Москва. 10.7.1973
Здравствуй многие годы, Игорек Дудинский!
Ты уж меня прости, что я собака тебе не пишу долго-предолго. Я не потому тебе не пишу, что тебе не пишу, а потому тебе не пишу, что никому не пишу. А никому я не пишу не потому вовсе, чтобы из хамства природного, а из совсем даже не природного, а как есть внешнего. Вот вся прошлая неделя из этого самого хамства внешнего как есть состояла. А всего было: проводы – 1 шт., приемы – 2 шт., похороны – 1 шт., суды – 1 шт. Это только по крупному, не считая разных там мелких пьянок. А четверг был вообще ужасный день, потому как вечером я был на приеме по поводу Independence Day Venezuela, а утром хоронил старого большевика. Там так выступал один его соратник, что в некоторый момент все слушатели не выдержали и прикрылись носовыми платками и букетами от переполнявших их чувств. И даже дочь его (Светка, которую я последний раз трахнул в Дубне во время выставки там Бориса Козлова) очень трогательно захрюкала в букет алых и белых гвоздик. Но сейчас я уже забыл, что сказал этот выдающийся деятель. Вероятно, нечто выдающееся. И вообще не в этом дело. А вот на прошлой неделе Helle уехала к себе. Совсем. Обратно. В Данию. А 10-го июля Губанов подарил мне вот этот вот значок в надежде, что я со временем оправдаю его доверие и не опозорю его в глазах международной общественности, а сам в экспедицию уехал на Кавказ.
А Лорик уже по слухам весь Коктебель затравила наглухо. И вообще сейчас по-моему все всё сильнее стремятся уехать-вырваться на всяческие южные-преюжные курорты и погреть-помочить свои косточки на белоснежных песках синайского черноморского побережья. Мы и то вчера с Генрихом Сапгиром ездили в Люберцы на карьер. И Генрих сразу понял, что мы уже явно находимся на какой-то соседней параллельной планете, и мы с ним распили бутылку портвейна и бутылку какого-то итальянского бальзама, которым в прошлом вероятно бальзамировали египетские и всякие прочие мумии, чтобы клопы их и блохи не жрали, но под портвейн оно тоже неплохо пошло, тем более, что градусов в нем ровно в четыре раза больше, чем в этом самом так называемом портвейне. Но дело-то вовсе не в этом, а просто я сразу разгадал секрет древней мумификации, но тебе, как лицу заинтересованному, сообщу несколько позднее, чтобы ты успел вовремя оставить соответствующие распоряжения в отношении концентрации бальзама, а также места установления пирамиды. Мы с Мишей Капланом сразу же по получении указаний начнем камешки туда таскать.
А ты между прочим как-нибудь бы на субботу-воскресенье к Диме Плавинскому смотался бы или к Андрюше Заленскому. Покупались бы вместе, позагорали. Они там рядом с тобой болтаются. Дима на Шаптарских островах, а Андрюша в Находке. А Боря тоже уехал. Только он в Прибалтику. Наверное, там янтарь или жемчуга добывать будет, а может еще чего полезное в хозяйстве заготавливать. Холста он с собой набрал. Это, наверное, чтобы янтари с жемчугами заворачивать. Я-то ему советовал в бутылки добычу упаковывать. Особенно хорошо в бутылки из-под водки, у которых пробки закручиваются. Ну предварительно, конечно, содержимое выпить надо, а то жемчуг он очень свободно в водке и раствориться может. Хотя может в этом как раз суть и есть: добывать жемчуг с янтарем, растворять в водке, а потом уже пить. Вот так вот, наверное, мумиё и изготовляется. А ведь оно, как сам знаешь, от всех болезней помогает, а особенно от всяких не явных, а только предполагаемых или еще не проявивших себя, а потому в 10 крат более опасных – от тех, которые если проявились, то уже поздно – окончательно и бесповоротно, и ничто уже и помочь не в состоянии. И если ты мумиё не принимал, то с самого сызначала обречен окончательно, и тебе больше уже ничего делать не надо, а только сидеть и ждать, когда эти самые симптомы проявятся, чтобы все свои мучения перед концом окончательным принять достойно. А пока они еще не проявились, я и решил в промежутке письмишко тебе черкануть. Вот закончу сейчас и опять ждать сяду.
Пиши.
Лёня.