Короче, тот чувак, присматривавший за фрондерами из ИМРД, представил меня самому Виктору Луи и сказал, чтобы я брал с него пример и готовился в будущем работать под его руководством. И вообще наобещал с три короба. Меня подкупило, что мой очередной Вергилий был пижоном. Причем не дешевым. У нас тогда была такая классификация пижонов – дешевые, которые относились ко второму сорту, и не дешевые. В один прекрасный день мы с ним пошли в АПН – знакомиться с какими-то алхимиками от идеологии, от которых я впервые услышал о тактике запланированной объективности, которую изобрели где-то в ангельских сферах и спустили вниз как форму подачи материала. Отныне перед каждым пишущим для зарубежной аудитории стояла сверхзадача – втюхать коллегам из противостоящего лагеря в качестве наживки какую-нибудь расхожую, банальную, набившую оскомину, а потому всем наскучившую и никого не волнующую «антисоветчинку», но так – чтобы они приняли ее за самую что ни на есть махровую и густопсовую крамолу, жадно набросились и заглотнули. На самом же деле то зелье, что мы им впарили, было призвано сыграть роль бомбы замедленного действия – сработать так, чтобы в итоге победа осталась за нами – и восторжествовала не капиталистическая, а социалистическая правда.

С началом оттепели началась и первая революция в СМИ. Понятно, что застрельщиком выступили Аджубей и Твардовский, которые сформировали и выпестовали принципиально новую, антропоцентричную очеркистику и публицистику – в отличие от господствовавшей идеологоцентричной. Но вот на что стоит обратить внимание. Вся культура оттепели так или иначе зиждилась на все той же запланированной объективности – хотя бы в виде знаменитого кукиша в кармане, который стал едва ли не самым расхожим фразеологизмом тех лет. Типа говорим одно, подразумеваем другое, а в результате из симбиоза Кафки и Достоевского появилась пародия на постмодернизм с его тотальной деконструкцией всего и вся. При случае объясню, что я имею в виду.

Я спросил своего знакомого, а что будет, если я не поступлю. Он усмехнулся и сказал, что с моим-то багажом в голове (то есть, как я понимаю, нахватанностью и насмотренностью) сдать экзамены – раз плюнуть, а характеристику мне подпишет треугольник аж из самого ИМРД, что наверняка произведет на приемную комиссию неизгладимое впечатление.

Забегая вперед, скажу, что на журфаке я оказался без труда, хотя в течение всех экзаменов в моей квартире на улице Правды как назло шла дикая, беспробудная, глухая круглосуточная пьянка во главе с Лориком Пятницкой и ее многочисленными мамасиками. Моя армянская мамочка, взяв моего брата, уехала на лето в свой родной Ростов-на-Дону, а у отца уже была своя жилплощадь. В день экзамена я просыпался пораньше (помогал будильник) и, переступая через валявшиеся вповалку на полу мертвые тела, шел опохмеляться, потом в душ, потом садился на Ленинградке на 12-й троллейбус и ехал прямиком до психодрома, где тогда размещались журфак и филфак. Там я что-то отвечал – кстати, с полностью отключенным сознанием – и сразу спешил домой, чтобы влиться в продолжавшуюся уже Бог знает сколько дней вакханалию.

И если уж речь зашла о журфаке, то, конечно, ничего из того, что мне сладко напел мой искуситель, так и не осуществилось – в смысле на журфаке. И мне пришлось действовать самостоятельно – на свой страх и риск. Потому что мечта для романтика сильнее и притягательнее реальности. Правда, спецгруппу все-таки собрали, но привязали ее к Иновещанию, которое в те годы возглавлял легендарный Энвер Назимович Мамедов – тоже в некотором роде пижон и по совместительству первый заместитель тогдашнего председателя Гостелерадио Месяцева. В его ведомстве мы проходили практику и собственно в спецгруппе нас готовили к эфирной работе на зарубежную аудиторию. Увы, романтика оттепели к тому времени угасла, пражская весна вынудила власть быть осторожнее с экспериментами, и все закончилось привычной казенщиной. Хотя горжусь тем, что диплом я написал по тактике запланированной объективности. Мне поставили за него отлично и тут же его лишили – за поступки не совместимые со званием советского журналиста, сослав в Магадан.

Но самое интересное – я надеюсь – как всегда впереди.

13 октября

Продолжим о специфике оттепели. Когда я в 1966-67 году работал в Институте международного рабочего движения – одном из главных штабов советской фронды, началась пражская весна. Знатоки настроений в верхах понимали, что Кремль не станет долго терпеть идеологические безобразия – и наверняка рано или поздно прикроет лавочку. О таком варианте как ввод войск никто даже думать не хотел. Рассчитывали, что проблему удастся решить более мирным и гуманным способом.

На самом деле пражская весна – и ее влияние на настроения советской интеллигенции – стала и роскошным апофеозом оттепели, и ее финалом. В тот год я пребывал в состоянии неопределенности. Меня выгнали с экономического факультета МГУ, и мне всерьез грозила армия. Прошлого призыва я избежал, скрывшись в вологодских лесах с Лёней Талочкиным. А потом отец устроил меня к своему другу Тимуру Тимофееву в ИМРД научно-техническим сотрудником. Я обрабатывал в изобилии поступавшую из Америки и Европы периодику, вырезая ключевые материалы и распределяя их по папкам с той или иной тематикой.

Мне часто попадались статьи, посвященные советскому нонконформизму – как тогда называли всех «запрещенных» для показа художников. Такие материалы я никуда не подшивал, а забирал с собой, чтобы в тот же вечер подарить тем, о ком в них шла речь. Благо я к тому времени прочно освоился в андеграунде.

ИМРД был проходным двором для многих фрондерствующих интеллектуалов. Не обходили его вниманием и представители спецслужб – уже успевшие переформатироваться и вписаться в новые либеральные тренды. Один из них, заметив мой интерес к неофициальному искусству, решил поближе со мной познакомиться. Мы часто беседовали, так сказать, о наболевшем. И вскоре он мне рассказал, что на самом деле на непризнанных у нас, но вполне пользующихся спросом у них авторах можно совершенно официально зарабатывать неплохие деньги. Типа пополнять государственную казну свободно конвертируемой валютой. Мой собеседник пожаловался, что старая идея Хрущева о самоокупаемости КГБ, к сожалению, реализуется медленно – из-за отсутствия профессионально подготовленных кадров. Постепенно он раскрыл передо мной все карты. Сказал, что они планируют с будущего года создать на факультете журналистики МГУ специальную группу, которая будет готовить специалистов по зарабатыванию валюты с помощью игры на разнице в идеологиях или мягкой силы.

Программа должна включать три направления. 1. Продажа за рубеж произведений признанных авторитетов дипарта (как назвал явление Валя Воробьев). Мол, зачем талантливым художникам тайком, опасливо оглядываясь по сторонам, впаривать свои картины иностранцам – да еще за валюту, за одно только прикасание к которой можно было получить реальный срок. Пусть сдают свои холсты в специальный салон, получают советские рубли, а мы будем совершенно открыто продавать их за конвертируемую и так необходимую государству валюту.

2. Второе направление предполагало делать то же самое, но уже с литературными произведениями. Зачем нам плодить Синявских и Даниэлев, чтобы потом отправлять их на нары. Мы при том же АПН организуем что-то вроде приемного пункта всякой антисоветчины в формате лайт и будем напрямую заключать договора с зарубежными издательствами.

3. И наконец – важнейшее из искусств. Не секрет, что многие иностранные документалисты интересуются кино- и телесюжетами о жизни в СССР. Они непременно хотят запечатлеть что-то запретное – например, посетить с камерой психбольницу, тюремную зону или центр подготовки космонавтов. Как правило, они пытаются проникнуть на такого рода объекты нелегально. А мы вот возьмем и разрешим – только с условием, что съемочную группу будет сопровождать наш человек, чьей задачей будет контролировать процесс и при необходимости его слегка корректировать.

Именно таких специалистов по всем трем направлениям и начнет выпускать создаваемая в рамках журфака спецгруппа.

С того дня все мои помыслы были направлены на то, чтобы летом 1967 года успешно сдать экзамены и начать приобщаться к клану небожителей от журналистики – двойных агентов или катеров связи.

Продолжение завтра.

12 октября          

Оттепель, разрастаясь и набирая обороты, проявлялась в разных обличиях. Романтик и идеалист Хрущев мечтал с помощью мягкой силы охватить пропагандой советского образа жизни весь мир. Почувствовав направление ветра, свой встречный план ему предложили особо креативные люди из руководства КГБ. Хрущев несколько раз полушутя спрашивал Шелепина: «Когда же наши доблестные органы наконец перейдут на самоокупаемость, прекратят жить на иждивении у государства и начнут зарабатывать самостоятельно?» В конце концов Шелепин и его окружение прикинули и родили мысль о некой «независимой» от партийной идеологии структуре, которая могла бы действовать якобы от имени всего советского интеллектуального сообщества. В результате, уже, кажется, при Семичастном, на свет появилось АПН.

Ох, что тут началось. АПН стало роскошной и престижной кормушкой для многих тайных или явных представителей фронды. Мгновенно возникло множество «полуофициальных» изданий, призванных наглядно продемонстрировать, что такое социализм советского разлива с более чем человеческим лицом. Одновременно с глянцевыми журналами о «жизни в СССР», выходившими в Америке, Англии и других странах Европы, развернуло бурную деятельность и так называемое Иновещание – множество радиостанций, напрямую обращавшихся к народам разных стран. Все они существовали под крышей Гостелерадио СССР.

Столь интенсивный прорыв на Запад не мог не породить целую команду «связных» между двумя мирами (два мира – два Шапиро, как шутили в те годы). Евтушенко позже даже придумал для них поэтическое название – катер связи, написав одноименное стихотворение. Спеши волнами разъяренными, тяжелый от обледененья меж всеми, льдом разъединенными и ждущими объединенья. Еще начала навигации придется ждать, пожалуй, долго, но ты неси огни негаснущие соединительного долга. Тут собственно изложена вся программа – цели и задачи. Евгений Александрович свое дело знал как никто – за что ему абсолютный респект и вечная память.

В Советском Союзе начала 60-х возникло целое сословие таких катеров связи или московских европейцев. Они жили и работали в Москве, но обладали как бы экстерриториальным статусом. Им было позволено писать и говорить то, за что простых советских  людей ждали пусть и небольшие, но все же ощутимые неприятности. Они вращались и весело проводили досуг исключительно среди иностранных дипломатов и корреспондентов – на их квартирах и в особняках, а также в закрытых валютных барах и на многочисленных приемах в посольствах, которые устраивались практически ежедневно.

Понятно, что право на столь щедрые вольности им достались не за красивые глаза. Они постоянно, круглосуточно чувствовали себя мобилизованными и призванными, выполняя многочисленные деликатные поручения тех структур, которые отвечали за продвижение на Запад советской идеологии. Таких счастливчиков их менее удачливые коллеги вскоре стали называть двойными агентами, поскольку они всегда держали в уме сверхзадачу – продать (и как можно дороже) что-то отечественное под видом запрещенного здесь, но что могло послужить наживкой для влиятельных и нужных людей по ту сторону железного занавеса.

На сегодня все. Оттепель – тема безразмерная, поэтому продолжение следует. Спокойной ночи.

11 октября