Толстый2

Евангелие от Дуды

Эскиз жизнеописания Толстого в контексте сквата

Впервые опубликовано в семейном альбоме Мулета-Скват в 1992 году

В скват приходят пешком и подъезжают на лимузинах, чтобы искать убежища или развлечений, грешить и каяться, блудить и очищаться. Скват – абсолютный синоним вивризма, неотъемлемая его часть и мощная подпитка. Оазис абсолютной свободы и источник нового, современного отношения к культуре. Храм и мастерская. Бордель и молельня. Вполне социалистическое общежитие муз, богов, художников и животных. Во всяком случае таким скват открывается постороннему, дилетанскому взгляду.

В скват стремятся все, но пускают туда избранных. Первой освоила его интернациональная парижская богема, тут же деловито разделив захваченные пространства на вполне комфортабельные ячейки. «Иностранный» скват за неимением иных образцов инстинктивно скопировал буржуазные ценности (андеграунд слишком долго отличался от официальщины лишь уровнем эстетизма). Все шло как по маслу и все были довольны. Но чего-то не хватало.

Мирную и благополучную скватскую жизнь взорвало явление Толстого. Известно, что если в тихие международные междусобойчики вмешиваются блудные сыны Империи, то ситуация перевертывается вверх дном. Толстый принес с Собой напоминание о плахе, терпкий привкус мученичества, дух подвижничества и провокации.

Разбуженные и всполошившиеся обитатели артистических катакомб ощутили приближение спасительного возмездия. Впервые в их безмятежное, размеренное мироощущение ворвалось конкретное предчувствие очистительного света, приобщения к высшей, неземной подлинности. Ведь за плечами Толстого мерещились очертания Голгофы!

Он не раз распинал Сам Себя, чтобы приобщиться к тем, которых распинали. Он погружал Себя в вязкое месиво нечистот, чтобы уподобиться всем несправедливо униженным и оплеванным. Он падал в полыхающий костер, чтобы собственной кожей почувствовать боль сжигаемых заживо. Все, кто знали Его прежде, вдруг увидели, что в неуловимых чертах Его облика проступили воистину божественные знаки.

Впоследствии специфику Его внешности раскусили вездесущие киношники, наперебой старавшиеся заполучить метафизическую субстанцию по имени Толстый в качестве пикантного гарнира к изрядно приевшимся блюдам. Отныне Его Плотью ежедневно причащают миллионы верующих в иную, заэкранную реальность. Фильм – идеальное средство для бальзамирования. Актер – потенциальная мумия.

Его пирамидой стал Париж. В уставшем городе уже отгремел хемингуэевский праздник, но выпивка там еще не перевелась. Милые и ужасно серьезные модернисты Ротонды умерли, чтобы в следующем воплощении заговорить по-русски и освоить вивризм, в котором отсутствует грань между творцом, процессом творения и конечным результатом. Они вновь предпочли Париж, потому что Париж – идеальное вместилище вивризма.

До вивризма Европа тухла в кондиции ни рыбы ни мяса. Ездили автомобили, препирались депутаты, издавалась пресса, пожиралась еда. Творческая элита развлекалась перетаскиванием с места на место кучи кирпичей – благо символисты уже не котировались, а железный занавес надежно предохранял от нашествия свежих конкурентов.
Париж изнывал. Его привыкший к многообразию интеллектуальных изысков организм катастрофически истощался. Деликатные (но отнюдь не деликатесные) революционеры и благопристойные анархисты-шестидесятники оказались слишком удобоваримыми – они проскочили через сквозь химерического города незамеченными, не причинив вреда, но и не принеся пользы. Инерция, заданная воображением прошлых поколений, иссякла. Остались разве что крысы, да еще какой-то там Жак Ширак, возомнивший, что он призван избавить от них своих избирателей.

Толстый избавил Париж от будней. В благодарность Париж избрал Толстого своим главным избирателем, подарив Ему квартиру, на которую претендовал целый легион профессиональных диссидентов. Сон одолел явь, культура нокаутировала текущую политику, а поэзия чуда в очередной раз восторжествовала над пустотой здравого смысла, окончательно убедив доморощенных отцов совковой демократии отказаться от претензий на главные призы.

Вонь и истерика вздыбились сразу, как только Толстый начал полуинтуитивно испекать первые кирпичи тогда еще полугипотетической теории. Рассчитывали, что очередной эмигрантишко пошумит-пошумит – да и, обломав рога, перебесится, утихомирится. Ну в крайнем случае (или на худой конец) примкнет к какой-нибудь тепленькой «партии»-кормушке. Однако намеченная жертва, к негодованию палачей, вовсе не намеревалась смиренно вкладывать голову в услужливо подставленную петлю. Более того, запланированная фаэна обернулась чистой и безусловной победой предназначенного к закланию быка.

Мелькали алые всполохи мулет. Свистели кудрявые стрелы бандерильей. Цветные матадоры беззвучно пересекали желтые пески пустынных арен. Возникали и исчезали Великие Единомышленники. Взбесившиеся зрители покидали скамьи подсудимых. Прокурор записался в пикадоры. Адвокат пристроился в хвост кавалькады. Перекормленные лошади отказывались подбирать трупы и слизывать испаряющуюся внутрь себя кровь. Туша выглядела слишком бесформенной, а потому ускользала от ударов. Рогатое и тучное облако постепенно заволакивало аквариум с голубыми звездами. Он перевел дух, осмотрелся. Серый залив шелестел пятисотфранковыми купюрами. Вдали виднелись серые очертания замка. Природа клубилась рябью и зыбью.

Притягательная прелесть мученичества – в отказе принимать лавры, доставшиеся от «вышестоящих». Противник считается поверженным, если он разбит захваченным у него же оружием. Иначе – нечестно. Не считается. Такова этика вивризма.

Господь Бог даровал Ему звание Первого Человека Вселенной. Но политикой Он занимается косвенно. Вивризмконкретен только в артистических экспериментах. Отсюда – и непонимание, и недоумение. Ждут внятности, а сталкиваются с невозможностью поступиться принципами. Хотя – к неудовольствию репортеров – в скватеТолстый не ночует, брезгует.

Зато в сквате Его гостеприимной души всегда есть койка для воююших и обреченных. В друзьях Он – гурман. Правда, с единственным условием. Приближающийся должен заранее поднять свой флаг и не опускать его до финала – пусть даже самого драматичного. Жестоко? Но ведь и Толстый несмотря на честно завоеванное бессмертие до сих пор так и не застрахован от пули из-за угла.

До Толстого скват ориентировался преимущественно на клошарскую экзотику, ставшую основой для массового производства сувениров. Конвейер народных промыслов исправно выдавал порции строго дозированного безобразия. Декоративно-немытые девушки льнули и ластились к полуголым доходягам. Расценки повышались одновременно и согласованно. Профсоюз оплачивал простыни и вечеринки. Эксплуатация не превышала общепринятых норм. Сметливые спонсоры, продюсеры и посредники обеспечивали соблюдение личной гигиены.

Захватив скват, Толстый перенес в него Свою ставку и разместил свиту в подсобных помещениях. Ослепительное созвездие лучших из Его соотечественников мгновенно затмило ленивое и утратившее иммунитет стадо аборигенов. Не нюхавшие аромата Идеологии недобитые битники разбежались кто куда. Тех, кто прятался, извлекали из углов и приобщали к вивризму. Особенно усердствовал в миссионерстве батька Махно. Вопрос стоял однозначно. Либо скват проснется и забурлит, либо он не стоит внимания, которым его удостаивают.

Если объяснять популярно, то сегодняшние апологеты вивризма подразделяются на две школы, на два течения – условно говоря, на субъективистов и объективистов. Первые считают Учение Толстого практикой артистического самосожжения (они более фанатичны и по аналогии их можно уподобить, скажем, мусульманским шиитам). Вторые относятся к вивризму более интеллектуально, рассматривая его как своего рода идеологию артистической провокации (как бы «суннитское» крыло Учения). «Самосожженцы» склонны к эгоцентризму и даже порой впадают в откровенный солипсизм. Зрителей, как и вообще окружающих, для них попросту не существует. Они творят без оглядок на оценки, а под экспериментальную лабораторию приспособили пространство собственной кармы. В сущности, их повседневность рано или поздно превращается в сплошное самоистязание

«Провокаторам» больше по вкусу хулиганить, то есть вносить в устоявшийся мировой порядок дискомфорт и смятение – причем решительно без всякой пользы и выгоды для себя (вивризм – принципиально антиутилитарен). Они признают верховенство и безусловное превосходство Высшего Разума, но не в силах хоть на миг смириться с наличием чего-то, что находится на более высокой ступени космической иерархии. Философия их трагических визуансов сводится к перманентной «дрочке» всего и вся и к участию в любом заведомо проигранном предприятии.

Толстый снисходителен и милостив – особенно к ученикам. Он намеренно отказался от жестких и законспирированных структур, предоставив право на неограниченную свободу в интерпретации Своих идей. Вивризм не нуждается в догматах, клятвах и регламентации – да и обрядовость каждое сообщество вольно выбирать и разрабатывать самостоятельно. Вот почему периодически возникающие намеки на «неомасонскую» подоплеку вивризма лишены всякого смысла. Воздух есть воздух. Им всего лишь дышат.

Толстый расставил хитроумную ловушку, в которую рано или поздно попадет каждый. Поэтому тайные пружины и невидимые рычаги вивризму ни к чему. Он – стерилен. Недаром из-за отсутствия «компромата» (или за неимением возможности его собрать) разом, словно по команде заткнулся дружный хор шавок из соседней деревни. Чу! Слышите? Отчего-то вдруг резко прекратили квакать лягушки в окрестных болотах – что, почуяли близость экологических катастроф? И как элегантно, с тростью, в смокинге и цилиндре Первый Мэтр Вселенной занял место за столом переговоров, чтобы от имени Святого Воинства Вивристов продиктовать условия капитуляции «борцам за права человека»!

Вивризм космополитичен. Ареал его распространения – беспределен. Тем не менее знатоки отчетливо различают в нем универсальный привкус евразийства – ведь крайне важно, в какой точке земли появляются на свет пророки. Каждый регион обладает специфическим колоритом, который впоследствии отмечает неистребимой печатью ту или иную религию. Два города, закованные в единый континент, но разбросанные по разным его цивилизациям, навсегда останутся Меккой и Мединой вивризма. Порт пяти морей, гостиница для путешествующих во все стороны света, музей имперских руин – МОСКВА – волей Провидения внесена в оккультные путеводители как «точка силы», в которой Толстый впервые на протяжении Своего космического маршрута пересел из небесного, трансцендентного экспресса в «наш» – материальный и посюсторонний.

Где и когда пожелает оборвать Свой земной путь Толстый – неизвестно. Во всяком случае планами на этот счет Он ни с кем не делился. В одно прекрасное утро Он сошел на одном из европейских вокзалов. Очарованный обступившей Его экзотикой, сделал несколько шагов по первой попавшейся улице, прислушался к ее ритму ее дыхания, что-то выпил, с кем-то заговорил и… понял, что вокруг все беременно Его экзистенцией, и поэтому Он долгожданен, как апостол. И когда поезд ушел, Он остался, чтобы покончить с традиционным взглядом на роль Искусства в постиндустриальном социуме. Или артократия победит плутократию, или Художник обречен довольствоваться тем, что ему разрешат. У ног простиралась историческая столица утонченного разврата и порока – ПАРИЖ.

До Толстого сюда тоже и наезжали, и оставались. Кто – где. В основном в зависимости от возможностей кошелька. Считалось, что безостановочные жернова «культуры» мелят себе и мелят. То погрубее, то потоньше. Почуяв исходящий от Толстого едва различимый звериный запах, к нему примкнули анархисты – и под адскую, неумолимую мельницу они все вместе, сообща заложили ровно сто тонн динамита. Казнящие погибли вместе с казнимыми. Обрывки откровений и манифестов разлетелись по бульварам, набережным и площадям. Обугленный остов фабрики грез долго темнел на фоне рассветов и закатов, пока на него не набрели скваттеры, превратившие бывший рассадник зловещих тайн, интриг, заговоров и предательств в лихую импрессионистско-алкогольную вольницу.

Оккупанты промышляли тем, что нанимались работать гениями – благо хроническая дешевизна и всеобщая компьютеризация позволяли назначать зарплату самим себе. Вскоре необходимость соблюдения договоров и вовсе потеряла смысл – заказывавшие музыку господа смылись и стушевались. Никто не мешал снижать цены и обнажаться. Изыски потреблялись жопой, удивляясь, откуда что берется.

Толстый скис и заскучал. Еще совсем недавно, извлекая из небытия твердь, воздух, пожар и влагу, Он досконально и не единожды перепроверил оптимальную соразмерность исходных компонентов вивризма. Правда, Он делал скидки на инфляцию и конкуренцию – таких понятий в добактериальную эру даже не существовало. Городок в табакерке, приведенный в движение с помощью пружин и шестеренок, не предполагал наличия банков и кредитов. Будет день – будет пища. Все как-нибудь уладится, образуется. Покрутится, позвенит, полязгает, почавкает, погрохочет и в конце концов самоуничтожится. Всемирное распиздяйство русской души. Зыбкие конструкции из нервов, жил и синтетики, помещенные в Центр Пустоты, трепетали под неподвижным ветерком ночи. Оставалось побороть соблазн халявы, где отдаются только за то, что появляешься, да еще разве что вымолить прощение у тех, кому предстояло в поте лица вращать чугунные громады подземных механизмов.

Докучали и разные бытовые мелочи. Кто-то похозяйничал на кухне. Неизвестные воришки залезли в кастрюлю с запатентованным многокомпонентным бульоном. Мало того, что недоели, но еще и испоганили, разбавив остатки водой из-под крана. Полиция обнаружила след, ведущий к шайке наглецов, называющих себя «красными перестройщиками модернизма». Расследование грозило затянуться до бесконечности. Он плюнул и забыл.

Все мы в сущности скваттеры, паразитирующие на незаконно захваченной планете, потому что ничего «ничейного» ни на том, ни на нашем свете нет. Бродячие гости духа и материи, мы хамски перемещаемся туда-сюда, лишая первоначального облика остающиеся позади структуры. Человек посадил на пустыре дерево. А оно отравило и уничтожило миллионы невидимых деревьев. Поэтому единожды нагадив – не возрождай. Пусть уж об оскверненном месте позаботится «начальство». Как-никак ему сверху виднее.

Скват – изначально противоестественен, если смотреть на него из-под метафизических глыб. Помойка, приспособленная для разведения роз – идеальный продукт сверхрационалистического мышления, потому что конечная цель любой буржуазии – совместить приятненькое с полезненьким, спутать карты, выдать одно за другое, замаскировав сифилитическую язву под след от поцелуя нимфетки. С другой стороны, скват порушил и сокрушил немало неприступных бастионов ханжества и благополучия, напрочь упустив из виду, что революциям присуще неприятное свойство пожирать собственных детей.

Каждое поколение выплачивает долги по-своему. Скват примирил всех хождением в народ и по мукам. Кокетливые русские барышни безвозмездно дарили целки первым попавшимся матросам. Американские лолиты уже рождались без целок, бесстрастно наблюдая, как взбесившиеся плэйбоиот недостатка гормонов и похоти крушат священные рощи древлян.

Чтобы предотвратить ответный полуфашизм, Толстый актуализировал реальные аргументы демократии. Хоть и пахло навозом, но палило прицельно и метко. Отстрелявшись, лениво разбредались по столовым и кухням. Толстый, толстея не по дням, а по часам, разглагольствовал о светлом будущем. Оно выплывало, как расписной корабль, где матросы занимали позиции согласно гипотетическому расписанию.

Скват – и вера, и образ жизни. Что-то типа категорического императива. Освоить его стратегию и тактику способен лишь гордый виврист – снявший с себя всякую ответственность и избавившийся от малейших комплексов и сомнений. Можно лихорадочно скупать яхты и конюшни, а можно умирать с голоду – лишь бы было лишено практического смысла. Слава Толстому! Своим примером Он освободил одураченное, сбитое с толку человечество от многих тупиков и противоречий – в том числе от необходимости выбирать между Христом и Великим Инквизитором, между быком и матадором, между пролетарием и интеллектуалом. Он выпестовал в Себе фантастический симбиоз абсолютного блефа и абсолютного страдания, вернув уверовавших в Него к утраченной гармонии Золотого Века.

Уход Толстого в кино, участие в ранних, робких, полурекламных кадрах и эпизодах справедливо расценили как первое послушание, подготовку к грядущему Воскресению и Вознесению, как возможность освоить тонкие, астральные пласты бытия. С годами, окончательно сориентировавшись, Он в совершенстве овладел техникой перехода в бесплотное, мифическое состояние. Что же удерживает Его среди нас? Азарт игрока? Упорство фанатика? Стремление довести до конца начатое, облагородив всемирное теневое правительство участием в нем профессионального вивриста? Или перспектива веселенького визуанса вселенских масштабов?

Словом, вдруг стало видно далеко вокруг. Неисчислимые толпы рабов и рабочих, задействованные на воздвижении Монумента, шевелились и копошились, подчиняясь спиритуалистическим приказам правительственных экстрасенсов. Надсмотрщики старались обеспечить исправность и непрерывность процесса. Коммунисты отвечали за низшие эшелоны. Аристократы – за верхние. Отодвинутые в тень масоны следили за соблюдением пропорций. Постепенно, штрих за штрихом, обозначились очертания Золотого Сечения, хрустального саркофага, нетленных мощей, обрамленных венком из голубых нарциссов. Сюрреальные, клубящиеся призраки обволакивали подступы к высокому постаменту, путая и сбивая с толку случайных, назапланированных неофитов.

Вдруг стало видно еще дальше. Общий план сменился на средний. Режиссер занервничал, проверяя исправность аппаратуры. Мизансцена выстраивалась как по заказу – в шедевр, в нетленку, в проекцию Абсолюта. Нежно пиликали скрипки. Вологодские сверчки вторили виртуозам Европы. Шум подмосковного камыша гнул и ломал вековые секвойи Дикого Запада. Пассаты, муссоны, мистрали и самумы взбесились, сминая и волоча обломки стародавних лафетов и бронетранспортеров. Сумасшедший, первозданный вихрь подхватил нечто неопределенное и изначально неопределимое – некий полутруп некогда основательно, раз и навсегда взбрендившего и взбесившегося мутанта-полукентавра – то, к чему спустя миллионы и миллиарды тысячелетий потянулись вереницы чающих приобщиться к смертельным вивристическим мистериям.

19 мая 1991 года

Толстый3

Понравилась запись? Поделитесь ей в социальных сетях: