Впервые напечатано в семейном альбоме Мулета Б, Париж, 1985 год

Как всегда в этой несуразной стране, решив красным словцом обо­значить похороны посредственного литературного функционера, поспеш­но и невпопад ляпнули, что солнце русской поэзии закатилось. На самом деле в то время оно едва поднималось над горизонтом. Еще предстояла грандиозность Северянина, Клюева, Блока, Маяковского, но для маги­ческой завершенности пентаграммы мифотворчества понадобилось явление и смерть Ле­нечки Губанова.

Солнце русской поэзии закатилось! И о как избранны те, кому по­счастливилось приобщиться к последнему потоку его огня!

На сей раз испепеляющая божественность светила ощущалась более чем реально, и те, кто заказывали музыку, предпочли держаться подаль­ше, воровато урывая по лучику на добротный загар для своих свинячьих туш.

Ленечка! Они хихикают, гаденько потирая руки, думая, что объебали Тебя, отстранив от редакций. В действительности же избавили от траги­ческой участи Богов – изнурительной борьбы с насекомыми.

Он обошелся без детства, без ученичества, четырнадцатилетним фавнчиком скакнув откуда-то с неба в сомнамбулическую Москву шестиде­сятого года. Он был послан снять остатки сонной одури и, сразу же ока­завшись в эпицентре событий, на Маяковке, принялся тормошить моло­дежь, щедро заряжая толпу своей феноменальной энергетикой. Тогда же он предсказал и точный срок своего ухода.

Владея тайной экстаза, он шаманил. Когда он, притоптывая, припля­сывая, звонкими своими речитативами околдовывал аудиторию, все по­нимали, что парень имеет дело со смертью. Он и попытался перехитрить ее, выйдя из мистерии своего творчества. Одновременно уехал на Запад Юрий Витальевич Мамлеев, и никогда еще у нас не было такого ненужно­го и пустого десятилетия!

Поначалу его пытались замарать «революцией», делая из него лидера чуть ли не «всемирной» организации непризнанных гениев, но он, насме­хаясь над «диссидентами», подытожил контакт с ними эпатажем, выйдя к Союзу писателей с лозунгом: «Сломаем целку соцреализму!» Впослед­ствии тактику сменили, оплетая его стереотипом горячечного алкоголи­ка. О сколько «дружеско»-запойных атак вынуждена была отражать его трепетная психика! Тогда стихи доходчивее воспринимались с эстрады, и в разгаре его славы «поклонники», откровенно распоясавшись, накачива­ли его водкой уже перед каждым мало-мальски ответственным выступ­лением.

Как истинный мэтр богемы, он не осквернил себя ни бытом, ни по­литикой, оставаясь нордически холодным даже в своих бесчисленных пьяно-любовных истериках. В шестидесятые к нему липли разбитные, загульные девки, которых он постоянно за собой таскал. Они не сводили с него сумасшедше поблескивающих глаз. Месил он круто, по-есенински сжигая себя в кутежах. Ему везло – по нему сходили с ума. Но, как и всем истинным поэтам, «женщины» были нужны ему лишь как темы, как эпистолярное наследие. В конце концов все они исчезли, не оставив после себя ни праха, ни воспоминаний. И только одна Алена Басилова об­ладает правом претендовать на шрам в его отпылавшем сердце. Это был молниеносный, но так сладко отравивший его экзистенцию альянс двух лирических душ, его дань культуре московского салона, в рамках которой удержаться его необузданной стихии было, конечно, немыслимо.

В последние годы, когда Ленечка уже существовал отдельно от сво­их стихов, и подходить к нему стало безопасно, на него слетались совсем другие «девушки» – тихие, ущербные, со стервозно-злобными лицами. Они по-советски строили из себя жертв, исподтишка умудрившись нарожать ему детей. В последнюю свою ночь он, спохватившись, лихорадочно обзванивал властительниц своих грез, девочек из шестидесятых, и капризничал, гневаясь и недоумевая, что их элементарно нет.

Иногда Боги, пируя и хохоча над нами, кидают нам порцию каких-то таинственных объедков, и мы, жадно хавая очередное экзотическое лакомство, долго, а чаще и никогда не умеем определить его вкус. Ле­нечка, шутя и играючи, выплеснул на нас целый океан надрывно-воспа­ленного бреда, и вот нужны поднаторевшие пифии, чтобы расшифровать его волю. Боги актуальны, потому что безумны.

Миф – категория метафизическая. Поэт, поднявшийся до мифотвор­чества, существует в собственной самодостаточности, как сгусток энер­гии, заключенной в реторту. Он становится картой в магической игре ти­танов. Создать замкнутую структуру мифа оказалось не по плечу даже Хлебникову, даже Гумилеву. Ленечке досталось в одиночку заполнять поэтический вакуум пяти десятилетий.

В начале восьмидесятых в Москве появились другие лихие молодцы, принесшие весть о начале нового интеллектуализма, все начало бурно расцветать, и Ленечка, инстинктивно уступив своей языческой природе, снова потянулся к перу, чтобы тут же поставить последнюю точку в ми­фе о самом себе. Умерев так вовремя, он подтвердил право на собствен­ный культ, и когда новая элита завоюет господство над духовными энер­гиями нашего космоса, культ Губанова будет учрежден официально.

Сентябрь 1983 года