Продолжим о специфике оттепели. Когда я в 1966-67 году работал в Институте международного рабочего движения – одном из главных штабов советской фронды, началась пражская весна. Знатоки настроений в верхах понимали, что Кремль не станет долго терпеть идеологические безобразия – и наверняка рано или поздно прикроет лавочку. О таком варианте как ввод войск никто даже думать не хотел. Рассчитывали, что проблему удастся решить более мирным и гуманным способом.
На самом деле пражская весна – и ее влияние на настроения советской интеллигенции – стала и роскошным апофеозом оттепели, и ее финалом. В тот год я пребывал в состоянии неопределенности. Меня выгнали с экономического факультета МГУ, и мне всерьез грозила армия. Прошлого призыва я избежал, скрывшись в вологодских лесах с Лёней Талочкиным. А потом отец устроил меня к своему другу Тимуру Тимофееву в ИМРД научно-техническим сотрудником. Я обрабатывал в изобилии поступавшую из Америки и Европы периодику, вырезая ключевые материалы и распределяя их по папкам с той или иной тематикой.
Мне часто попадались статьи, посвященные советскому нонконформизму – как тогда называли всех «запрещенных» для показа художников. Такие материалы я никуда не подшивал, а забирал с собой, чтобы в тот же вечер подарить тем, о ком в них шла речь. Благо я к тому времени прочно освоился в андеграунде.
ИМРД был проходным двором для многих фрондерствующих интеллектуалов. Не обходили его вниманием и представители спецслужб – уже успевшие переформатироваться и вписаться в новые либеральные тренды. Один из них, заметив мой интерес к неофициальному искусству, решил поближе со мной познакомиться. Мы часто беседовали, так сказать, о наболевшем. И вскоре он мне рассказал, что на самом деле на непризнанных у нас, но вполне пользующихся спросом у них авторах можно совершенно официально зарабатывать неплохие деньги. Типа пополнять государственную казну свободно конвертируемой валютой. Мой собеседник пожаловался, что старая идея Хрущева о самоокупаемости КГБ, к сожалению, реализуется медленно – из-за отсутствия профессионально подготовленных кадров. Постепенно он раскрыл передо мной все карты. Сказал, что они планируют с будущего года создать на факультете журналистики МГУ специальную группу, которая будет готовить специалистов по зарабатыванию валюты с помощью игры на разнице в идеологиях или мягкой силы.
Программа должна включать три направления. 1. Продажа за рубеж произведений признанных авторитетов дипарта (как назвал явление Валя Воробьев). Мол, зачем талантливым художникам тайком, опасливо оглядываясь по сторонам, впаривать свои картины иностранцам – да еще за валюту, за одно только прикасание к которой можно было получить реальный срок. Пусть сдают свои холсты в специальный салон, получают советские рубли, а мы будем совершенно открыто продавать их за конвертируемую и так необходимую государству валюту.
2. Второе направление предполагало делать то же самое, но уже с литературными произведениями. Зачем нам плодить Синявских и Даниэлев, чтобы потом отправлять их на нары. Мы при том же АПН организуем что-то вроде приемного пункта всякой антисоветчины в формате лайт и будем напрямую заключать договора с зарубежными издательствами.
3. И наконец – важнейшее из искусств. Не секрет, что многие иностранные документалисты интересуются кино- и телесюжетами о жизни в СССР. Они непременно хотят запечатлеть что-то запретное – например, посетить с камерой психбольницу, тюремную зону или центр подготовки космонавтов. Как правило, они пытаются проникнуть на такого рода объекты нелегально. А мы вот возьмем и разрешим – только с условием, что съемочную группу будет сопровождать наш человек, чьей задачей будет контролировать процесс и при необходимости его слегка корректировать.
Именно таких специалистов по всем трем направлениям и начнет выпускать создаваемая в рамках журфака спецгруппа.
С того дня все мои помыслы были направлены на то, чтобы летом 1967 года успешно сдать экзамены и начать приобщаться к клану небожителей от журналистики – двойных агентов или катеров связи.
Продолжение завтра.
12 октября