Публикуется впервые

К сожалению, мы знаем о Георгии Лозбекове непростительно мало. Ушли из жизни все те, кто могли бы рассказать о нем как о художнике и человеке более-менее подробно. Известно, что он родился в 1914 году (дата смерти неизвестна), был одним из ведущих ученых-ядерщиков, полвека посвятил работе над оружием массового поражения. Его деятельность отмечена высшими государственными наградами. Собранные по крупицам свидетельства позволяют сделать вывод, что Георгий Сергеевич был человеком широко образованным, интеллигентным, самозабвенно преданным своей профессии. Вместе с тем, как многих его коллег, причастных к приближению «рукотворного апокалипсиса», Лозбекову не давали покоя нешуточные сомнения по поводу последствий, которые повлечет за собой применение его изобретений. Его мучительно тянуло рассказать людям правду, предостеречь, предупредить общество о необходимости ограничить аппетиты и амбиции политиков, в чьи руки он передавал власть над энергиями огромной разрушительной силы. Но что он мог, если отраслью руководил сам Лаврентий Берия? В эпоху, когда рождалась атомная, а затем и водородная бомбы, специалистам, создававшим их, было строжайше запрещено покидать закрытую территорию и вообще общаться с кем бы то ни было из посторонних. Даже разговоры между собой жестко контролировались, и если они не были связаны с производственной необходимостью, то есть если кто-то начинал рассуждать «не по делу», последствия могли быть печальными. Характерный пример – академик Сахаров. Стоило трижды лауреату всего лишь заикнуться о необходимости запретить ядерные испытания, как его мгновенно отстранили от участия в новейших разработках, оставив право заниматься теорией. А Георгий Лозбеков был слишком увлечен прикладными исследованиями, чтобы рисковать.

Хрущевская оттепель внесла некоторые послабления в жизнь обитателей «почтовых ящиков». Одновременно в Москве заговорили о каком-то неофициальном искусстве, о художниках-нонконформистах, которые пишут не вождей и передовиков производства, а все, что хотят – вплоть до бомжей и алкоголиков на фоне помоек и бараков. В Музее имени Пушкина открыли несколько залов с картинами французских импрессионистов. В парке Сокольники одна за другой прошли выставки современных западных абстракционистов. Начальство некоторых секретных НИИ, используя возникший ажиотаж вокруг профессий, связанных с ядерной физикой, осмелело и стало устраивать в своих клубах «закрытые» (только для сотрудников и всего на один вечер) показы произведений запрещенных авторов. В своих воспоминаниях один из коллег Лозбекова упоминает о том, что Георгий Сергеевич однажды пытался организовать в своем конструкторском бюро вечер на тему «Судьба христианских ценностей в эпоху НТР». Причем христианство он трактовал как материалистическое учение о нравственных ориентирах.

В эпоху оттепели Георгий Лозбеков живо реагировал на происходящее вокруг, как губка, впитывал информацию, которой вдруг стало так много, что он не успевал ее осмысливать. Перемены в обществе буквально потрясли его, открыли мир с совершенно новой, неизвестной и неожиданной стороны, дали пищу для ума и сердца – недаром говорят, что не только работой жив мыслящий человек. Десятилетиями копившиеся в душе ощущения ежедневно обогащались новыми впечатлениями. Давно жгущее изнутри желание высказаться вдруг обретало шанс осуществиться. «Беспредметная живопись позволяет автору максимально точно изобразить свое эмоциональное состояние», – прочел он однажды в модном литературном журнале. А что если в самом деле передать бушующие внутри предчувствия не с помощью «настроенческих» пейзажей, а непосредственно – в виде цветовых пятен, несущих в себе энергию в чистом виде.

«Георгий Сергеевич рисовал акварели давно, с юности, – рассказывал незадолго до своего ухода из жизни коллекционер современного искусства полковник в отставке, военный историк Иван Яковлевич Выродов, собравший солидную коллекцию картин Лозбекова. – У него получались вполне добротные реалистические пейзажи и натюрморты, которым он не придавал особого значения. Писал чисто для души – отдыхал от напряженной работы. Так что кисти, акварель, гуашь, бумага были для него повседневными вещами. Вдруг где-то на рубеже 50-х и 60-х годов на Лозбекова нашло какое-то озарение. Во всяком случае так выглядело со стороны. Человека вдруг прорвало. Он начал с упоением создавать одну за другой некие фигуративные апокалипсические фантазии. Сначала в ход пошли небольшие, размером приблизительно десять на двадцать сантиметров, горизонтальные перфокарты. Причем писал он на них почему-то нитроэмалью. Позже, войдя во вкус, он перенес свои видения на большие листы бумаги».

Отрывочные свидетельства подтверждают, что в молодости Лозбеков особенно выделял для себя двух живописцев – Павла Кончаловского и Георгия Ряжского. Он даже называл их своими учителями. Не исключено, что каким-то образом он был с ними знаком лично. Но следов прямого влияния обоих мастеров на мироощущение Лозбекова все-таки не заметно. Скорее всего речь идет о неком творческом импульсе, пробудившем в Георгии Сергеевиче интерес к живописи. Зато точно известно, что именно в конце пятидесятых Лозбеков познакомился с текстами по теософии и антропософии, которые были невероятно популярны в среде шестидесятников, а главное – он открыл для себя Николая Чюрлениса, чье творчество при советской власти пропагандировали как достояние литовской национальной культуры.

При знакомстве с работами Лозбекова бросается в глаза их генетическая связь с произведениями выдающегося символиста-мистика, обладавшего даром ясновидения и создававшего свои изомистерии по наитию, «под диктовку свыше». Нельзя не заметить потрясающего сходства обоих мастеров и в содержании произведений, и в самом подходе к процессу творчества. Нет сомнения, что Лозбеков, как и Чюрленис, обладал тем, что принято называть космическим сознанием, прекрасно чувствовал тонкую связь между семью цветами солнечного спектра и семью тонами музыкальной гаммы, поэтому его композиции можно с полным основанием считать некими партитурами, наполненными торжественными ораториями бесконечных сфер с бесчисленным количеством измерений.

В теософии – в первую очередь у Рудольфа Штейнера и Елены Блаватской –Лозбеков нашел подтверждение своих представлений о строгой и математически выверенной структуре космических пространств, где все причинно–следственные связи четко обусловлены. Художник, чье мировоззрение сформировалось в рамках марксистско-ленинской идеологии, на всем протяжении своего творческого пути пытался примирить материю с духом, продолжая упорно ставить материю на первое место. И тут нужно иметь в виду, что гипотетической точкой отсчета апокалипсиса Лозбеков всегда считал вполне материальный фактор – ядерное оружие, и уже потом, по мере развития драмы, в действие вступают более загадочные субстанции. Кстати, Лозбекову пришлось по душе (и он часто употреблял его в разговорах) едва ли не самое любимое выражение теософов – «тонкая материя». Достаточно беглого взгляда на его работы, чтобы увидеть его интерпретацию термина. Пространство, где разворачиваются авторские мистерии, представляет собой именно область тонкой материи – сгустков энергий, рожденных мыслями, чувствами, ощущениями.

Вместе с тем космизм и теософия Лозбекова специфичны тем, что мироощущение художника нужно изучать по принципу от обратного – не с первопричины, а с самых что ни на есть финальных аккордов. Потому что Лозбеков начинает с того, чем все заканчивается. Его мысль движется не от первозданного хаоса к гармонии, а наоборот – от гармонии к хаосу апокалипсиса. Обычно тот, кто ищет просветления, первым делом занимается самопознанием, обращается к своему внутреннему миру. Затем выясняет, что такое иерархия духа и какое место в ней занимает его «я». И только потом озадачивается глобальными проблемами, связанными с судьбой мироздания. В случае Лозбекова создается впечатление, что весь сценарий и замысел творения был известен ему заранее, а потому как мыслитель он считал все, что уже случилось, пройденным этапом, не заслуживающим пристального внимания. Его интересовали не этапы восхождения к свету, а метафизика тьмы, которая наступит после того, когда о свете исчезнут даже воспоминания. Но поскольку рассказать об Абсолютном Ничто с помощью доступных на сегодня изобразительных средств невозможно, художник предлагает нам полюбоваться последними мгновениями.

Апокалипсис и ужасы Страшного Суда в изобразительном искусстве всегда было принято изображать, используя вполне конкретные, предметные образы – фигуры грешников, всадников, агнцев, снимающих печати, коней, ангелов с трубами, кровавую луну, разрушенные и обезлюдевшие города. У близкого по духу к Лозбекову художника Петра Беленка, основателя панического реализма, мы видим конкретных людей, наших современников, подхваченных неумолимыми эсхатологическими вихрями и спасающихся от летающих тарелок и прочих космических напастей. Но Георгий Лозбеков, пожалуй, одним из первых стал трактовать конец света как исчезновение материи как таковой. А уж он как никто другой знал, что происходит, когда начинает распадаться основа всего сущего – элементарные частицы.

С точки зрения канонического богословия, откровение, полученное святым Иоанном, пронизано оптимизмом, поскольку возвещает об уничтожении зла и его демонических носителей, об установлении на земле царства Божия – Нового Иерусалима. Но Лозбеков– убежденный пессимист, он не дает нам никакого шанса на спасение – ни в физическом, ни в духовном смысле. Для него апокалипсис ассоциируется с тотальным, всепоглощающим ужасом уничтожения всего и вся, и весь процесс представляется художнику в виде ловушки, в которую угодил сам Творец неба и земли. Недаром на его выставке 1994 года какой-то посетитель написал в книге отзывов: «Теперь я знаю, как стонут погибающие ангелы!»

«Чем причудливее и изощреннее фантазии того или иного художника, тем сильнее встает вопрос о соотношении в его работах вымысла и правды, – говорил Иван Выродов. – В какой степени автор придумал сюжет? Что послужило основой для повествования? Когда смотришь на картины Георгия Лозбекова, никаких вопросов не возникает. Изображения убивают наповал своей безысходностью. И ты понимаешь, что автор ничего не придумал. То, что художник изображает, он видел собственными глазами».

Из слов коллекционера следует, что советский ученый Лозбеков, подаривший своей родине оружие испепеляющей мощи, в самый разгар эпохи развитого социализма вдруг задумался над ключевыми вопросами бытия и, терзаемый сомнениями и рефлексиями, оказался в сумрачном лесу, из которого не видел выхода. В конце концов ему повезло. Увы, нам уже не суждено узнать, кто стал его Вергилием или что послужило причиной для случившегося катарсиса (скорее всего совокупность нескольких факторов и обстоятельств), но в один прекрасный день Георгию Сергеевичу Лозбекову самостоятельно или с чьей-то помощью удалось заглянуть то ли в будущее, то ли в иное измерение, то ли в параллельную реальность. К своему удивлению, он обнаружил там нечто, что могло бы служить наглядным подтверждением самых дерзких умозаключений физиков-теоретиков. Все пространство было заполнено некой «антиматерией» и напоминало кипящую плазму, состоящую из хаотичных вспышек, вихрей, всполохов, протуберанцев и целых ураганов неизвестного происхождения. То тут, то там глаз выхватывал очертания или абрисы фрагментов, деталей, обломков чего-то сгоревшего дотла или полностью уничтоженного. Изображение мелькало, ежесекундно меняло форму – как будто корчилось в огне, исчезало и появлялось совсем в другом облике. Создавалось впечатление, что происходит что-то вроде битвы нескольких энергетических потоков гигантской мощности. Пораженный откровением, художник, подобно Данте, отправился в путешествие по изобретенному им когда-то давно, еще во времена тотальной слежки и имперских амбиций воображариуму, чтобы в метафорическо-солипсическом формате представить современникам и потомкам свою собственную интерпретацию перспективы (или участи), которая ждет наш родной пространственно-временной континуум.

В конце семидесятых к художнику Георгию Лозбекову наконец пришло признание – правда, не со стороны руководства творческого Союза.Для советских идеологов не существовало никакого искусства кроме реалистического, понятного народу, поэтому тех, кто не соответствовал официальным критериям, в лучшем случае не замечали. Затоработы талантливого мастера-экспериментатора по достоинству оценило к тому времени уже многочисленное сообществохудожников-нонконформистов. После знаменитой бульдозерной выставки московские власти, опасаясь новых скандалов, пошли на уступки и разрешили непризнанным гениям объединиться под крышей городского профсоюза графиков, чей офис располагался на первом этаже дома 28 на Малой Грузинской улице. В подвале находился большой выставочный зал, который сразу же захватили живописцы-новаторы. Экспозиции следовали одна за другой. Вкусить запретных плодов устремились толпы москвичей и гостей столицы. Перед входом каждый день выстраивались километровые очереди – ведь горком был единственным местом в столице, где можно было познакомиться с по-настоящему современным искусством.Постепенно Георгий Лозбеков стал своим среди завсегдатаев нового объединения, постоянно участвовал в коллективных выставках. В архиве коллекционера Леонида Талочкина хранится письмо, написанное одним из мэтров московского авангарда Николаем Вечтомовым – художником, изображавшим загадочные астрально-космические объекты. Он проводил лето в деревне Прилуки на Оке и оттуда обсуждал с Талочкиным разные будущие проекты: «Есть ли у тебяЛозбеков? Если нет, постараюсь договориться. Его тоже надо задействовать. Я и Немухин недавно с ним познакомились. Встретил брата по разуму. Давно думал, кто же еще пишет реквиемы. У меня величественная статика, музыка сфер, а у него – динамика, причем неистовая. Все, что еще чудом сохранилось,стремительно корчится в огне испепеляющем. Мы бы идеально смотрелись вместе, дополняли друг друга». В результате три работы Лозбекова оказались в собрании Талочкина, после смерти коллекционера переместились в Музей Другого искусства при РГГУ, а сейчас находятся в отделе новейших течений Третьяковской галереи. В 90-е годы шефство над наследием художника взял Российский фонд культуры и группа энтузиастов – сотрудников Академии Генерального штаба. Итогом их взаимодействия стала персональная выставка Георгия Лозбекова (1994 год).

Собственно, Лозбекова вполне можно считать основоположником целого направления в искусстве – мы бы взяли на себя смелость обозначить его как солипсический реализм. Суть его в том, что художник изображает некую несуществующую, парадоксальную реальность – пусть даже (как в случае с Лозбековым) антиутопию, но которую он на самом деле видел собственными глазами и пережил всем своим естеством. Которая потрясла автора до глубины души и перевернула весь его внутренний мир. Вы спросите, где гарантия, что перед нами не безответственная и праздная фантазия, придуманная от нечего делать или навеянная сиюминутным «настроением», а именно на сто процентов материализовавшееся (пусть и в несуществующем мире), выстраданное откровение. Можно ответить так.

Георгий Лозбеков ни разу, ни одним мазком или штрихом даже не намекает нам, что если будете хорошо себя вести, то не исключено, что чаша сия вполне может вас миновать. Нет, наоборот – художник не оставляет зрителю никакой альтернативы в виде надежды на гуманный исход. Его приговор жесток, беспощаден, а потому высок и мужественен. Нужно обладать бесстрашием, дерзостью и героизмом подлинного творца, чтобы сказать то, что никому не понравится. Поступив так, художник сознательно уничтожил в себе рефлексирующего интеллигента и превратился в пророка.

Проще говоря, сжег за собой мосты.