Так получилось, что следующие за фестивалем годы в Москве прошли под знаком усиленной американизации населения. В 1959 году в столицу привезли американскую выставку, которая стала главным центром общественного притяжения, как тогда выражались. Годом раньше Москва пережила реальное помешательство на Ване Клиберне, победившим на первом конкурсе Чайковского. В 1956-м начал выходить журнал «Америка», тут же ставший культовым и настольным. Хотя тираж был всего 50 тысяч, я видел его буквально в каждом приличном доме. Подшивки хранили как самую ценную реликвию. В 1959 году вышел двухтомник Хемингуэя. И сразу во всех интеллигентных квартирах появился знаменитый портрет писателя – с бородой и в свитере. В 1960-м напечатали «Над пропастью во ржи», идеально вписавшийся в формат литературы оттепели. В 1961-м президентом стал Кеннеди, из которого московские хипстеры и плейбои сделали икону стиля. В 1963-м кумира пристрелили. Горе было столь неутешно, что дикторша телевидения (кажется, Нина Кондратова), зачитывая информацию о печальном событии, прямо в эфире разрыдалась и не могла произнести ни слова. Скандал был чудовищный. Дело в том, что все передачи в то время шли в записи – за исключением новостей. После такого аполитичного прокола даже новости от греха подальше тоже стали пускать в записи.

На американскую выставку в Сокольники молодежь ходила как на работу – с раннего утра занимали очередь, и, отстояв несколько часов, оставались до закрытия. Американцы подготовили целую команду гидов – молодых симпатичных людей из потомков эмигрантов. Все свободно говорили по-русски. В их задачу входило разговаривать с посетителями, рассказывая им об Америке. Причем они были подкованы по всем вопросам – от автомобилей до абстрактной живописи. Каждого гида жадно слушала целая толпа алчущих откровений граждан. До сих пор помню некоторые высказывания, которые стали для меня первым введением в искусство. «Наше национальное достояние – икона. Надеюсь, никто спорить не будет? А что такое икона? Линия и цвет. Ни перспективы, ни объема, ни портретного сходства. Даже внутренний мир персонажей, их духовные устремления раскрываются только через символику линий и цвета. Зато мы видим тайную, скрытую суть изображения. Цвет переходит в свет. А что такое абстрактная живопись? То же самое – линии и цветовые плоскости. Если бы русское искусство развивалось естественно, без идеологического диктата, оно бы пошло по пути иконописи – использовало бы линии и цвет. И в результате пришло бы к абстракции. Ведь только абстрактная живопись способна показать невидимое – внутреннюю энергию, работу души». Искусители все предельно логично объясняли и расставляли по местам. Мол, в век фототехники смешно состязаться с фотоаппаратурой. Писать реалистические портреты и пейзажи – только зря тратить время. Навел объектив, щелкнул – и готово. Было просто и понятно. Тем более, что так откровенно и доходчиво с народом никто не разговаривал. Как тут ни соблазниться.

Сталинисты называли выставку в Сокольниках очередным этапом разложения советских граждан. Первым был, понятно, фестиваль. Что тут возразишь. Выставка и в самом деле внесла полную сумятицу в девственные социалистические мозги. Отныне у советских людей появились образцы для сравнения. Все дискуссии заканчивались печальным выводом – у нас полное говно, а у них все самое лучшее. Началась массовая шизофрения на почве американского мифотворчества. Особенно было жалко школьных учителей. На уроках им приходилось выслушивать безапелляционные высказывания сопливых всезнаек – да еще пытаться им возражать. Про Америку знали решительно все – а то, чего не знали, тут же выдумывали. «Старик, ты что – не в курсе? В Америке есть закон. Там быть бедным запрещено. Не хочешь работать – все дают бесплатно. Мы тут строим коммунизм и никак не построим. А в Америке давно самый настоящий коммунизм». Мамины коллеги – преподаватели жаловались, что начальство требует, чтобы они умели аргументированно доказывать, что средний русский  живет гораздо лучше, чем средний американец.

Отец взял меня на прощальное выступление Клиберна, где тот играл Первый концерт, сделавший его знаменитым. В фойе к нам подходили взволнованные знакомые и на полном серьезе говорили, что вся русская школа пианизма оказалась сплошным блефом. Первый попавшийся американский мальчишка всех смыл в унитаз. Отец тогда усмехнулся и попросил, чтобы дома я напомнил ему показать отрывок из Достоевского о русских либералах. Благо серебристый десятитомник – тоже, кстати, изданный благодаря оттепели – с 1956 года стоял у нас в книжном шкафу.

Продолжим завтра.

18 октября