Все умерло, исчезнув, и уж совсем все на свете расхотелось. Да и не к чему. Сначала что-то там еще теплилось, пока на тот свет и революцию надеялись, сладким вихрем собственного восторга подхваченные. И тела, от ласк наслаждаясь, нежились. Полозов же обойден был.

В конце пятидесятых над Москвой снег кружился, будущее пряча. Ветер из ниоткуда дул, предчувствия в сердца занося. Мир у ног лежал, и безумием сознания полнились.

У Полозова же так все распределялось. До семи вечера и после. В семь мать с работы возвращалась, и Полозов перед ее приходом сматывался, всех уводя. Мать, чтоб убрано после друзей было, только и просила. Соседи все тоже где-то работали. Отсутствуя. Семей пять. Днем, правда, старухи какие-то из комнат в туалет шмыгали, но – молча.

За гостями убирать не получалось. Мать то ругалась, то надоедало. Полозов придумал, что у собственной матери угол снимает. Оправдываясь. Главное неудобство и было – к семи дома не быть. Среди веселья рефлекс выработавшийся срабатывал. Что к семи близится. И – злился, досадуя.

Из проходного двора, куда подъезд выходил, подворотнями в обход, на мать чтоб не напороться, та со стороны улицы Горького подходила. От площади Маяковского до «Националя» и обратно слонялись, пока в одиночестве не оставался. В поисках.

Полозов кое-чем хаотично и невпопад интересовался, неудачником себя считая. Втайне же надеялся. И даже когда из-за совсем уж глухого безденежья все вынужденно переиначилось, обстоятельство, что среди девушек всяких, утешило. Девушки же от пятнадцати до семидесяти в ассортименте. Но Полозову всего и дозволялось, что в губы напряженно сомкнутые целовать, ладонью по тому месту, где грудь, водя – если в рабочее время. Во вторник домой заманить удавалось. На кровать гостью усадив, Евангелие, от возбуждения трепеща, показывал. К тому времени всегда под рукой держал. Не расставаясь. Слегка прилечь убалтывал, на спину немного откинуться – так, мол, удобнее. Сам же рядом пристраивался. Блузку расстегнув, от лифчика млел, иногда сосок высвобождая. Под взглядом настороженным теребя. Чулок чуть выше колена трогал. Дальше уже руку останавливали. Член к бедру прижимал. Ерзая. Все полюцированием в брюки заканчивалось. По вторникам библиотека не работала.

Дозволяющие одного Полозова из домогающихся выделяли. Другим, воображение рисовало, куда больше, практически все разрешалось. Недоумевал, рыбой об лед колотясь.

Однажды девушка начитанная и из интеллигентной семьи попалась. Крест на себе поставив, женой Полозова стала. Согласившись. После загса в такую же, как и полозовская, коммуналку пришли. Инга с бабкой жила. Та чуть ли не фрейлиной там какой-то когда-то. Лагеря пройдя, выжила. Вечно жить намереваясь.

Скромно так посидели. Полозовские отец с матерью, Ингины с бабкой, подруга Ингина и друг полозовский школьный, то есть свидетели. Так само собой и сложилось, что Полозов у Инги останется. У Ингиных родителей все одно четырнадцать метров на Плющихе. Слава Богу, что Ингу к бабке прописать удалось.

Напившись, по домам разошлись. Бабка в кровать полезла, ночник на комоде потушив. Инга раскладушку заученно из коридора втащила. Раскладывать стала. Полозов помог, от нетерпения томясь.

Инга, платье стянув, в комбинации легла, под ней бюстгалтер и панталоны трикотажные оставив. Полозов в майке и трусах сатиновых рядом примостился, от железок холодных подальше. К Инге прижимаясь. Пружины, в поясницу впиваясь, морозили. Отстранялся, к Инге приваливаясь. За ребра ее обхватив. Выждав, рукой ниже переполз, в комбинацию вцепившись. Сопротивления не встретив, вверх потянул. Не дыша. Панталоны миновав, пальцы под резинку втиснул. Инга ответно шевельнулась, раскладушкой скрипнув. Полозов осторожно резинку вниз потащил, панталоны ненавистные стянуть силясь. Инга, как Полозову показалось, вроде бы даже зад приподняла, помогая. И снова пружины проклятые заскрипели.

– Что? А? – бабкин с кровати голос донесся. Слышно было, как она шарит, шнурок ночника отыскивая.

Брякнуло. И свет бабка зажгла.

– Что? А? – повторила, очки надевая. На Ингу с Полозовым смотрела, ответа ожидая.

– Спи, бабушка, не нужно нам ничего, спи, пожалуйста, – Инга ее успокоила. – И ты спи, – сердито Полозову шепнула.

Бабка, как будто пленку обратно прокрутили, очки сняв, за шнурок на лампе дернула.

– Бабушка чутко спит. На каждый шорох реагирует, – Инга пояснила.

Полозов неподвижно полежал, изнывая. Рука под резинкой так и оставалась. В бабкино дыхание вслушивался. И Инга ровно задышала.

Полозов рукой призывно подвигал. И, что отклика не последовало, удивился. Инга, впечатлений за день набрав, не иначе как отключилась.

В Полозове же желание все же на грани угасания теплилось, и, в засаде с полчасика отлежавшись, Полозов остатки прежнего намерения собрал, вылазку снова решив предпринять. Ювелирно работать стараясь, бедра миллиметр за миллиметром, панталоны со всех сторон равномерно подергивая, обнажал. Дыхание затаил, бабкино чтоб дыхание из слуха не выпустить. Потея.

И вскоре поддались панталоны. Сдавшись. С бедер соскользнув, сползли, тут же, черт, в недосягаемом далеке от Полозова оказавшись. Инга на спине спала, и Полозов, ситуацию осмыслив, пальцами ног панталоны зацепил, резинку через ступни Ингины перебросить попытавшись. Однако панталоны окончательно из повиновения вышли, дело застопорив.

Тихо Полозов свирепел. Все у него уже обмякло и скукожилось, но уступить, сдаться выше слабых его сил представлялось.

Полозов между тем, ладонь на том самом месте, которое до сих пор Ингины панталоны скрывали, с удивлением обнаружив, слегка его исследовать догадался, пальцами в какие-то волосы угодив. Инга, не иначе как забыв, что в загсе была, дернулась, руку полозовскую с себя скидывая. Ноги инстинктивно скрестила. С секунду всем телом извивалась. Сопротивляясь. Сообразив же, расслабилась. Но – поздно было. Раскладушка въедливо повизжать успела, нервы бабкины разбередив.

– Что? А? – снова пластмассовый наконечник на шнурке о ночник зазвякал. И – свет зажегся. И очки с комода деловито на переносицу бабкину переместились. – Что? А?

– Извини, бабушка, так случайно вышло. Мы больше не скрипеть постараемся. Извини, – Инга оправдаться поспешила. – А ты что никак не спишь? Сейчас же спи. Завтра на работу, – Полозову с укоризной.

– Но ведь нам три дня на свадьбу полагается.

– А-а. Я и позабыла. Все равно спи, – и глаза, перед бабкой, что все в порядке, демонстрируя, закрыла.

Вздохнув, бабка очки не спеша сложила, свет погасив.

Полозову теперь уже вольнее всей пятерней между ног Ингиных разгуливать получалось. Минуты три она в то, что он делал, вдумывалась. Но вскоре ее наконец осенило и, руку полозовскую от себя отпихнув, спиной Инга к нему повернуться решила. Раскладушка, пока Инга вертелась, звуки свиньи, на которую колхозники всей семьей, чтобы ее заколоть, навалились, издавала. И – снова:

– Что? А? – не замедлило.

Лампой Полозова зажмуриться заставив, бабка пристально в него, на локте приподнявшись, смотрела. Инга же, отвернувшись, молчала.

– А? Что? – бабка вразумительный ответ надеялась получить.

Опешив, Полозов Ингу в спину потолкал. Та, не поняв:

– Ты когда-нибудь угомонишься? Вот разгулялся, – одеяло на ухо натянув.

– А? Что? – бабка, голос повысив, не унималась.

Полозов снова Ингу потряс.

– Бабушка что-то, – на бабку показал, – тебя спросить хочет.

– Бабушка, ради Бога спите. Хорошо все, спите, пожалуйста, не волнуйтесь, – Инга, глаз не открывая, затараторила.

Полозов время от времени забывался. С Юлиановым среди безликих нагромождений         плутали. Юлианов в библиотечной курилке время убивал, кое-что в перерывах почитывая.

– Вы в церкви не возбуждаетесь? Иногда такие священники женственные попадаются. Так и тянет приголубить, – Юлианов алые губки поджимал, в метели растворяясь. С какими-то прыткими юношами с перламутровой чешуей познакомить обещал и что вот скоро зима наступит и тогда он Полозова в бескрылого голубя с реактивным двигателем превратит и, его оседлав, на какой-то межгалактический курорт улетит, чтобы вместе там в астральные городки с ангелами поиграть.

Тревожно чего-то искали и что-то Юлианова мучило. Или Полозову не по себе было. Так до возни и хлопанья дверей в коридоре и не заснул.

Бабка сразу же лампу включила.

Тело все у Полозова затекло и ныло, в паху отдаваясь. В туалете то и дело воду спускали, всякий раз с грохотом, в котором Полозову конское ржанье слышалось. Инга заворочалась и, одеяло откинув, ноги на пол спустила.

– Плохо так спалось. Тесно, неудобно, – сквозь зевоту, потягиваясь.

– Может, на полу стелить будем, – уныло Полозов предложил.

– На полу не дело спать, молодой человек, – назидательно бабка отозвалась.

– Так на работу не хочется, – Инга вздохнула.

– Я же тебе сказал, что нам три дня отгула положено.

– Да? А ты откуда знаешь? – Инга усомнилась.

– Закон такой есть, – Полозов объяснил.

– А где бы поточнее узнать?

– Петру Игнатьевичу позвони и спроси, он тебе скажет.

– Петр Игнатьевич раньше десяти не приходит, а нам к девяти.

– Господи, я же тебе говорю, что точно знаю. Видишь, я же никуда не иду. Давай спать.

– Ну хорошо, – Инга все еще сомневалась. – Если мы на работу не идем, то мы, получается, целый день свободны?

– Три дня.

– Вот и отлично. Мне как раз к семинару надо готовиться. По политэкономии социализма. И с конспектами я подзапустила. Как раз наверстаю. Маркса две работы. И Ленина штуки три, кажется, – в портфель полезла, тетради перебирая. – Вот. Закон стоимости при социализме. Сложная такая тема – умрешь не встанешь. Даже Клавдия Васильевна наша, представляешь, сама честно признается, что до конца разобраться не может, а что о нас говорить. Сейчас побегу, и если Петр Игнатьевич отпустит, то за конспекты сяду, – и в платье головой нырнула.

– Вот и славно, – бабка за чайник взялась. – Сейчас чайку попьем, поедим, что со вчерашнего осталось, и пойдете.

– Послушай, – Полозов неуверенно себя чувствовал. Тоже машинально за брюки взялся. Ничего больше и не оставалось. – Может, вот как поступим. Мать уже на работу ушла. Давай ко мне поедем?

– Зачем? – удивилась.

– Чтобы вдвоем побыть.

– Не понимаю. Чем тебе бабушка мешает?

– Что ты, она мне вовсе и не мешает, наоборот. Только разве тебе со мной вдвоем побыть не хочется?

– Ах, глупенький, еще как хочется. И побудем. Еще миллион раз, три тысячи миллиардов раз. Только сегодня… неудобно как-то. Девчонки там трудятся, а мы… как тунеядцы какие-нибудь. Да и семинар завтра. Ну не грусти. Иди умываться.

– Ты иди, я потом, – нахмурился.

Инга в ванну пошла. Полозов, с минуту выждав, за ней, кем-то, пока коридором шел, придирчиво со всех сторон обсматриваемый. Инга запереться успела, и тихо Полозов постучал.

– Занято, – Инга крикнула.

– Это я, – Полозов, к щели губами припав.

– Занято, говорят. Ну что за люди, русского языка не понимают, – Инга с полным ртом говорила, зубы чистя.

– Да я это, – Полозов громче чуть.

– Кто?

– Да я. Марлен.

– Я сейчас. Пока бабушке на стол помоги накрыть.

Соседи шаги замедляли, глазами Полозова пожирая.

– Господи, да открой же.

– Зачем?

– Открой, тогда узнаешь.

– Сейчас. Подожди.

Инга, рот пополоскав, еще водой на лицо плескала, отфыркиваясь. Утеревшись, крючок откинула, выходя. Полозов, с ней нос к носу столкнувшись, поднажал, обратно ее впихивая. Растерянно она отступила, Полозову крючок обратно набросить позволив.

– Ты чего? – испугавшись.

– Подожди, – Полозов ее поцеловал, бормоча. – Давай здесь немножечко постоим.

– Зачем? Ты что? Пусти, – отстраняясь.

– Ну совсем чуточку. Вот так.

– Ты что делаешь? Ах, да пусти же.

Полозов, лифчик расстегнуть изловчившись, в грудь ладонями вцепился. На колени упал, лоб в живот Ингин уткнув.

– Я не могу, Инга, у меня все болит, я же тебя хочу.

– Марлен, да ты что, сумасшедший? Я тоже тебя хочу, – Полозова лицо отталкивала, в угол пятилась, одновременно и платье одергивая и до лифчика, застегнуть чтоб, добраться пытаясь. – Но не здесь же. Боже мой, да прекрати же. Я сейчас бабушку позову. Да ты что, сексуальный маньяк? Отстань, кому говорят, – с силой Полозова отпихнула.

Равновесие тот потеряв, откинулся, головой о раковину ударившись. За место ушибленное схватился. От боли скривившись. Инга же, моментом воспользовавшись, крючок из петли вынула. В комнату как ошпаренная, на соседей наталкиваясь, понеслась.

Поднявшись, Полозов, ладонь к затылку приложив, за ней, глаза от соседей отводя, поплелся.

Над Москвой энергии бесились, переулки наэлектризовывая. Прохожие на ходу посвящались. Время перед порогом юлиановским останавливалось. В списке на дверях пятым Юлианов. Вполне дома мог и не быть, где-нибудь поблизости тогда бы. Но – шаги близились, из дальней глубины квартиры возникнув.

– О-о. Кого я вижу. Сколько лет, – хотя чуть ли не позавчера в курилке бредили.

Опохмелиться успев, умиротворением немыто лоснился, края пиджака засаленного теребя. Майка по брюкам бесформенным со следами запекшейся блевотины стекала, аромат комнаты юлиановской донося, где кошки хоть и не водились, но стойко кошками отчего-то пахло. Брюки на одном крючке держались. Из ширинки кусок выцветших кальсон выпирал. Но – Полозова барственно за собой увлекал.

– Куда-то пропали, хе, хе, любовь, наслышан, понимаю, проходите, сюрпризец ждет, – довольный, что все так удачно одно к одному сегодня.

У Юлианова гость сидел, прямо на полу, спиной об обои истлевшие облокотившись. Лысый, с обезьяньими чертами лица, потому что рот до ушей и слегка курнос. Улыбался, сияя. Что-то скоморошье в сочетании с глубинной потусторонностью и отстраненностью облик характеризовало. Бутылка рядом, стаканы, сырок плавленый, три луковицы – руку протянуть. Черные пижонские брючки зауженные в сочетании с белой рубашкой – все помятое, неопрятное, расхристанное и не первой свежести. Тем не менее задор, уверенность и безграничный оптимизм излучало.

Юлианов на матрас опуститься, к стене грузно привалившись, не успел, как гость вскочил и к Полозову восторженно метнулся, руку пожать. Ладонь Полозова в своей задержав, неожиданно ее поцеловал, наклонившись. Полозов, что подвох какой, подумал, но гость простодушно так весь светился, по-детски, и Полозов, подозрений неуместных устыдившись, тоже к руке, которая в его ладони теплела, ответно губами припал. Тут же макушкой поцелуй гостя почувствовав.

– У-у-у, – тоненько Юлианов загудел. – По-родственному встретились.

– Евгений меня зовут, – гость представился.

– Как жизнь семейная? – Юлианов толком ничего про Полозова не знал.

– По-всякому. Поживем – увидим.

– То-то еще будет, – Юлианов вкрадчиво. – Пивка не захватили?

– Вы сколько женаты? – Евгений заинтересованно.

– Недавно, – Полозов на матрас присел, глаз с Евгения не сводя. – Месяца нет, – так зачем-то решил.

– А мы тут с Эженчиком вот… по-нездешнему, – Юлианов со смешком. – Хе, хе. С работы ушли?

– Отгул взял. Надоело.

– Да вы сперва выпили бы, – Евгений засуетился, стаканы наполняя. – Кстати, как ваше имя? Простите, что я сразу не поинтересовался.

– Марлен.

– Это что значит?

– Искусственное. Маркс, Ленин. Тогда модно было, что ли. Отцу почему-то понравилось.

– Слава Богу еще, что вас Официантом или Винегретом не назвали. У вас, Марлен, папочка, небось, из партийных шишек?

– Что вы, отец у меня актер. В свое время известный. В тридцатые, потом во время войны. Викентий Полозов. Вот, может, Анатолий Петрович помнит? – Юлианову.

– Не про все знаем, – лукаво тот промурлыкал.

– И чем мы, Марлен, на хлеб с маслом зарабатываем? – пылким и развязным Евгений был. Полозова пленяя.

– В библиотеке. Библиотекарем. Там и с Анатолием Петровичем вот познакомились.

– А что, нет возможности не работать?

– Да так как-то. Надоедает не работать – работаю. Теперь вот семья, вроде бы надо.

– Не работать надоедает? Хм.  А супруга?

– Там же. Только в другом зале.

– В ведьм вы, конечно же, не верите, – неожиданно. Полозова категоричностью смутив. С ответом тот замешкался.

– Почему вы так решили?

– Потому что большевички разнообразием не шибко балуют. Хаваем, что дают. Если не пельмени, то котлеты. Наверняка все больше по православию ударяете, не так ли?

– Что в Москве, что в Париже, что в аду, – Юлианов назидательно, палец подняв, – но топор судьбы неминуемо на наши головы опустится. Кс-кс-кс, – кошку невидимую поманил.

– Ах, Марлен, – горько Евгений улыбнулся. – Неужели вы меня всерьез воспринимаете? Не столь уж я значителен, как меня Анатолий Петрович нахваливает. Вы обо мне, конечно же, кое-что слышали.

– Вы – Романов? – Полозов подобострастно.

– Некоторым образом, – Евгений вскользь. – Я вижу, что своей назойливостью несколько вас утомил. Просто я сегодня немного раздражителен. Вообще-то я до бесконечности милосерден – вам Анатолий Петрович может подтвердить. А тут разозлился. А если уж я не выдержал, то это что-то да значит. В конце концов, Анатолий Петрович, – Юлианову, стакан до рта донести порывающемуся, – и мне их наглость может надоесть. Вы согласны?

– Ах, Эжен, вы как никто в своих поступках вольны, – Юлианов голосом воркующим, кротким, голубиным.

– А если уж совсем откровенно, Марлен, то я катастрофически, безнадежно одинок. И растерялся поэтому. Ведь помощи мне неоткуда ждать. Да проблемы такого масштаба коллективно и не решаются. Все самому придется. Эх, да что тут темнить. С вами я могу поделиться. Вы меня поймете. Я тут подумал и решил, что пора наконец вон ту лампочку Ильича, которую они нам подсунули, – Евгений пальцем за окно показал. – вырубить. И взамен настоящее солнце зажечь. Алхимическое. Из чистого золота. Если бы вы знали, как мне их электричество надоело, – порывисто Евгений выпил. – Кстати, вы в курсе, когда эти суки его подменили?

– Н-нет.

– В одна тысяча шестьсот шестнадцатом году. И с тех пор нас в инкубаторе заперли. Чтобы контролировать.

Полозова знакомой волной восторга захлестнуло. Затрепетал аж. Шелуха с мыслей спала. Слова отыскались.

– А зачем? – Евгения обрадовать спешил. – Ради кого вам стараться? Кому оно нужно? Им? – за окно кивнул. – У них телевизоры есть. Анатолию Петровичу? Он сам – солнце. Вы – тем более. Мне? Для меня вы и вот Анатолий Петрович… оба лучше всякого солнца. И я так счастлив, что у них – лампочка Ильича, а что такое солнце, им, убогим, все равно не понять, а у меня – целых два вот.

– Ах, – Евгений, с места вскочив, к Полозову бросился.  – Ну не прелесть ли? Ах, Анатолий Петрович, чудо какое, спасибо, вот уж человечком порадовали, – на колени перед Полозовым упал. – Недаром я вам, как вы вошли, ручку поцеловал. Сразу родимое учуял, – Полозова голову, плечи гладил.

Полозов тоже на пол сполз. Так друг перед другом на коленях и стояли.

– Ля-ля-ля. Радости-то вокруг сколько, – Юлианов завизжал. – Умиление сплошное. К концу дело идет, – опустевшую бутылку удивленно в руках повертел.

В стаканах же еще оставалось.

– Уж все давайте допьем, – Евгений помрачнел. – Поровну разделим. От вас, Анатолий Петрович, Марлену отольем. И как же вам не совестно, такое сокровище от меня прятали,

– До поры-ы-ы, – Юлианов взвизгнул.

– Я предлагаю за вас, Марлен. То, что осталось. Но ведь тем и ценнее, что именно последнее за вас выпьем.

Полозов как сыр в масле. В полную силу жил. Лишь, что уют встречи дивной рано или поздно прервется, печалило. Но не слишком.

– Вот и порешили, – Евгений еще больше погрустнел. Вздохнув.

– Без водочки, как без Господа, – Юлианов с надеждой.

– Ну вы, Анатолий Петрович, даете. Нашли, что с чем сравнивать. Господа там какого-то и… водку. Самое, можно сказать, драгоценное, что есть в мире, – Евгений даже рассердился.

– Все под настроение, – Юлианов пояснил.

– А может, – Полозова осенило. Колебался.

– Вы, Марлен, что-то предложить хотели? – Евгений насторожился.

– Да особенного ничего, Мне просто в голову пришло. Если сравнивать, – бормотал. – Без Бога мы как-нибудь обойдемся. А вот без водки, – осмелев. Увереннее. – Если уж она в данную минуту так много для нас значит, и главнее ее ничего нет, потому что она нам сейчас больше всего на свете необходима…  Я  и подумал. А что если мы ей помолимся и попросим ее, чтобы она вечно с нами пребывала. Тут такие бездны таятся. В конце концов только от нашей прихоти зависит, кого себе в боги выбирать. Кого хотим, того и назначим. А весь мир пускай под нас подстраивается.

– Да вы, Марлен, и в самом деле молодец хоть куда, – Евгений, не стерпев, перебил. – Да неужто, Анатолий Петрович, нашего полку прибывает?

– Не для того на свет рождались, – Юлианов, сладострастно глаза прищурив, рукой медленно махал, как будто с кем-то, ему одному видимым, прощался.

– И всегда-то вы, Анатолий Петрович, темните. Что у вас за привычка дурная.

– Без греха и рыбки из пруда не выловишь, – Юлианова перспективы насчет алкоголя заметно беспокоили.

– Все, конечно же, так, Марлен, и будет, как вы сказали, – Евгений голову Полозова в ладонях сжимал, в глаза нежно и неотрывно смотря.

– А может уже и сам Иисус Христос в облике бутылки на российскую землю явился. Кто знает, в каком виде второе пришествие должно произойти. Хе, хе, – Юлианов пискнул.

– Всех на колени перед ней поставим, – Полозов подхватил.

– Лучше уж по водопроводу вместо воды ее. Чтобы перманентно причащались, – Евгений предложил.

– Тогда уж полный коммунизм наступит. Никакого рая не понадобится, – Полозов сознанием собственной значимости упивался. Распаляясь. – Ведь если водка в каждую советскую семью пришла…

– Коммунизм нам ни к чему, – Юлианов угрюмо.

– Будет вам, Анатолий Петрович, к каждому слову цепляться. Марлен самую суть проблемы ухватил, хоть пока в терминах не силен. Ему мозги вон сколько лет большевики засерали. Лучше скажите, много ли у вас таких Марленов? – Евгений, поощряя.

Насмешливо Юлианов руки развел, голову слегка наклонив.

– Так что нам мешает? У нас как раз она кончилась. Христос такую же в точности воду, которая сейчас в водопроводе… превратил же, а? – Полозов высказаться торопился. Успех закрепить.

– Что правда, Анатолий Петрович, то правда, – Евгений внимание Юлианова на Полозова переключил. Одобрив и разделяя.

– Увы, вам, Марлен, до Христа пока еще далеко, – Юлианов опешил аж.

– Фи, Анатолий Петрович, какой вы скептик, однако, – Евгений поморщился.

– Но пока же в водопроводе, увы… не она, – Юлианов в пустом стакане пальцем поболтал. Язвительно на Евгения посмотрев.

– Вы что, в моих возможностях сомневаетесь? – поднявшись, тот по комнате заходил, уязвленный. – Детский лепет какой-то. Стыдно из ваших уст… такое. Вот уж не ожидал.

– Вот и продемонстрируйте их на здоровье, чем свистеть, – Юлианов пухлогубый,  опухший,  волосы каштановые, густые и грязные, лик обрамляли. Тут же смутившись.

– Вам лишь бы упиться, – Евгений хмыкнул. – Недаром мне соседи ваши настучали, что вы возле магазина попрошайничаете.

– Да у меня же рублей тридцать наберется, – Полозов с готовностью. – Я сбегаю. Если б безвыходное положение было, тогда мы бы… из водопровода налили. А так что зря напрягаться.

– Я смотрю, Анатолий Петрович, что вы и в самом деле деградируете, – себя Евгений заводил. – Марлен, разумеется, сейчас сходит, тут рядом, но у вас же опять почки прихватят. С ним тогда без толку общаться, – Полозову, за пальто взявшемуся. – По-моему, вас уже развезло, – Юлианову, на бок беспомощно накренившемуся.

– Ах, Эжен, как же вы меркантильны. Вовсе я не скис, как вам бы того хотелось. Небось рады были бы все один выпить, – Юлианов с одышкой уже говорил, пот по вместительному его лбу высыпал.

– Я с вами, – Евгений, засуетившись, Полозову.

– Поди не вернетесь, – Юлианов заскулил.

– Господь с вами, Анатолий Петрович. Как у вас язык поворачивается, – шапку Евгений надевал. – Туда и обратно – проветриться.

Гастроном по соседству с Юлиановым, на Малой Бронной. Юлианова дом двухэтажный, деревянный, с коридорной системой. Все переулки такими набиты.

Водки две бутылки взяли. У Евгения кое-что нашлось.

– Надеюсь, вы понимаете, что нам туда бессмысленно возвращаться? – Евгений холодно.

– Мы ко мне можем. Тут рядом. Настасьинский переулок. Дома нет никого.

Снег сыпал, и все в колком тумане было. Полозов еле на ногах держался. Ночь сказывалась.

– Ну разве не счастье вот так идти и со стороны наблюдать за всем, что вокруг тебя происходит. Вот они суетятся и не знают, что если бы не мы – их бы вообще не существовало. Они же всего лишь плод нашего воображения. Стоит нам проснуться – как они нам сниться сразу же и перестанут. И ни от кого из них даже воспоминаний не останется, – восхищенно Евгений оглядывался, руками темпераментно махал, показывая. – Поэтому только мы по-настоящему и свободны. Вот пить идем, бредить. А они – на фабрики на свои спешат, в колхозы. Как вы считаете, Марлен, можно ли сквозь них пройти? Не попытаться ли? Ха-ха-ха. А вдруг? – Евгений, смех с лица не снимая, внезапно с первым же прохожим довольно энергично столкнулся. Полозову на удивление.

– Бога ради извините. Хотел в иллюзорности реальности убедиться. Не получилось. Сегодня не в форме, – застенчиво вполне пробормотал. И – дальше Полозова потащил, похохатывая. – Ну и тупой же народец. Ха-ха-ха. Торичеллиева пустота вместо мозгов. Кстати, Марлен, как вы к солипсизму относитесь? А дома у вас чем закусить найдется?

Пройдя, пришли. Евгений, к столу присев, осматривался. Взглядом на афишах застревая. Полозов на кухню выходил, сосиски в авоське, через форточку за окно вывешенной, нашел. Варить поставил. Поздравления от старух выслушивал, отмахиваясь.

– Да, так что же вас на службу ходить вынуждает? – клейко Евгений сознанием полозовским овладевал. – Ах, да, вы говорили. Отчего вы так рано женились?

– Так, обстоятельства. Отец от матери ушел. Хотя они нормальные отношения поддерживают. Мне тоже самостоятельности захотелось. Хотел из коммуналки выбраться. Думал – все изменится. А вышло, что еще хуже стало. Представляете, с бабкой в одной комнате спим.

– Так куда же вы смотрели? Вы же, видимо, знали, что не на дочке министра женитесь.

– По глупости, – Полозова перед Евгением, нежным таким, исповедаться тянуло. – У меня ведь толком женщины… ну… еще не было. Я уж до того изголодался. Просто как у всех история. Вам, наверное, совсем не интересно.

– Что вы, наоборот, – Евгений жарко плеча Полозова коснулся. – Вы давно с Юлиановым знакомы?

Звонок телефонный из коридора поморщиться заставил. Полозов сразу, что Инга, догадался. Больше некому. Подошел.

– Я так и знала, что ты у себя. А чего делаешь? Ах, дурашка, и чего на работу не пришел? Сегодня народу – прямо нашествие какое-то. Девчонки совсем запарились. Знаешь, все так за нас рады. И подарок приготовили. Только пока не говорят, какой. Сюрприз. Тебя ждут. Приходи, чего дома торчать. А то еще кто завалится, пить станете. А ты случайно не уже? Вот Петр Игнатьевич тебя тоже поздравляет. Он сказал, что нам три дня положено, так что ты прав был. Вот мы их, как каникулы начнутся, и возьмем. Сессию сдам, и за город на лыжах кататься поедем. А сейчас приходи, работы ужас сколько. Я побежала. Жду.

Приуныв – к Евгению. Благо сосиски подоспели.

– Да вот, гадство, на работу вызывают.

– Что, непременно надо?

– Перебьются. Жена звонила. Я ее куда подальше послал.

– А-а, понятно. Она у вас с характером?

– Да обыкновенная. Как все.

– Так плюньте. Дети что ли есть?

– Нет.

– Тогда что вас связывает?

– Да ничего вроде бы, – Полозов и сам удивился.

– Ну и разведитесь.

– Легко сказать. А, простите, кого я ебать буду? – запальчиво. Тут же пожалев.

Евгений с безразличием водку по рюмкам разлил. Как будто и не услышал.

– У меня, Марлен, такое впечатление, что вы свою библиотеку больше, чем себя любите. А ведь тут третьего не дано. Или вы, или – все остальное.

– Легче  всего – упрекать, – Полозов уши навострил.

– Ну вы еще похнычьте, – Евгений обиженно. Полозова передразнив. – Не одного вас на удобрение переработают. Таких миллиарды. И у всех – общая перспектива. У вас никогда от ужаса волосы на голове не шевелятся?

– По-вашему, бессмертие так уж и недостижимо? – непроизвольно Полозов вздрогнул.

– Во всяком случае просто так, за красивые глаза вам его никто не подарит. Кто, кроме вас лично, заинтересован, чтобы вы вечно Господу глаза мозолили? Вон Хрущева попросите, чтобы он с вами властью поделился. Придите к нему и заявите, что тоже хотите Совдепией командовать. С ним на пару. Хоть в ногах у него валяйтесь – все равно он вас в лучшем случае куда подальше пошлет, как вы только что свою супругу, а то и в психушку упрячет. Так вот на том свете такой же Хрущев сидит, и разговаривать с ним – только время терять, – Евгений произведенным эффектом с минуту упивался. – С какой стати у кого-то там, – в потолок кивнул, – голова должна болеть, чтобы вас потеплее устроить.

– Выходит, мы… полностью сами себе предоставлены?

– А вы решили, что ангелы только и думают, как бы каждой семье по отдельной квартире выделить?

Часы тикали. Механизм какой-то жужжал. Лифт болтало. Мечты, крылья сложив, пикировали.

– Что вы так распереживались? Вам же легче. Руки развязаны. Или ответственности испугались? – Евгений, сосредоточенно в стол поглядев, выпил. Сосисок пожевав.

– Ну здесь все же одно, а там – другое, – Полозов неуверенно. – Разные категории. Материальное и… бестелесное.

– А все ублюдки, которые у вас под ногами вертятся… откуда взялись? То-то и оно, что оттуда. А куда денутся? Да все туда же. Кадры отсюда поступают. В готовом виде

– Что же нам – вечно туда-сюда болтаться?

– Сие исключительно от вас зависит. Как изволите.

– Одного желания, наверное, недостаточно.

– Вам бы, Марлен, наедине с собой побыть. Настоятельно рекомендую. Информационным вакуумом себя испытать. Чтобы четко раз и навсегда разграничить. Что в ваши мозги извне упало, с посторонней помощью, а до чего вы самостоятельно допетрили. Без подсказки. И первое – отбросить. Решительно и безжалостно. Как бы аппетитно все ваши якобы «знания» не выглядели. Иначе вы – не вы, а все. И следовательно, вместе с народом – туда же. Организованной толпой – в небытие.

– Тогда любая метафизическая традиция, какую ни возьми, сразу же и отпадает. Ведь мы даже о Христе из Евангелия узнали. Так и ребенка недолго выплеснуть. С водой-то.

– Вас этими евангелиями самым примитивным образом шантажируют. А вы покупаетесь.

– А не получится, что велосипед изобретется?

– Хоть велосипед – да реальный. К тому же собственный. Свой. А не иллюзорный. Кто-то катается, а вы облизываетесь.

– Если кто-то, то почему и я не смогу? На таком же.

– Потому что кто-то и вы – две большие разницы. Кто-то на персональных автомобилях разъезжает, а вы наверняка денег больше, чем четыреста рублей сразу, не видели. Да и то только в получку.

– Кому что, – Полозов на виражах сбивался. Нить теряя. – Я жопу лизать не умею.

– А вас что, к мужеложству склоняли?

– Хорошо жить захочешь – придется же. А иначе как? С утра до ночи в мазуте плескаться – много не заработаешь. Остается или воровать, или… партию родную славить.

– Почему бы одно из двух не попробовать?

– Вы серьезно? Первое – боязно. А второе – противно.

– Честнее, конечно, как вы сейчас. За три сотни пыль глотать.

Полозов мысленно на Ингин звонок натолкнулся. Захандрив.

– Черт, на работу так не хочется.

– А вы не боитесь, что всех своих читателей распугаете? Ведь вы будь здоров сегодня приняли.

Полозов за подсказку ухватился. По течению плыть решив.

– Что и говорить, в бой вам явно рановато ввязываться, – сочувственно Евгений констатировал.

– А если с вашей помощью? – Полозов, заискивая.

– К сожалению, я благотворительностью не занимаюсь, – Евгений небрежно.

– А то, что мы встретились, и вы мою судьбу изменили? – Полозов на иронию Евгения не обижался. Надо же было за науку платить.

– Все, что вокруг нас, Марлен, и вы сами в том числе – всего лишь хаотичные вспышки не связанных между собой случайностей. И наше знакомство – факт ничуть не более значительный, чем, скажем, конец света, рождение Христа или то, что вы сегодня, перебрав, блевать будете, – Евгений масла в огонь.

– Выходит, каждое явление свои последствия все же имеет? – Полозов Евгения подловил.

– Эх, Марлен, куда уж вам победу над собственным сознанием одержать, если вы перед натиском каких-то жалких фантомов пасуете, – Евгений непробиваем был. – Впрочем, тут вопрос о примитивном выживании стоит. Разум, Марлен, в сущности, самый коварный из всех врагов, которые нам противостоят. Вы в последней надежде за него хватаетесь, а вас еще быстрее на дно затягивает, – Евгений молча курил, Полозова наедине с мерцающей пустотой бросив.

– Если сознание уничтожить, то что тогда останется? – Полозова наконец осенило.

– Вы. Ваше драгоценное я.

– Из чего же оно состоит?

– Из вас. Из чего же еще?

Растерянно Полозов морщился. Сопя.

– Из вашего тела прежде всего. И еще из вашей воли, – Евгений, Полозова пожалев, уступил.

– А душа?

– Что вы имеете в виду?

– То, что не разлагается, – Полозов беспомощно.

– Видите ли, Марлен, я даже школу в свое время не закончил. Поэтому насчет всякой там химии, к сожалению, не в курсе. Тут вы, очевидно, больше, чем я, специалист.

– И, победив, ничего не будем помнить?

– О чем? Как за колбасой в очереди стояли? Как на седьмое ноября на демонстрацию с папой ходили? Вы о котлете, которую десять дней назад съели, часто вспоминаете?

Опять телефон назойливо. Полозов не подходить решил, при каждом звонке извиваясь. Как бритвой по нервам. Но – шаги зашаркали, кто-то трубку снял.

– Кого? Марлена? Сейчас посмотрю, – и – в дверь старая карга стукнула. – Марлен, вы дома? – полусоображая.

– Нет меня, – крикнул, рожу скорчив.

– Может, из нужных кто? – Евгений виновато смотрел, участием лучась.

Полозов, вскочив, в коридор выбежал.

– Нет его, – смачно старуха трубку бросила. Как выругалась. Беззубо просияв. Вроде как Полозова за доставленное удовольствие благодарила.

– Какой голос? – Полозов на всякий случай.

– Женский, – прокрякало. Иного и не ожидал. И, уже пока в туалет шел, забыл. И – к Евгению, спешно.

– Так как же, Марлен, насчет самообожествления? – насмешливым энтузиазмом тот встретил. – По зубам задачка? Кстати, я ваши планы не нарушаю? А то скажите – я уйду. Супруга когда возвращается?

– Она здесь не бывает. У себя живет. Мать скоро должна прийти.

– Она у вас чем занимается?

– По специальности концертмейстер. Но так вышло, что давно не играет. Пианино продали. Сейчас в какой-то конторе. Бухгалтер.

– Я чувствую, что во избежание эксцессов лучше переместиться?

– А куда?

– Запомните, Марлен, где бы мы ни оказались, мы всегда в центре мироздания будем.

Полозов для очистки совести машинально что-то перед собой переставил. Как в шахматы с Евгением сыграв.

– Наш мир, Марлен, как в целом, так и каждая его частичка в отдельности – совсем не то, за что себя выдает, – Евгений, из-за стола поднимаясь. – Так что кто знает – может, мы с вами уже давным-давно в некоем трансцендентном измерении пребываем. И на каком-нибудь потустороннем языке разговариваем.

– А может мы вообще метафизического предела достигли, и выше уже ничего нет? – Полозов подметки на ходу рвал. На лету схватывая.

– Ба, да мы никак в небытие забрели, – Евгений, клоунскую физиономию скорчив, дурашливо с высунутым языком озирался. – Ну конечно же. А вон и Господь Бог собственной персоной, – Евгений, на четвереньки встав, между паркетин ногтем поковырял. – В щель провалился, – палец к полозовскому носу поднеся.

– Малюсенький какой. Простым глазом даже не видно, – Полозов умилился.

– А страху на весь ментал нагнал. Однако эка нас по пьянке куда занесло. Ну что ж, пойдем на местные галлюцинации полюбуемся.

Друзья, хохоча, в раннюю морозную темноту выбежали. К фонарям. В сугробы. В толпу влившись. На Горького топот одурелый стоял и магазины продуктами пахли. Деревья яблоневый сад напоминали. Все как будто веселящего газа нанюхались и, что при социализме живут, забыли. Полозов вопросов не задавал, на Евгения положившись.

– Ищущих как грязи развелось. В любую дверь стучи, – по Тверскому тот, казалось, без направления несся. – Всех на загробную жизнь потянуло. Интересуются, – в Сивцев-Вражек свернув. – Что ли мадам Вельскую навестим?

Едва Полозов поспевал. Евгений перед помпезным подъездом серого и мрачного дома, голову задрав, застыл.

– Свет вроде бы горит. Декаденты, мать их. Красные мистики, – входя.

В тяжелом, с мутными от царапин зеркалами лифте целую вечность к шестому этажу поднимались. К массивной, в звонках и табличках двери. Вскоре в мутной жиже одинокого коридора оказались. Где-то на другом конце города кастрюлями звякали, и запах чего-то на плохом жиру жаренного в Полозова проник, рвотный позыв вызвав. Евгений, чей-то испуганно-воспаленный взгляд наплевательски обогнав, вглубь небрежно устремился, в какой-то закуток нырнув. Откуда приглушенное гудение курилось.

Полозова мясистой портьерой по лицу задело – и сразу полумрак сгустился. Свеча, лица унифицируя, горела. Евгения истеричным повизгиванием приветствовали. Тот салон Вельской на голодном пайке держал. Не балуя. Изредка пышный букет надежд и предчувствий принося.

– Вампирничаете… гностики хуевы, – пальто кому-то на руки скидывая. – Со всей преисподней небось сплетни собрали.

– Вот Романов вас и рассудит, – зачуханно, но жгуче хозяйка в дырявый плед куталась. Томно через длинный мундштук затягиваясь.

– Вон к Марлену обращайтесь. Он как-никак юлиановский ученик, – Евгений от серьезничания увильнул.

Все почтительно насупились.

– Вы бы молодого человека представили, – Вельская след посвящения на Полозове поискала.

– Пожалуйста. Марлен Полозов. Будущее астральной и сексуальной революций. Прошу любить и жаловать, – Евгений Полозова на середину вытолкнул.

– Мы особенно и не спорили, – робко откуда-то возразили. – Просто кое в чем пытаемся разобраться.

– Самое интеллектуальное занятие после перетягивания каната, – Евгений балагурить настроился.

– Вертецкий нам вконец голову заморочил, – Вельская к Евгению как к последней инстанции апеллировала. – Весь вечер границу между субъективным и объективным устанавливает.

– Скорее между моим, внутренним, и чужим, внешним, – кто-то в распустившемся на рукавах свитере вперед выступил. Пушком на щеках румянясь. – Должна же какая-то черта быть, за которой область не-я начинается. Вопрос в том, возможно ли ее обозначить.

– Мы чужого не возьмем, но и своего не отдадим, – по инерции Евгений пошутил.

– Вертецкий над ключевой проблемой мироздания бьется. Если на жопе прыщ вскочил, к чему его отнести, – явно перед Евгением заискивая.

– К микрокосму жопы, – небрежно тот ваньку продолжал валять.

– А жопу?

– А вы сами себя куда относите? – сострил. Памятник из здорового смеха себе воздвигнув.

– Сначала, наверное, определения надо подобрать, – избирательно Вертецкий включался. – Что такое внешнее по отношению к нам и как с ним бороться. Здесь самая собака и зарыта. Допустим, к нему можно отнести все, о чем нас наши органы чувств информируют. В таком случае, если я собственные ноги вижу, то получается, что они к моему я не относятся. Мало того, те же, скажем, глаза я ведь потрогать могу. В зеркале, наконец, рассмотреть. Что, они тоже отдельно от меня существуют?

– И вообще в таком случае все наши ощущения не такие уж и наши, – дополнили.

– А следовательно – то, что мы сами себя как часть реальности ощущаем, вовсе не доказывает, что мы на самом деле существуем.

– И тем не менее мы – вот они, – себя ощупывая.

– Мы, да не совсем. Точнее, мы, но кем-то в качестве инструмента для каких-то неведомых нам целей используемые. Во всяком случае мы не люди в общепринятом смысле.

– Тогда – кто?

– Вертецкий у нас чайник.

– И мы сейчас его вскипятим.

– Чего уж там. Давайте теми и будем, кто мы на самом деле. Я лично паровоз. А Дианочка – Анна Каренина. И она под меня ляжет.

– Ты, Пузырев, чуточку ошибся. Ты не паровоз, а Зоя Космодемьянская, – манерно Вельская прогундосила.

– О, сейчас мы его немножечко будем вешать.

– Друзья мои, если я всего лишь орган на теле некоего таинственного господина, то боюсь, что мое отсечение может ему и не понравиться. Он вам не простит.

– Он нам еще спасибо скажет. Ты же гнойный аппендицит.

– А ты – нога Алексея Мересьева.

– И даже ни намека ни на какую свободу воли?

– Чего захотели, – Евгений осклабился. Вступив. – О такой роскоши даже Господь Бог мечтать не смеет.

– А того парня кто опекает?

– Там их целая очередь. Таких первопричин, как наша родимая, навалом. И все друг друга пасут.

– Этак им завтра моча в голову стукнет кого-нибудь пришить, а к стенке меня поставят?

– Мы, ебена мать, вкалываем, последние деньги на жратву тратим – и все, чтобы какого-то дядю прокормить.

– А ты не ешь, взбунтуйся. Авось и его голодом уморишь.

– Эх, одно утешение, что и он с тобой на пару мучается.

– Вот вам, кстати, и оправдание страданий.

– А ты у него на что? Он лучше тебя в нужную минуту место себя подставит.

– А можно ли как-нибудь от его опеки избавиться?

– Пока мы в своем теперешнем, человеческом облике – нет, конечно. Мы же не способны из собственной кожи вылезти. Пока мы всего-навсего куклы, в которые невидимые актеры руки просунули.

– Вот тебе и Господь. Петрушками нас сотворил.

– А позже… после смерти. Хоть какой-то шанс представится?

– Потом – суп с котом. Поживем… хе, хе… увидим.

– Выше первопричины все равно не прыгнешь.

– А забавно на нашу реальность с изнанки было бы полюбоваться.

– Чего особенного? То же самое, что в кинотеатре на экран с обратной стороны смотреть.

– Как просто. Остается только за него пробраться.

– А чего ради? Чтобы балдеть?

– Зато все про всех знать будешь.

– С какой стати? Обратное изображение никакой информации не прибавит. Правая и левая стороны местами поменяются, и – только.

– Хотя бы для того, чтобы с тем самым господином познакомиться, который все веревочки от нашего мира в руках держит.

– Рассчитываешь, что он к тебе милосердие проявит?

– Тогда уж киномеханика мочить надо.

– Ты сначала до него доберись.

– Правильно, чего с ним церемониться. В кусты – и по морде.

– Главная проблема – мимо Господа проскочить. Того самого, который ближе всех к нам.

– Этого афериста черта с два перехитришь.

– На то он и поставлен, чтобы каждый твой шаг контролировать. Его интеллектом не возьмешь. Дохлый номер. Лучше открыто против него выступить.

– С вилами, лопатами, бабами горбатыми? – Евгений прибаутками в качестве возжей пользовался. Направляя.

– Вполне достаточно, если каждый из нас ему откажется повиноваться. Чтобы все его планы относительно нас разрушить. Все наоборот надо делать и во всем ему наперекор поступать. Не по-человечески себя вести. Он нами через наше сознание управляет, а мы эту ниточку перережем.

– И друг друга покусаем.

Вельская в бывшей буржуйской ванной прописана была. Проживая. С закрашенными остатками оборудования и узким окном в углу, за которым клочья пара исчезали, предварительно разрываясь. Полозов, откуда ветер дует, путал. На перекрестке находясь. Пьяно уже набычившись. Как и все взмокнув. Шарики и ролики буксовали, в тинистой лапше увязнув. Пас в словесном волейболе не перепадал, и нечто, чем перебрасывались, не осязалось.

– Заодно и Америку по мясу догоним. На подножный корм перейдем. Человечины вокруг – вон… сколько душе угодно. Этого добра в Совдепии никогда не переводилось. Еда сытная, питательная. На таких харчах бабы рожать начнут – не остановишь. Родильные фабрики пооткрываем. При мясокомбинатах, – щедро Евгений приманку разбрасывал. Суля.

– Москву в оазис безумия превратим.

– И в Шизбург переименуем.

– В Шизоград.

– А Кремль в Белые столбы перенесем.

– Не Россия, а Шизофрения. Ура.

– Конец проклятой Совдепии.

– На пустое место ведь, Марлен, пришли. В вакуум можно сказать. А как быстро печка строится. Осваиваются. В метафизике – как у себя дома. Скоро вам от чего танцевать будет, – Полозову Евгений шепнул. Размечтавшись. Грядущее прозревая.

– Все под знамена Романова, – Вельская сдирижировала. Готовностью взгляд пылал. Всегда, постоянно. Как тогда у многих. Таких почти не осталось.

– Главное – дурдома занять. Всех психов на свободу выпустить. Тогда успех обеспечен, – доверительно Евгений наставлял.

– О, эти мгновенно порядок наведут. Представляете, сколько там нереализованных потенций накопилось. Своего часа только и ждут.

– На сегодня, пожалуй, самая оптимальная перспектива. Энергию придурков использовать, – Евгений подтвердил. – Чтобы уж до беспредела ситуацию довести. Клин клином. Вон большевички свой дурдом построили – чтобы в нем вечно кайфовать. Двести сорок миллионов недоумков организовали. И те с удовольствием на них пашут. Даже еще спасибо говорят, аплодируют. Как бы всю их систему сладкую порушить? Чисто политические методы не годятся. Рациональное против иррационального бессильно. Выходит, их же оружием придется. Подобное – подобным. Благо основа, закваска – есть. Наша матушка Россия. Не страна, а золото. Особенно для тех, кто подходы знает. Так что – дерзайте. Только в штаны в последний момент не наложите. За интеллигенцией такой грешок водится. А то самая каша заварится, а вы – в кусты, – предостерег.

– С вами, Евгений Константинович, хоть на край света.

– С тобой хоть на плаху, с тобою хоть на ху… дой конец в загс я пойду, – Евгений передразнил. – Вы что – калеки, убогие, недоразвитые? Без няньки – ни шагу? А если я не тот, за кого вы меня принимаете? Например, провокатор, агент КГБ? А вы мне вот так за здорово живешь доверяете.

– Кто не рискует, – осторожно. – К тому же нам ничего больше не остается.

– Шутник вы, Романов, – Вельская примирительно. – Так мы вам и поверили, испугались. У всех аж поджилки затряслись.

– Как пикантно. Тех, кому безоглядно повинуешься, в стукачестве подозревать. Сколько драматизма, какая ломка психики, – подхватили.

– В сущности, вы правы. Любой авторитет, гуру, учитель – всегда метафизический Иван Сусанин, – Евгений распрямился, заблестел, подбоченился. – И тот, кто ему внимает, просто обязан это обстоятельство учитывать. В подсознании держать. И – постоянно сверяться. С тем, что интуиция подсказывает. Внутренний индикатор включить. Но – при условии абсолютной, беспрекословной покорности. Даже если вдруг убедитесь, что впереди – пропасть, в которую вас сталкивают. Сумасшедшие ведь разные бывают. Мужественные и трусоватые. С последними я дел не имею. Себе дороже. Вместо того, чтобы приказы выполнять, философствуют. Впрочем, вам решать. Хозяин – барин. А нас с Марленом что-то жажда замучила. У вас ведь насчет огненной водички туговато. Или как?

– На такую прорву разве напасешься. Сегодня прямо нашествие. Если б немного пораньше, – Вельская огорчилась. – Чай вам предлагать не решаюсь. После того, как вы меня однажды отчитали.

– А вы, Дианочка, оказывается, злопамятны. Просто я вас тогда, наверное, к кому-нибудь приревновал, – Вельскую Евгений к себе прижал. Прощаясь. – Жаль, что с вами наедине парой заветных слов перекинуться невозможно. Вечно вы в окружении подданных. О ваших знойных романах я уж молчу. За ними вся Москва с замиранием сердца следит.

– Ах, ах, – кокетливо Вельская погрозила. – Не лукавьте. Вы, Романов, вообще вне конкуренции. Печально все же, если вы вот так нас покинете.

– Зато вот Марлена вам показал. Кое-где о нем высокого мнения.

– Так пусть бы нас и просветил, – Вельская, что Евгений блефует, все же подозревала.

– Вы все на халяву мечтаете получить, – Евгений укорил. Догадываясь. – Хоть бы палец о палец ударили, чтобы гостя дорогого расположить. Не пожалели бы. Пока вы кота за хвост тянете, Марлен быка за рога берет. Он парень хоть куда. Из тех, кого на кривой козе не объедешь.

– Вы только, что нам сделать, скажите. Мы – тотчас же и исполним, – этикет Вельская соблюдала.

– Мы по колхозам лекции не читаем. Сначала теплую интимную обстановку организуйте – тогда и приглашайте. А то у вас коллектив больно многочисленный. А таинственное – оно благолепие, тишину любит. Это только марксисты на площадях надрываются, массы мобилизовывают. Вы же в постель вдвоем ложитесь. Или тоже всей бригадой?

– Ах, Романов, вечно вы передергиваете. Одна дело – теория. Ее сообща, всем вместе полезно постигать. А другое – практика. Здесь уж каждый сам по себе. Индивидуально.

– Выкрутились. Вам тоже палец в рот не клади, – Евгений устало. – Вы бы нас хоть до лифта проводили.

– Может, молодежь сбросится, кого-нибудь пошлем?

– Как у вас с финансами? – Полозову Евгений на ухо. – В принципе мне здесь основательно поднадоело. Но если нам ничего более импозантного не светит…

– Что-нибудь сообразим, – Полозов из последних сил прикинул. – В крайнем случае у кого-нибудь займем. У меня зарплата на днях, – Вельская длинноного и плоскогрудо его раздражала. Возбуждая. Откровенно одеяло на себя тянула. Уверенно Полозова перспектив и шансов лишая.

– Еще не такой уж, в сущности, и вечер, – Евгений колебался. Себя решение принять уговаривая. – Вы же, Дианочка, ради нас с Марленом свой гарем не разгоните. Поэтому мы, пожалуй, более укромное местечко поищем. Где не так людно.

– То, что элегантнее вас, Романов, никто в Москве не капризничает, всем известно, – игриво Вельская Евгения нейтрализовывала. – Лишний раз можете не доказывать. Телефон мой пока не засекречен.

– Вы же знаете, Дианочка, что мы люди прихоти и настроения. Нам если что приспичит – моментально вынь да положь. Заранее ничего не планируем.

– Вот и я такая же. Так что остается ждать, когда наши амплитуды совпадут.

– Будем надеяться, – вяло Евгений оживился. – Пока же мы музыку заказываем. Куда пожелаем, туда потусторонние пути-дороги и проложим.

– Вот и позаботьтесь, чтобы все к обоюдному удовлетворению сложилось. Без неудобств. Не за счет других.

– То есть, как я понял, вы от нас вот так запросто отрекаетесь, – Евгений помрачнел.

– Ах, Романов, не фантазируйте и не заводитесь, – Вельская отмахнулась.

К Евгению тоска подкрадывалась. Переминался, даже задираться ленясь. Усилия в песок уходили, скуку и тоску наводя. Звезды так выстроились, что все реализоваться могло б. Но никто не подготовлен был, сам по себе грезя. Цель не вырисовывалась, мазохизм провоцируя. Пространство на фрагменты дробилось, комфортом пленяя. Так на пустяки все и израсходовалось.

Евгению руки в пальто просунуть помогли. Как к представлению отнесясь. Слабости и бессилию тот покорялся, когда надоедало. Ломким и податливым становясь. Полозову же без отношения Вельская кивнула.

В липкую ночную паутину нырнув, Полозов по инерции на Евгения надеялся. Ртутный свет с Евгения бледность и оцепенение снял. Бодро куда-то Полозова тянул.

– Вельская вам – как? Путеводитель по ее телу не против приобрести? Не стесняйтесь. Хоть завтра. А то и прямо сейчас. Вот горло чем слегка промочить найдем – и завалимся. Всех женихов разгоним. Между прочим, она на вас клюнула, – механически Евгений бормотал. Избранником его Полозов красовался. Любимчиком. Именинником. Хоть и развезло.

– Такое ощущение, что новой религией попахивает? – отвлекающе Евгения боднул. Насчет Вельской все же сомневаясь.

– Выше берите. Скоро большевичью потесниться придется. А вообще на инстинкт, Марлен, положитесь. Самый надежный и точный компас. Никогда не подведет, – нехотя Евгений огрызнулся.

– Почему они на двух ногах ходят? Обнаглели? – невпопад Полозов взвился. На толпу показав. – На наш приоритет посягают, – к губам Евгения, как теленок к вымени, потянувшись.

– Похвально, что вы свои долги добросовестно отрабатываете, – снисходительно Евгений Полозова осадил. – И все же… как насчет рублей сорока?

– С завтрашнего дня всех поголовно – на четвереньки, – Полозов дотянул. – И никаких поблажек. Вдоль тротуаров корыта с помоями – и пусть хрюкают.

– Кто же возражает? – Евгений Полозову путь преградил, остановившись. – Так сколько у вас? – потыкал.

Полозов по карманам пошарил. Распахнувшись. Везде. Евгений помог. Всю медь отобрав.

– Не густо. Разве вчетвером на троих соображают? Такого даже Юлианову не снилось, – Полозова успевать за собой заставлял. Сквозь стены и заборы скользя. – Вы вообще больше бабник или алкоголик? Если выбирать. С врачихой хотите познакомлю? Разом двух зайцев убьете. Спиртом вас бесплатно снабжать будет.

Всюду Евгений возникал, мелькая и расплываясь. Полозова не ориентируя. Тот сбивался, под ноги глядя, где обрывки бесформенных облаков оседали. Ограниченная полоска Полозову принадлежала, обзор сужая. Евгений, уменьшаясь и увеличиваясь, менялся. Кто-то вместо Евгения Полозову отвечал. Путаницу внося. Евгения собой подменив. Куда-то тот подевался. Навсегда тут же исчезнув.

1975