стулья, шкафы, – живо рассказала она. – Еще там есть посуда, из которой кушала семья Ульяновых.

– Дудинский, ты что – кроваток никогда в жизни не видел? – продолжила тему изрядно охмелевшая сестра моего лучшего друга.

Я понял, что если мы когда-нибудь и сдвинемся с места, то только для того, чтобы поехать обратно в Москву.

Так и случилось. Пока шли на реку, мы умудрились еще где-то пополнить запасы – кажется, уже в виде сухого вина. Тут мне совсем захорошело, и я сейчас смутно припоминаю, как мы добрались до Москвы. По дороге я немного переживал на предмет что мне отвечать, если родители спросят, что я видел в Горках, и я уже заранее подготовил рассказ о том, что там стоит кроватка, на которой умер Ленин, а еще всякая мебель и посуда семьи Ульяновых. К счастью, меня никто ни о чем не спросил.

Так что фактически я только что побывал в Горках первый раз в жизни. Не удивительно, что меня подспудно свербила мысль, что нужно все-таки съездить взглянуть на кроватку и тем самым восполнить некий пробел в цепи ритуальных паломничеств.

Поэтому на фотках – та самая кроватка, подлинная сантехника, которой пользовались новые обитатели усадьбы, и еще разная мебель. Всё осталось от прежней хозяйки – а именно вдовы самого Саввы Морозова, которую именем революции вытурили из ее имения в московскую коммуналку, откуда она, ведя полуголодное существование, вынужденно переселилась в подмосковное село Ильинское, где и похоронена. Ее личность и жизнь достойны отдельной монографии.

Продолжение следует.