Впервые напечатано в каталоге выставки Льва Табенкина «Время говорить» в галерее ArtStory

Исследовать творчество Льва Табенкина нужно не с точки зрения искусствоведения – тут он не вписывается в общепринятые параметры.В его случае мы имеем дело с какой-то иной, совершенно параллельной реальностью, которую нам всем, а если не нам, то будущим поколениям еще предстоит осмыслить. Но насколько сегодняшняя интеллектуальная мысль готова охватить мысленным взором масштаб наследия мастера? Ведь Табенкин – больше чем художник в обыденном понимании. Потому что он создал свою собственную вселенную, в которой все устроено совершенно иначе, чем у нас. Он даже больше чем философ – слишком далек от того, чтобы манифестировать какую-то систему взглядов. Табенкина надо воспринимать как возникшее чисто интуитивно метафизическое явление эпического, мирового масштаба – типа зеркала размером с земной шар, в котором отражается что-то вроде Великой Антиутопии, то есть сама Россия, чья суть –ничто иное, как Великая Антиутопия. Хотя сам художник категорически возражает, когда его ассоциируют с национальными истоками. Он предпочитает, чтобы к нему относились как к наследнику и продолжателю великих европейцев. И тут не поспоришь. Тем более, что правоту Льва Табенкина подтверждает его безусловная ориентация на средневековый принцип искусства, когда возвышенное, религиозно-притчевое и низкое, просто народное начала слиты воедино, то есть оба антропологических полюса тесно переплетены между собой, составляя единое культурное и мировоззренческое пространство.

Так что истоки мироощущения Табенкина следует искать в так называемой«карнавальной» культуре, какой она поразила воображение художника через произведения старых мастеров. Сюжеты художника – всегда театральны в шекспировско-эпическом понимании, причем в разворачивающемся перед нами действии преобладает мироощущение тысячелетней смеховой традиции низких, грубых, площадных жанров. Художник сознательно подчеркивает, что настоящее искусство уходит корнями в мистерии древности с их тайным, сакральным наполнением и основанные на мифах ритуальные традиции, и предлагает зрителю расшифровать некие универсальные предания из глубины веков, которые приобретают особенную убедительность, будучи созданными в нашу эпоху и тем самым актуализированы для современников.

Не секрет, что с точки зрения современного и искусства, и философии человек как социально-биологическое существо полностью изучен и исследован вдоль и поперек представителями всех видов искусств, поэтому для серьезного художника уже не представляет никакого интереса. Лев Табенкин давно поднялся выше бытового «психологизма» и представляет персонажей своих картин в виде обобщенных сущностей – этаких метафизических формул, призванных символизировать процессы, происходящие в коллективном бессознательном. Художник проникает в изнанку общечеловеческой души, с помощью гротеска выставляя на всеобщее обозрение главное, что свойственно homointegralis. Тем самым, снимая проблему этического, он напрямую обращается к проблеме метафизического, выходя за пределы эмпирической реальности и попадая в реальность внеэмпирическую. Уловка Табенкина в том, что он, используя жанр мифа, маскирует его под жанр традиционного реализма (правда, с некоторой поправкой на параметры советского нонконформизма с его легендарной «двусмысленной» метафоричностью в виде кукиша в кармане), но все равно настолько насыщает его символикой высшей реальности, что в итоге все встает на свои места.Вообще живопись иных измерений предполагает наличие в сюжете не только черт узнаваемой жизни, но и ссылок на реальность второго плана – изображений таких чисто философско-метафизических категорий, как ничто, вещь в себе, трансцендентное «я» и так далее, превращенных, однако, в объект художественного произведения, а не в тему философского трактата. Впрочем, автор данного материала, возможно, выдает желаемое за действительное. Как бы там ни было, мы исходим из того, что сфера мысленных устремлений Льва Табенкина простирается далеко за пределы обыденного и повседневного. Проще говоря, картинам художника на ближайшее обозримое время суждено оставаться неким не до конца опознанным объектом. В любом случае поневоле приходится согласиться, что Лев Табенкин настолько перепутал и смешал признаки реальности с воображаемым миром, что если мы хотим уцелеть и не усомниться в собственном существовании, то нам не остается ничего, как просто напиться и заснуть – как бы чего не случилось с нашей драгоценной психикой.

Персонажи Табенкина– с точки зрения материальности и телесности грандиозны, преувеличены, безмерны. Они заполняют собой все пространство холста. Так происходит потому, что художник предпочитает изображать представителей нижних слоев общества. А кого же еще? Ведь именно простые люди становятся главными героями и жертвами антиутопий. А поскольку народ во внешних проявлениях всегда предельно телесен и материален, то именно в народной сверхтелесности и сверхматериальности и следует искать истоки кричащей табенкинской иронии и его гротескного реализма. Один из парадоксов нашего мира в том, что когда наступает переизбыток материального, возникает некая новая духовность. То же происходит и со скорбью и страданиями. Когда человеческое существование погружается во мрак безысходности, начинается веселье.

Если представить все картины художника в виде одной бесконечной фрески, то мы увидим не атмосферу уныния и забитости (как, казалось бы, полагается, исходя из предлагаемых автором обстоятельств), а удалой пир на весь мир. Гиперболы Табенкина – жизнеутверждающи. На них основана праздничность телесных образов, когда высокое, духовное, идеальное начало заполняет собой сферу физиологии. Понятно, что верх – небо, низ – земля, которая в конце концов все поглощает и уничтожает. Но одновременно и зачинает, и рождает на радость всего и вся. Так и человеку – чтобы обрести духовность, нужно для начала появиться на свет в результате низменных процессов. Вот почему для Табенкина все плотское, телесное, обнаженное – амбивалентно. Оно одновременно и отрицает высокое, и утверждает его, служа источником света и радости.

Гротеск и ирония Табенкина когда-то давно родились из неприятия советской казенщины и желания ее обличить и продолжает до сих пор сохранять ярко выраженную протестную составляющую, но уже направленную не на социальные частности, а на целое – на сам порядок вещей и все мироустройство. Свой суд над меркантилизмом нынешнего века, отпадением творцов искусства от духовных источников он вершит с помощью своих вечных архетипов. Специфика метода художника – в обратной логике, в стремлении достичь высокого, небесного, пропагандируя земное, низменное. Его цель – развеять атмосферу лживой и лицемерной серьезности, ханжества, двуличия, заполнивших современную действительность, сделать так, чтобы окружающее выглядело естественнее, а значит –материальнее, телеснее, стало понятнее, приблизилось к человеку в физиологическом смысле. Чтобы любое высказывание звучало свободно, весело и бесстрашно. Под действием изобретенных автором алхимических процессов безграничное торжество плоти на наших глазах превращается в лихой вселенский карнавальный огонь, испепеляющий погрязший в материализме мир. Все вокруг наполняется неземным сиянием. Происходит обновление всей человеческой телесности. Грубые и неказистые персонажи преображаются чуть ли не в ангелов, освобожденных художником от мелкой житейской суеты и повседневности, от корыстной серьезности практической жизни, от ханжеской морали и идеологических догм, от мольбы, жалоб, смирения, благоговения, а также от угроз, запретов, устрашения и наконец от страха смерти.

Табенкин достигает эпичности за счет умения показать своих персонажей именно свободными – хотя на первый взгляд они все пребывают в более чем стесненных обстоятельствах и не принадлежат сами себе. Даже спящие у художника участвуют во всеобщей мистерии движения, перемещения, устремления или, как минимум, в предвкушении или ожидании. Русское мироощущение вообще основано на диалоге с пространствами – хотя на холстах Табенкина нет даже намека на какие-то там«горизонты». Художник любит подчеркнуто загнать изображение в некий сундук, стенки которого сдавливают происходящее со всех сторон. Физического выхода нет, но зато ностальгия по вставанию с колен открывает потрясающие перспективы для выхода духовного. Неспроста во времена самого лютого крепостничества на Руси появились несметные полчища странников, которые пересекали территорию державы из конца в конец, устремляясь к пещерам Киево-Печерской лавры, то к соловецким камням на далекие острова в Белом море, то к Троице-Сергию в Подмосковье.

Но что конкретно ищут бесчисленные скитальцы по неведомому, как не приобщения к чему-то спасительному, что позволит им наконец стать одним целым – некой духовной общностью?По большому счету смысловое ядро (или пафос) послания Льва Табенкина своему взыскательному зрителю связаны с надеждой на прекращение скитаний неприкаянных душ через начало участия в Общем Деле.Именно жажда прижаться друг к другу, согреться теплом ближнего, слиться с родственной субстанцией то ли в экстазе, то ли в ритуале и определяет идейную и жанрово-стилистическую структуру живописной ткани художника, избравшего вечно популярный в России жанр хождения по мукам.

Общее Дело, как следует из контекста всего созданного Львом Табенкиным, представляется сплошным метафизическим поиском чего-то вроде «истины» – причем бесконечным, лишенным начала и конца. Главный вопрос – почему мы в своих блужданиях не способны найти хоть какой-то ответ. Отсюда естественно возникает идея земного рая (что может быть универсальнее в качестве ответа), в котором давно и прочно обосновались табенкинские сущности (вопрос, наяву ли или в их собственном воображении – но тут опять же проще спросить у автора произведений). Оказывается, Царство Божие не только внутри нас – оно может быть столь же видимым и осязаемым, как наша телесность, его можно пощупать руками – достаточно претворить в жизнь ту заветную Великую Утопию, по ходу которой происходит литургия пресуществления плоти унылой повседневности в святые дары вечного праздника.