К середине двадцатых про короля окончательно забыли. Отец Полозову стихи короля читал, которые наизусть помнил, и Полозов в подушку по ночам от умиления плакал. Какова судьба короля, отец не знал. С Веселовым сойдясь, Полозов в его библиотеке вовсю копался, на стихи короля наткнувшись. Автандилов тоже верность королю хранил, что Полозова поразило, с Автандиловым сблизив.

Последние свои годы король в Эстляндии на собственной мызе жил, и в надежде могилу короля разыскать, октябрьскими днями Полозов с одной из своих Наташ в Эстонию поехал.

Где король умер, Полозову выяснить не удалось – никто из московских историков не знал. Но в архиве одна зацепка нашлась. Что мыза его, которую перед войной конфисковали, в Эст-Тойле была, и тихим камерным утром с поезда в Таллине сойдя, Полозов билеты на автобус до Тойлы взял.

Шоссе вдоль берега тянулось, но все ж в отдалении, море скрывавшем. С полпути настоящие леса начались. Чисто хвойные, разреженные, где воздух не стеснен. Так до самого конца соснами и дышалось.

Море в самый последний миг открылось, когда автобус уже тормозил, за несколько минут перед тем с шоссе свернув. Пассажиры, сойдя, мгновенно растворились. Пятачок перед почтой, где автобус остановился, как-то внезапно опустел. Последним водитель, дверцей хлопнув, исчез. Море где-то рядом шумело, обычными своими запахами Полозова с Наташей обдавая.

– Не хотят, чтобы мы их видели, – Полозов пошутил.

К морю под углом улица двумя рядами двухэтажных коттеджей горбилась, изгибаясь, и Полозов, Наташу за плечи обняв, машинально на шум волн пошел. На все стороны массивы хвои просматривались, к поселку подступая. Ближе к пляжу, возле самых дюн с соснами, наобум в один из крайних коттеджей позвонил, о комнате спросив. Хозяйка сразу второй этаж предложила, не удивившись, просторную комнату с видом на море и двуспальной кроватью, с печью, которая с первого этажа топилась. С моря сырость подступающего вечера сквозь стекла пробивалась, и хозяйка Наташу, русские слова подбирая, успокоить поспешила, что пока они сходят подкрепиться, она натопит, и сухо и тепло ночью будет. Баул оставив, в кафе пошли, хозяйке сказав, что любыми сведениями о короле интересуются. Хозяйка, как к кафе пройти, объяснила, сказав, что она сама что-то такое слышала и что из лично короля знавших вроде бы даже кто-то в Тойле остался, и она завтра что сможет разузнать постарается.

Полозов в магазин заскочил, пару бутылок таллинского «Кристалла», чтоб благостно день завершился, две банки рыбных консервов и батон купил. В кафе по стакану, под столом разлив, выпили, остальное на берегу продолжить решив. Уходя, стакан прихватили.

Стемнело. По гребню дюн, поселок продолжив, окна коттеджей, днем за соснами скрытых, засветились.

– Наверное, где-то здесь жил, да? – в сторону огней Наташа кивнула, поеживаясь.

– От его веранды до моря несколько шагов было, – Полозов сам не зная что рассмотреть пытался. – Он так описывал. Я точно помню. А может, мне так кажется. Во всяком случай не дальше, чем вон на той дюне.

– Завтра узнаем, – Наташа о плечо Полозова носом потерлась, нежно в глаза заглянув. – Может, кирнем?

Ночью они счастливы были. Полозова утренний свет разбудил. Наташа еще дремала. Полозов первым делом выпить решил, открытие предвкушая. Банку складным ножом вскрыв, скумбрией в масле закусывал, когда Наташа тихо за спиной засмеялась. Они немного понежились, к скрипу ступенек прислушиваясь, и хозяйка постучала. Она справки уже успела навести и кое-что узнала. Дом короля сохранился. На противоположном конце поселка оказался – не там, где они вечером бродили.

Полозов по пути со встречными заговаривал. Охотно они в разговор вступали, что речь о короле идет, одобряя. Коттедж легко нашли. Метрах в двухстах от моря стоял.

На звонок женщина, сухая и опрятная, открыла. Полозов ее за эстонку принял, но чисто по-русски говорила. Полозов цель посещения объяснил. Удивленно их войти пригласила.

– Боюсь, вы от меня не слишком много узнаете, – чуть волнуясь, извинилась. – Столько воды утекло. Мне самой мало что известно.

– А вы по какой линии с ним в родстве? – Полозов, предчувствию повинуясь, вопрос задал.

– Ой, даже не спрашивайте, – сдержанно рукой махнула. – Седьмая вода на киселе. Запутаемся, вычисляя. Из прямых родственников никого не осталось. У него ведь никогда ни жены, ни детей не было. В свое время вся мыза ему принадлежала. Но кроме дома почти ничего, как видите, не сохранилось. Да и дом сто раз перестраивался. Тойла с тех пор сильно разрослась.

Полозов оглядывался, хоть что-то с королем связанное отыскать стараясь. Но ничего не напоминало.

– Из тех, кто остался, о нем никто больше, чем я, вам не скажет. Раза два – из Ленинграда, кажется, вот так приезжали, а мне неудобно – толком ничего не могу рассказать. Сама стала расспрашивать. Как-никак всю жизнь в Эстонии. Проходите. Вот веранда.

От веранды море ничто не загораживало. До горизонта бесчисленные барашки пенились. Червонного золота пляж под холодным солнцем пустынно стыл.

– Когда-то здесь много народа жило. Нахлебники, поклонники. Он ведь богат был, да. Приживал полный дом. Странная судьба. Клубок нелепостей, – губы сжав, молча под ноги с минуту смотрела. – От голода в чудовищной нищете умер. При немцах. Они ему многого не смогли простить. Как в четырнадцатом их возненавидел, так уж до самой смерти. А без Балтики не мог. После семнадцатого в Тойле остался. Так, год от года беднея, и прозябал. В сороковом советские войска приветствовал. Представляете, как его эстонцы любили. В последние месяцы все потерял. Все, что можно было, распродал. Мызу отобрали. Унижаться же и вымаливать гордость не позволяла. В декабре сорок первого в Таллине на улице замерз.

Полозов на волны смотрел, в бесконечное их шуршание вслушиваясь. Море жеманилось, изысканно серебрясь, о песок, как киска о ноги, ласкалось.

– В Таллине и похоронен. На кладбище, которое у автовокзала. После войны плиту, я слышала, поставили. Кто-то из бывших придворных. Поискать – найдете. От главных ворот направо. И по правой стороне аллеи, в ограде.

Через несколько лет, в апогее своего очередного крутого замеса  Полозов к Наташе самой прекрасной своей в Таллин, Автандилова, чтоб могилу короля ему показать, прихватив, засобирался. Наташа Полозову из Таллина условную телеграмму отбила. Немедленно приезжай Линда. Линда полозовской внепостельной приятельницей была, и Наташа, телеграмму получив, приуныла. Полозов дома второй день не ночевал. Наташа знала, что Линда просто так Полозова не станет вызывать – не иначе как что-то серьезное случилось, потому что если бы просто постель, то телеграммы никакой бы не требовалось. Полозов захоти – и так бы сорвался. Линда, хоть Наташа с ней ни разу не сталкивалась, синим чулком ей представлялась. А может, никакой Линды в Таллине и не существовало.

Одна актриса популярная, манерничая, в Наташу влюбилась, лесбиянкой себя вообразив, сниматься, если рядом Наташа не стояла, отказывалась. Фильм валютный предполагался, и Наташе командировку в Таллин оформили, чтоб бокал с вином или чем покрепче держала. Актрису после съемок все равно в сумасшедший дом основательно уложить собирались, и режиссер ее на износ гонял, всамделишные припадки на пленку фиксируя. Картина в результате непроходной получилась, в прокат так и не выйдя. Дело двумя-тремя закрытыми просмотрами ограничилось. Режиссер же в знак протеста за границу свалил.

Прибалтикой съемки заканчивались, и чтоб актриса окончательно не сорвалась, Наташа, когда момент подступал, упреждающе бокал должна была подносить, улыбаясь. Спиртное на актрису целительно действовало, и укол отменялся. Уколов режиссер больше, чем сифилис подцепить, боялся, потому что уколы актрису успокаивали, и она несколько дней потом перед камерой носом клевала, капризничая, а режиссеру страсти-мордасти требовались.

Автандилова никто не провожал. За Полозовым же Наташа на вокзал увязалась. Полозов вид делал, что нервничает, на перроне возле вагона топтался, на вагон-ресторан посматривая, факт его наличия мысленно смакуя.

Ресторан минут через сорок после отправления должен был открыться, и Полозов, последние полчаса в его тамбуре проведя, в дверь под стук колес, от нетерпения урча, скребся. До закрытия напиться нужно было успеть, до утра чтоб уже не просыпаться.

Друг против друга у окна сесть решили, поуютнее забиться, поосновательнее, водки и как можно скорее принести попросив. Пиво сразу же откупорили, официанта не дожидаясь. У Полозова открывалка всегда при себе была. Пиво заранее на столике стояло. По бифштексу с яйцом заказали. Все на свои места встало.

– Мне с тобой, Олежка, так славно, – Полозов остатки московского загула сняв, взбодрился. – Как с женщиной. Мне вообще-то только с ними по-настоящему хорошо бывает. И с тобой вот.

– За нашу любовь? – Автандилов предложил.

– За тебя, милый, – Полозов обрадовался. – Я знаешь отчего всю жизнь страдаю? Оттого что с мужчинами по жизни пересекаться приходится. В какие-то отношения вступать, контактировать. А у меня к нашему брату аллергия. Моя воля – я бы исключительно среди баб время проводил.

– Все мужчины на два вида делятся. На бабников и алкоголиков, – беззаботно Автандилов расслабился. – Получается, что ты…

– Тогда я и то, и другое, – Полозов с местечковым акцентом выговорил.

– А вот бабы почему-то все разные. Поэтому нам труднее выбирать.

– Мы на днях с Веселовым всю ночь по Москве шатались, – Полозов в привычном состоянии себя почувствовал. – Философствовали. Часов в пять утра у моего подъезда очутились. Я мать будить побоялся. На лестнице договорить сели. Вдруг он глаза выпучил и на колени – бух. Мне в ноги. «Марлен, умоляю, ты к Богу пришел». Плачет, по кафелю елозит. Я, о чем он, сначала не мог понять. «И мне Бога помоги ощутить. За меня перед Ним походатайствуй», – хнычет, сопли размазывает. Вообразил, что я с Господом на ты. Конечно, у меня с Богом свои отношения. Но чем я Веселову могу помочь? Не советы же мне ему давать. Мол, молись, постись.

– Ничем, – Автандилов, благодушествуя, согласился.

– Я Бога безумно, фанатично люблю. Только сам-то я весь во власти сам знаешь кого. У собственных страстей на поводу. Раб. Ответь, Олежка, ведь так можно – лукавому служа, Бога бесконечно обожать?

– Нам тут никогда, наверное, друг друга не понять, – Автандилов задумался, посерьезнев. – С чего ты взял, что прислушиваться к своим эмоциям всегда подразумевает что-то порочное? Вот ведь ты Веселову в самом деле ничего новенького не можешь предложить. Мозги ему христианством заморочил. Первое попавшееся подсунул. То, что на поверхности лежит. Тем, что он слабак, пользуешься. Ему много ведь не надо, чтобы свихнуться. Сам-то глубоко предпочитаешь нырять. Тебе не от своих страстей надо избавляться, а от того, что их загрязняет и тем самым обесценивает. Зря ты так по поводу Бога дергаешься. С Ним еще проще отношения наладить, чем с любимой женщиной. Если ублажаешь, то все идет как по маслу. А если наперекор, то пеняй на себя.

– Вся беда в том, Олежка, что мне не так уж и интересно с Богом отношения выяснять. Не могу себя пересилить и только на Нем сосредоточиться. Поэтому я сам Господа по большому счету не чувствую. И ход мне к Нему закрыт, – Полозов из пальцев решетку сделал, к глазам ее поднеся.

Автандилов паузой воспользовался.

– За то, чтоб Веселову с Господом наконец пообщаться.

– То, что я с тобой познакомился, самая моя большая удача за последние десять лет, – Полозов выпил. – Ты как-то отдельно умудряешься существовать. Все вокруг – как псы, которые под одно дерево помочиться сходятся. А ты – себе на уме. Но – совсем не хитрый. Тут мы с тобой схожи. Только ты к ним терпимее, чем я. Почему, а?

– Потому что мне все наше окружение безумно симпатично. Хотя многие и чудовищно безграмотны, и наивны как дети. Но они внутренне бесконечно свободны.

– Ты наших богемных трепачей и распиздяев всерьез что ли воспринимаешь? – Полозов воскликнул.

– Они рисковые бесшабашные ребята. И в отличие от некоторых, – Автандилов вилкой на Полозова показал, – не трусы. Ветру лицо подставить не боятся. Ну прихвастнуть любят, приврать, пофантазировать. Так их приколы им только шарма прибавляют. А ты в ватной коробочке своего самолюбования отсидеться рассчитываешь?

– Но за ними ровным счетом ничего не стоит, – Полозов бифштекс от возмущения проглотить торопился, жуя.

– У них свой космос, который они сами для себя создали. Они его пестуют, совершенствуют, украшают. Все остальное для них просто не существует. Наши с тобой сознания их не занимают. А вот нам их мир интересен. Скажешь – нет?

– Паноптикум для того и предназначен, чтобы поразвлечься, – Полозов хмыкнул.

К Таллину утром подъехали, как раз очухаться, когда проводник белье собирал, подгадав. Еще около получаса, чтобы из бутылки сбереженной глотнуть и освежиться, оставалось. Сойдя, к Линде, в полозовском воображении существовавшей, такси взяв, поехали. С Линдой чуть ли не в дверях столкнулись – на работу она уходила. На появление Полозова никак не среагировав, ключи запасные ему сунула, до вечера попрощавшись. Квартира однокомнатная была. Полозов в телефон сунулся, гостиницы в поисках Наташи по справочнику обзванивая. Автандилова под душ с дороги тянуло, но Полозов, плечом трубку к уху прижав, руками замахал, как будто от пчел отмахивался. Гримасничая. Автандилову что-либо предпринимать запрещал. Ничего не добившись, трубку бросил, Автандилова на улицу потащив. Снова такси поймали. В гостинице, где съемочная группа жила, выяснили, что уже второй день на каком-то озере снимают, но завтра должны вернуться. Смысла в неизвестность срываться не было. Двенадцати дождавшись, в «Глории» позавтракали. Потом лениво по костелам и достопримечательностям слонялись. На тир натолкнувшись, зашли. Несколько человек стреляли, добросовестно целясь. Откуда-то захрипело, зафыркало, и фыркание в оглушительный твист превратилось.

– Балерина. В балерину, – инструктор пальцем в сторону мишеней потыкал, вопросительный полозовский кивок разгадав.

Полозов, не целясь, пальнул. Твист, напоследок пошипев, смолк. Полозов ствол отогнуть попытался, как другие делали, подглядев. Но не получалось.

– Сразу видно – в армии не служил, ­– Автандилов зарядить помог. Показав.

Полозов руки перед собой вытянул. Правая заметно длинней выглядела. Левая до конца не распрямлялась – все время чуть согнутой была.

– Вот. Видишь из-за чего не взяли. Так с рождения, – Полозов ружье на балерину направил. – А нельзя, чтобы все время играло? – к инструктору подступился.

– Нельзя, нельзя. Надо попадать, – тот категорично.

– Неужели обязательно попадать? – Автандилов уточнил.

– Обязательно, обязательно.

Автандилов куда придется несколько пуль выпустил. Полозов же вместе с остальными упорно балерину обстреливал, на чудо появления твиста надеясь.

– Хорошо бы еще знать, как тут все устроено, – целиться не умея, ругался.

Время от времени кто-то попадал. Невидимый динамик, предварительно откашлявшись, в публику минутную порцию твиста выплевывал. И тогда Полозов восторженно перезаряжал, не балерину, но попугая, самолет, мельницу и капиталиста изрешетить торопясь. И сникал, злясь, как только грохот обрывался.

– Ну же, еще. Еще, черт, – рычал, от ярости готовый расплакаться.

Автандилов инструктора заговорщицки поманил. Пачку десятирублевок украдкой показав, тут же спрятал.

– Послушай, милейший, – шепотом, – нельзя ли минут на двадцать всех выгонять, я деньги платить, он стрелять, музыка все время играть, – большим пальцем об указательный перед носом инструктора потер.

Тот, остекленело поразмыслив, у двери, задом попятившись, вырос, щеколду задвинув.

Отстрелявшись, народ выходил, задвижка услужливо туда-сюда двигалась, и когда втроем остались, Автандилов Полозову поклонился.

– Марлен Викентьевич, балерина в вашем распоряжении.

И – хозяину:

– Маэстро, твист.

Инструктор в дверцу между мишенями нырнул, скрывшись. И тут же – грянуло. Автандилов из ящика горсть свинцовых кругляшей зачерпнул, перед Полозовым высыпав. В одно из ружей штук пять пропихнув, церемонно подал. Пока Полозов недоумевал, Автандилов еще несколько стволов успел отогнуть и, от души их кругляшами нафаршировывая, выпрямлял, щелкая. Полозов в сторону балерины, с благодарным восторгом на Автандилова посмотрев, первую порцию свинцовых горошин выпустил. Балерина, вздрогнув и немного потрясясь, замерла. Автандилов, ружье из рук Полозова высвободив, следующее ему вложил, тут же еще пару зарядив. Твист исправно неистовствовал, в промежутках с секунду пошипеть успевая.

– Может, за водкой послать? – Автандилов, в сторону дверцы, за которой инструктор периодически исчезал, кивнул.

– Да, да, Олежек. Я тебе так благодарен, – Полозов сиял, возбудившись.

– Маэстро, появитесь, – Автандилов позвал.

И когда инструктор высунулся, червонцами помахал.

– Водка, водка хотеть.

– О, есть, есть, – инструктор торопливо спрятался, завозившись, тут же с непочатой бутылкой Viru Valge вынырнув. – Хлеб, яблоко только.

– Сойдет, – Автандилов несколько десяток, не считая, на барьер с ружьями кинул, бутылку распечатав. Подставленный инструктором стакан доверху наполнил.

Полозов жадно выпил, из двух одновременно ружей, стакан Автандилову передав, выстрелил, яблоко надкусив.

– Волшебно, – волшебно выдохнул.

Когда все спуталось, к Линде поехали, до ее возвращения отключившись. Вечером втроем в ресторане ужинали. Автандилов Линду ненавязчиво соблазнял.

– О, у нас к таким отношениям не так просто, как у вас, относятся, – в кухне она, на раскладушке себе постелив, закрылась. – Не так громко разговаривайте. А то мне завтра на работу рано вставать.

Водки с лихвой из ресторана принесли. Спать не хотелось. Полозов на тахте развалился. Вяло пили, консервированным компотом заедая.

– Интересно, где я с ней спать буду? – Полозов, прикидывая, размышлял. – В гостинице не разрешат. Да и наверняка она не одна в номере. К тому же вряд ли она меня афишировать решится. И мест как всегда, конечно, нет. Линду что ли попросить, чтобы на пару дней к какой-нибудь подруге переселилась. Вроде бы у нее даже какой-то жених есть. Тогда бы ты на кухне лег.

– Я в гостиницу могу. Четвертной в крайнем случае суну. Не проблема. Что-нибудь найдут. Сейчас же не сезон.

– Боже упаси. И речи быть не может, – Полозов встрепенулся. – Я так не смогу – чтобы проснуться, а тебя нет. И потом ей это совершенно не нужно.

Автандилов удивленно на Полозова глаза вскинул.

– Ты не поверишь, но я с ней толком так и не переспал, – Полозов недоуменно плечами пожал. – Мне самому странно. Она – как лед. Холодна. Абсолютно фригидна. Вообще ничего не чувствует. Я ее раздеваю, а она мне дает понять, что никакого желания не испытывает. Ну у меня тоже все сразу пропадает.

– Просто она тебе не для этого нужна. Так же, как и ты ей, – Автандилов, пальцы в банку запустив, за вишенкой гонялся.

– Ты прав, – сладко Полозов потянулся. – Для этого у меня Наташка есть. Сумасшедшая девка. Окончательно на ебле свихнутая.

Автандилов вишенку подцепил.

– У тебя с ней что? Вовсю продолжается? – в рот отправив, насторожился.

– Не то слово. Каждый Божий день. Наташка сейчас у родителей в основном. Там отец совсем того. Загибается. Поэтому она ко мне приходит. У нее, по-моему, бешенство матки. Еще войти не успеет, уже трусы снимает. Да, все хотел спросить. Она мне что-то такое плела, что якобы ты с нее какое-то слово взял, что она со мной трахаться не будет. У тебя что – к ней что-то осталось?

Автандилов вишенку машинально пожевал.

– Странно, – косточку в кулак выплюнул. – Со мной она предпочла поссориться. Кудрявцева своего на меня натравила. Я дней пять назад им звоню…

– Знаю, – Полозов перебил, рюмки наполнить собираясь. – Я как раз у них сидел. Наташка Кудрявцева стала заводить. Плакалась, что ты ей чуть ли не каждый день названиваешь и все по новой начать предлагаешь. Понятно для чего. Чтобы от нас с ней подозрения отвести. И тут как раз тебя угораздило позвонить. Ну она сразу трубку Кудрявцеву сунула. А он как твой голос услышал – так аж позеленел.

– Главное, что я ему без всякой задней мысли: «Валера, привет, дорогой». А он: «Автандилов, ты? Автандилов, ты?» Я думал, он с полным ртом, жрет. А он оказывается от возмущения не мог выговорить. Ну да, говорю, я. А он с такой злобой прошипел: «На хуй, на хуй, Автандилов, пошел». И трубку бросил. Я просто опупел. На хуй – так на хуй. Но все-таки можно же объяснить, за что. Что я ему плохого сделал?

Полозов, Автандилова чокнуться приглашая, ухмылялся.

– Ни хрена себе. Сам жену отъебал, и еще, что его муж на хуй послал, возмущается.

– Во-первых, она тогда его женой еще не была, – Автандилов рюмкой до рюмки Полозова дотронулся. – Во-вторых, мы всего одну ночь вместе провели. А в-третьих, они мне своим счастьем обязаны. Я же их свел.

– И ты считаешь, что ты ей подарок преподнес? Да она Кудрявцева твоего терпеть не может.

– Какого ж хуя тогда замуж за него шла? – Автандилов, выпив, за вишенкой полез. – Да еще так оба благодарили. Мол, за колокольню особое спасибо. Так и сказали. Я же им на колокольне переночевать посоветовал.

– Они мне твоей историей с колокольней все уши прожужжали, – Полозов, не вставая, сопел, шнурок на ботинке распутывая.

– Я Наташку в Переславль пригласил. Туда целая орава тогда собралась. Я их обещал немного проспонсировать. Помнишь? – Автандилов Полозова не расслышал. – И тут с Ленкой спутался. Кстати, из-за тебя все. Ты же мне свою Ленку подсунул.

– Ты хочешь сказать, что ты ее у меня увел? – Полозов съехидничал.

– Пришлось в Тбилиси срочные дела придумывать. Якобы. А Наташка уже настроилась. Я Кудрявцева как лучшего друга и попросил, чтобы он вместо меня съездил и все ей там показал. Они же уже знакомы были. Вместе не раз киряли. Я им как-то по пьянке рассказал, как с одной чувихой в Переславле на колокольне в спальном мешке ночевал. Помнится, жара стояла. А там возле самого озера заброшенная церковь есть. Даже, когда разлив, колокольня из воды торчит.

– Да я уже сто раз слышал, – Полозов зевнул, ботинки скидывая.

– Ну а они, как вернулись, первым делом: «За колокольню спасибо». Дескать, что-то такое там между ними произошло. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Умора. И вроде я их сам ко всему подтолкнул. Ну и отлично. Совет да любовь. Если все у вас так удачно сложилось – спасибо скажите.

– Они и сказали, – Полозов под одеяло залез.

– Они меня даже на свадьбу не пригласили.

– Ты ничего не потерял.

– Тебя вот почему-то позвали.

– Ко мне Валеркина мама неравнодушна.

– Ну ладно. Не важно. Мелочи. Можно временно и охладеть, я допускаю. Но зачем она Кудрявцева на меня науськивает? С какой стати? Ведь я им только добра желаю.

– Она считает, что ты ей слишком много зла причинил.

– Я? С какой стати?

– Что ты ей жизнь искалечил.

– Она что, спятила?

– Да ну ее к черту, – Полозов к стене отвернулся, глаза закрыв. – Она меня сейчас меньше всего, как ты понимаешь, волнует.

– Меня тоже. Но надо же разобраться, за что она на меня так взъелась.

– Может, она за тебя замуж выйти рассчитывала.

– И тебе свою невинность преподнесла?

– Но на следующий день уже в твоей постели оказалась. Что-то сон не идет. Давай еще по чуточке тяпнем.

– Хорошенькое дельце, – Автадилов непочатую бутылку распечатал. В предыдущей уж слишком на донышке оставалось. – За меня замуж выйти мечтает. Тебе отдается. Ты ей целку ломаешь. С другим моим другом в загс идет. С тобой ему изменяет, И я же еще и виноват.

– Ты же с ней в Переславль не поехал.

– У меня же отец заболел, – Автандилов с кресла к Полозову на тахту пересел. Полозову водку подал.

– Якобы, – Полозов сквозь дрему.

– Но она же ничего про Ленку не знала. Впрочем, ты скорее всего ей и проболтался. Кто ж еще? Ну не говно?

– Обожаешь всех кроме себя винить, – Полозов, глаз не открывая, выпил.

– Да Боже сохрани. Я просто пытаюсь понять, почему она на меня злится. Если из-за Ленки, то она появилась, уже когда Наташка в тебя по уши была влюблена. Только о тебе и думала.

– Но замуж черт побери за тебя хотела, – Полозов глаза открыл, водкой взбодрившись. – Компотику дай запить. Ну если не замуж, то как минимум на тебя поставила, что ли. Думала, что ты ее не оставишь.

– Тебя любила, с тобой трахалась, а на меня поставила? Дурдом на выезде, – притворно Автандилов рассмеялся.

– Что ж тут противоестественного? Ее можно понять.

– Что же она на тебя не поставила?

– Ума хватило понять, что я с Наташкой ради нее не расстанусь. Так что ты в любом случае перед ней кругом виноват, как ни крути. Ума не приложу – чему ты удивляешься. Что она на тебя смертельно обижена? А на кого ей еще обижаться? Подожди, скоро она на Кудрявцева переключится – тогда не исключено, что тебя простит. Пока она просто ему с его друзьями чуть ли не на его лазах изменяет, а скоро еще и изводить начнет. Уж что-что, а быть стервой она умеет. А как, если бы ты знал, Валеркина мама тебя ненавидит. Вот уж, если б можно было, не задумываясь тебя бы убила. Так что ты ихней семейки поостерегись. От них от всех чего угодно можно ждать. Я тебя предупредил, – Полозов, рюмку Автандилову отдав, подвинулся. Автандилову место освобождая.

– Ты еще небось и мамаше всю правду-матку про нашу историю наедине в глаза режешь. Ну не гаденыш? – Автандилов, одежду с себя стягивая, ворчал. Пока деревья не занервничали, и ящеры среди их ветвей не замелькали. – Интересно, как она всю ситуацию себе мыслит.

К полудню все окончательно совместилось. Полозов, опохмеление отложив, на телефон набросился. Одновременно люстра под потолком лаяла. Обои тиной затягивались. Из санузла подземный гул доносился. Полозов корячился, сквозь сознание Автандилова перегибаясь, тянулся, к бутылке прикладываясь. Из горлышка по глотку делая. Линда ландышевой пыльцой где-то за горизонтом умывалась. Полозову наконец повезло. Ответили, что часа через полтора информацией будут располагать. Судя по всему, сегодня вернутся. Правда, неизвестно когда. Полозов с легким сердцем стакан взял.

В ванне по очереди освежившись, детали уточнять продолжили, причудам бытия удивляясь. День в хождениях по барам и ресторанам быстро иссяк. На глазах темнело. Откуда-то вышли. Полозов себя пятерней по лбу шлепнул.

– Свечи.

– В любой костел зайдем – купим, – Автандилов тоже вспомнил.

– Да ну их, – Полозов поморщился. – Католические.

– Какая разница. Можем в Александра Невского.

– Там службы сегодня нет. Будни. Еще шампанское. И – розы. Вот что самое главное, – с места рванув.

Автандилов такси остановил. Полозов, влезая:

– Я поклялся, что принесу. Во что бы то ни стало. Надо заранее было б. Как же мы не сообразили. Можно в Таллине розы купить? За любые деньги, – у водителя спросил.

Плечами тот пожал. Промолчав.

– Тогда по всем цветочным магазинам. Или на рынок. Где у вас грузины цветы продают?

– Ты, Марлен, смотри в бане такое не скажи, – Автандилов рассмеялся.

– Что?

– Про грузин. Что они цветами торгуют. А то тебя шайками закидают.

На рынке кавказцы тюльпаны, пионы, гладиолусы и хризантемы в изобилии протягивали. Все кроме роз. Вокруг целлофановые обертки оглушительно шуршали. В первом же цветочном магазине продавщица симпатией к ним прониклась.

– Розы сто лет не завозили. И пока не предвидятся. В магазинах не найдете. Я вас откровенно между нами предупреждаю. Просто чтобы вы время зря не тратили.

На рынке хризантемы охапками покупали.

– Вполне же декадентские цветы. Тоже сойдут, – Полозов уступил, соглашаясь.

Шампанского ящик в багажник закинули. Хризантемы такси запахом переполняли, на заднем сидении горой сваленные. Голову кружа и дурманя. В «Сувенирах» глаза от разнообразия свечей разбегались.

– Штук двадцать хватит? – Автандилов к Полозову, из машины не вылезавшему, наклонился.

– Штук тридцать, – тот как всегда.

Всех, какие были, набрали. Линда давно с работы пришла, втащенные покупки беглым взглядом удостоив. Хризантемы сразу в ванну с водой положить посоветовала.

– У меня столько ваз нет, – от шампанского не отказываясь. – Котлеты принесла. Из котенков. Будете?

– Из каких котенков? – Автандилов переспросил, не поняв.

– Ну из котят. Правильно? Мы так шутим.

– В СССР с мясом хуево, старик. Тебе не понять, – шампанское Полозов откупоривал.

Автандилову неловко стало. «Сам черную икру ложкой жрал», – с укоризной подумал.

– Мы такое говно не едим, старуха, – Полозов бокалы наполнял. Столько же через край перелил.

«Завтра надо будет побольше продуктов натащить. Или денег перед отъездом оставить».

– Может, в кабак сходим, – предложил.

– Умнее ничего не придумал? – Полозов вертелся, копытом бил, места не находя.

– Я не тебя спрашиваю. Ты со своей Наташей разберись. Поезжай, встреть, сюда привези. А мы пока где-нибудь поужинаем. Мы же вам только мешать будем.

– Что? – Полозов глаза выпучил, на театральное шипение перейдя. – Как ты сказал? Ме-шать? Вы? Мне? – слюной брызгал. За сердце, голову запрокинув, схватился. – Родненькие мои, умоляю. Все что хотите. Только меня не покидайте, – еле слышно. – Мне плохо.

– О, – Линде все уже знакомо было. – Мне завтра на работу. Я спать буду.

– Линдочка, миленькая, хоть один день ты свою работу можешь пропустить? Ведь ничего не случится. Олег тебе больничный устроит. Ну ради меня. Ты, я, Наташка, Олежка, а? В одно место поедем. Тебе понравится. Шампанское будем пить. Свечи зажжем.

– Я знаю, – укоризненно Линда головой покачала. – На кладбище. Опять водку в могилу выливать.

– Не водку, Линдочка. Шампанское. Я тебя заклинаю. Во имя всего святого. Последний раз, – Линду за руки хватал, в глаза умоляюще заглядывал.

– О-о-о. Не надо. Я твой последний раз знаю. Каждый раз последний раз.

Полозов на телефоне повис. С кем-то уже договорился, что в курсе его держать будут. Автандилов с десяток бутылок в баул уложил. Такси вышел ловить. С хризантемами повозиться пришлось. У гостиницы припарковались. Полозов снова что-то выяснять убежал. Так с шилом в одном месте и исчезал, появляясь, пока автобус с киношниками не показался. Полозова ошпарив. Ручку дергал, дверь пытаясь открыть. Припустился, Автандилова за собой потянув. Линда в машине осталась. Наташа, следом за режиссером показавшись, к Полозову в объятия бросаться не торопилась. Холодно издали кивнула, Полозова осадив. Отвернувшись, режиссера внимательно слушала. Тот, из автобуса выходя, за что-то ее энергично отчитывал. Актриса отрывисто из-за ее спины гневалась. Режиссер отбегал, за голову хватался, в пространство жестикулировал, к актрисе, Наташу обойти пытаясь, подбирался. Та отскакивала, в сторону как лошадь испуганно шарахаясь. Наташа руки расставляла, от режиссера ее загораживая. Вокруг, глазея, задерживались. Толпа росла, Наташу от Полозова оттесняя. Целую вечность непонятно что происходило. Полозов бледнел, свирепея.

– Еще пять минут этого блядства, – отрезал, – и – на вокзал. В Москву.

Наташа к Полозову с Автандиловым наконец выбралась. В бороды того и другого чмокнула.

– Не сердись. У нас сплошные неприятности, – даже не улыбнувшись.

– Скорее. Такси ждет, – Полозов сквозь зубы процедил, обиду изображая.

– Ты что. Если я уйду, тут такое начнется, – Наташа в сторону режиссера ресницами помахала.

– У тебя температура, наверно? Я ее двое суток жду, понимаешь, как на иголках, извелся, истосковался. Я отсюда без тебя ни шагу не сделаю. Или ты сейчас с нами поедешь, или я тут все разнесу. Иначе к чему все было затевать?

– Натали, – актриса, Наташины намерения почувствовав, завопила.

Наташа, как ей лучше поступить, вычисляла. Что Полозов некстати возник, досадуя. Актриса к Наташе жалась, в каком-то немыслимом балахоне путаясь. Несколько мгновений по Полозову с Автандиловым пылающими глазами блуждала.

– Кто… эти… люди? – из себя выдавила. Терзаниями низкий грудной голос полон был. Узким пальцем на полозовские ботинки показывала.

Полозов к актрисе шагнул.

– Я, конечно, безумно извиняюсь. Марлен Полозов, – поклонился. – Я – Наташин муж. А это мой самый близкий друг. Олег Автандилов.

Актриса, руки заломив, замерла. Настороженно за Полозовым наблюдала. Поддержки у Наташи ждала. Народ скапливался, не сомневаясь, что очередной эпизод репетируют.

– Полагаю, что Наташин рабочий день окончен? – Полозов элегантно актрису отстранить попытался. – И в данный момент мы ее с вашего позволения забираем. Соблаговолите сказать, в какое время и в какое место мы завтра должны будем ее доставить.

Актриса, к Полозову неожиданно подлетев, в лицо ему ногтями вцепилась.

– Глеб, Глеб, – Наташу отбивая, визжала.

Полозов за руки ее хватал, отступая.

– Что тут происходит? – весь в коже режиссер протиснулся.

Автандилов актрису в объятиях сжимал, от Полозова оттаскивая.

– Глеб, он меня ударил, ­– ладонями от Полозова защищаясь.

Наташа Полозову царапины носовым платком промокала. Актриса на асфальт упасть норовила, из рук Автандилова выскальзывала.

– В чем дело, молодой человек? – для порядка режиссер поинтересовался.

– Наташа, товарищу, пожалуйста, объясни, что если он сию же минуту свою профурсетку не уймет, я его вместе с ней собственноручно по стенке вот этой гостиницы размажу, – у Полозова зубы горло режиссеру разорвать чесались. Ноги подкашивались. Под ребра раскаленный лом ввели.

– Марлен, ты не прав. Мне за тебя стыдно. Сейчас же извинись. Глеб Евгеньевич здесь совершенно ни при чем, – Наташа, возмутясь, вспыхнула. – Глеб Евгеньевич, я случайно своих знакомых из Москвы встретила. Она приревновала. Не обижайтесь. Никто ни в чем не виноват.

Автандилов, помощи не дождавшись, актрисе на свободу позволил вырваться. Та за лацканы режиссерской куртки цеплялась.

– Глеб, она меня оставляет.

Режиссер пальцы ее с себя стряхивал, разжимая. Отстранялся.

– Эй, в конце концов кто-нибудь ее уберет? В номере ее заприте. И что хотите, то с ней и делайте. Хоть усыпляйте. Или психовоз вызывайте. Только меня от этого сокровища избавьте. Хватит, – задом пятясь, выкрикивал.

Актрису от режиссерской куртки отдирали. Неистово она отбивалась, то к Наташе, то к режиссеру апеллируя.

– Натали… Глеб…

Режиссер актрису поближе к Наташе теснил. Та, маневр его разгадав, за Полозова прячась, увертывалась.

– Да, но вам не кажется, что и мне вся ваша порнография когда-нибудь может осточертеть? – Наташу тоже прорвало.

Полозов, переменой Наташиного настроения воспользовавшись, к машине ее повел. Нерешительно она подчинилась. Актрисе ее уход энергии прибавил. С новой силой задергалась. Человек пять ее облепили. Режиссер, наперерез бросившись, Полозову с Наташей путь преградил.

– Наташа, молодой человек, вы меня без ножа уж не режьте. Хоть вы меня и незаслуженно оскорбили, но сейчас не время счеты сводить и отношения выяснять. Будем считать, что вы погорячились. Сами видите, в каких условиях работать приходится. Я вас Христом Богом прошу. Представляете, если все под занавес сорвется. Да меня Зямин в порошок сотрет, четвертует. Он ведь только того и ждет. Я ведь без его ведома на эту авантюру подписался. А я уж по гроб жизни вашим должником буду, а?

Полозов успокоиться успел. Наташа обернулась. Актриса затихла, чем переговоры закончатся, ожидая. Жалобно взгляд Наташе посылала.

– Марлен, мне в номер зайти придется, – на пуговицу полозовскую как на кнопку указательным пальцем надавила.

Полозов губы скривил. Наташа, актрису обняв, слезы ей вытирала. Их, в кольцо взяв, повели. Полозов на переднее кресло плюхнулся, дверцей в сердцах хлопнув. Ожидание с места сдвинулось и началось. Полозов ерзал, почесывался, бутылку то и дело у Автандилова брал. Глотнув, отдавал.

– Ну как? – у Линды допытывался. – Правда, красивая?

Уже за полночь было, когда Наташа в дверях гостиницы появилась. Автандилов вылез, ее пропуская.

– Ну и работка, – Наташа, влезая.

– Пожалуйста, на кладбище. Которое у автовокзала, – Полозов вполголоса.

– Русское что ли?

– Сегодня какой-то особенно ненормальный день.

– Олег, который сейчас час?

– Я даже душ не стала принимать. Тебе такого не оценить.

– Олег, что-то в горле першит. Изжога, наверное.

– Олег, мне тоже дай глотнуть. Промедол пришлось вколоть.

– Врача вызывали? – Автандилов.

– Что ты. Какой врач. В больницу тут же бы отправили. Своими силами обходимся. Дозы ее знаем. Изучили.

– О чем хоть кино будет?

– Любовь. Морковь. В общем, стриптиз по-социалистически.

– Долго вам тут еще колупаться?

– Ах, как будто все эти дни только шампанского и хотела.

– Ты хотя бы для приличия познакомилась.

– Ох, извините. Наташа.

– Линда.

– Я слышала, в Таллине какую-то финскую баню открыли?

– Тебе с мужиками захотелось помыться?

– О, так у нас нет. Сауна есть. Просто баня. Без воды. Слишком горячо.

– Теперь до завтра можно не дергаться. В случае чего подстрахуют. Мы сейчас куда?

– На кудыкину гору.

Прохожие исчезли. Мимо запотевших стекол ничего кроме осенней зябкости не проносилось. Перед самыми воротами впритык затормозили. В темноте контуры двух шпилей, крестами увенчанных, над аркой кирпичной различались. Все выгрузили. Полозов с серьезным видом активничал, кому чего брать, на Наташу по инерции дуясь, распределял. Когда стук мотора в дальнем где-то конце улицы растворился, все стихло. Полозов чугунную решетку калитки толкнул. Первым в обозначившуюся аллею войдя. И сразу листья зашуршали. Разгар листопада был. Только из-под ног и слышно было. И вдруг звезды высыпали.

Автандилов с Наташей и Линдой от Полозова отстал, тот куда-то свернул, все так же уверенно спешить продолжая. За ограды, по правой стороне тропинки ажурно тянувшиеся, мельком заглядывал. Вскоре из виду потерялся. Автандилов не спеша в его направлении шел. Впереди контуры высокой кладбищенской стены обозначились. Тупик, видимо, был, потому что теснее становилось. Сзади Полозов позвал.

– Наташка.

Обернувшись, Полозова, незамеченно пройденного, увидели. Он в просторной ограде, над плитой присев, листья отгребал. Сквозь калитку, им открытой оставленную, подошли. Рядом с могилой короля на том же участке несколько надгробий черного гранита стояли. Автандилов, все обойдя, на каждом фамилию Варсонофьевых разобрал.

– Кто такие Варсонофьевы? – Полозова спросил.

– Его двоюродная сестра по мужу Варсонофьева. И та старуха на мызе. Она тоже из Варсонофьевых.

Участок, по всему судя, не посещался. Ограда ржавела. Из надгробий одно наклонилось. В цветниках несколько лет, заметно было, ничего не высаживали. Из-под палой листвы небольшая – чуть больше тетрадочного листа белого мрамора плита показалась. На ней сверху неумелой рукой контуры королевской короны вырезаны были.

– Свечи где? – Полозов по сумкам полез.

Линда, откуда-то достав, Полозову передавать стала. Полозов вокруг могилы их расставлял, в землю втыкая.

– Спички дайте, – ни на кого не глядя.

Автандилов в кармане коробок нашел. Полозов чиркал, не спеша к каждой свече поднося. Закорючки погасшие откидывая. Безветренно было. Заборчик в полную силу пестро и беспорядочно разгорелся. С тихим потрескиванием все колыхалось, аромат расточая. Тени от кружева ограды как паучьи лапы шевелились. Полозов несколько хризантем у Линды взял.

– Прости, что не розы тебе принесли, – прошептал. Перед плитой положив. Постояв, знаком дал понять, чтобы все то же самое сделали.

Наташа несмело два цветка на могилу уронила. Линда, подойдя, все, что в руках держала, через свечи вывалила. Полозов сумку распахнул.

– Налетай – подешевело, – сколько смог, захватив, бросил.

Автандилов, сумку у Полозова забрав, поднялся и по другую сторону могилы встал, чтоб все его видели. Сумку над головой подняв, опрокинул, могилу хризантемовым водопадом засыпав.

– Теперь – шампанского, – Полозов в ладоши захлопал, Автандилова одобряя.

Автандилов всем по бутылке раздал. Полозову сразу две протянул. И себе.

– По моей команде – салют в честь короля. Как откупоривать – знаете? – Линде с Наташей, как те неловко фольгу сдергивали, заметив, помог, проволоку чуть ослабив. – Приготовились. Не надо подталкивать. Она сама вылетит. Залп.

Полозова и Автандилова четыре бутылки одновременно выстрелили. Через две секунды – Наташина. Наташа съежилась, оглушенная. И сразу – у Линды. Линда, растерявшись, из рук выпустила. Автандилов подхватить успел. Полозов уже хризантемы из обеих своих бутылок поливал.

– Ну, смелее, – всех присоединиться приглашал. – Он до безумия шампанское любил. И толк в нем понимал.

Шампанское, громко шипя, пенными хлопьями на белых лепестках оставалось. Наташа с Линдой понемногу отлили. Автандилов – с полбутылки. Остальное Полозову протянув. Тот свои пустые отбросил.

– Теперь так скажем. Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная, – тихо Полозов произнес. – Только чур как следует пить. Не мухлевать. Как-никак короля поминаем, – жадно в горлышко всосавшись.

– А вы, девочки, чего задумались? Что до дна, договаривались же, – Автандилов Линду с Наташей поторопил.

– У меня сразу не получается. Вы же стаканы, конечно, взять не додумались? – Наташа, отпив, передохнула. – Или забыли?

Линда, захлебнувшись, закашлялась

– Ничего, вы потихоньку, крошечными глотками. Ну? Вот, правильно. Еще. Вот так, – Автандилов Линду по спине погладил.

Полозов могилу перекрестил. Потом сам. Наташа, к Полозову прижавшись, волосы его на пальцы свои тонкие наматывала, губами до его губ дотрагиваясь. Но не целовала.

– Первые красавицы с ума по нему сходили. Поклонницы под его автомобиль бросались. А он – женщины так и не познал. Ни разу за всю жизнь. Просто, что это такое, понятия не имел, – Полозов мимо Наташиных глаз на свечи смотрел.

– Трудно представить, – Наташа удивилась. – Он же красивым был.

– Нечеловечески. Изысканно. Не по-земному. Как-то даже нелепо. Ты его фотографии видел? – Автандилову.

– Может, он по другой части? – Наташа предположила.

– Нет. Исключено. Отпадает. Он ведь весь как на ладони был. Каждый его шаг был известен. Ни от кого не таился. Если что – сразу бы всем известно стало. У его трона столько всяких завистников, злопыхателей вертелось. Малейший повод – разу бы раздули. Но нигде ни на что даже намека нет, – отблески, повсюду скользя, полозовское лицо задевали.

– Чем же тогда такое равнодушие к женщинам объяснить?

– Тем, что ему самого себя достаточно было. На то он и король, – Автандилов за Полозова ответил, мраморному мерцанию ледяных брызг себя околдовать позволив.

– У них у богатых свои причуды. Хочешь походим? – Полозов Наташе предложил.

– Что ж короли – не люди? У них же у многих по нескольку жен было. А уж любовниц, фавориток всяких – вообще не сосчитать.

– Мало ли кто как назывался. Он реальным, а не фиктивным королем был. Он ведь палец о палец, чтобы титул получить, не ударил. Другие на его месте что-то предпринимали, суетились, кого-то устраняли, задабривали, подкупали. А он как-то отдельно от всего царствовал, – Автандилов снежной живописью хризантем наслаждался.

– Да, еще в какую-то поэтессу всю жизнь влюблен был, которой вовсе не существовало. Он ее себе придумал, – Полозова, как все идет, восхищало.

– Он даже ее культ ввести мечтал. Храм построить планировал. Но тут мы никогда ничего не узнаем. Его тайной так и осталось.

– Его церковники и клерикалы в конце концов разубедили.

– Интриги отовсюду шли. Даже из Ватикана. Уже такое время наступало, что все рушилось. Энергии иссякали. Связи между событиями обрывались. Все монархи на компромиссы соглашались. Масонам кости одну за другой кидали – лишь бы удержаться. А он во внезапно всплывшем дерьме не захотел копаться. Побрезговал. Никаких приказов отдавать не стал. И перед самыми событиями, когда все от его решения зависело, в Тойлу переехал. За что, скорее всего, ему потом всю жизнь мстили. Он ведь без всякой охраны здесь жил.

– Его в безволии упрекали.  Считали, что он столицу на произвол судьбы бросил.

– Он чисто по-королевски поступил. В гробу он вашустолицу видел. Ловчить и изворачиваться не в его природе было. Его на террор провоцировали. Он такой вариант категорически отверг. «Я король, а не угнетатель». Ведь если бы он тактику своих врагов использовал, ни нас, ни сегодняшнего праздника здесь не было.

– Ты, Олежка, больно его идеализируешь. Своих сторонников он тем не менее предал.

– На что эти сторонники годились. Разве что печки ими хорошо было бы топить, – Автандилов фыркнул. – По-моему, он достаточно уникален был, чтобы к его имени каких-то политиканствующих лилипутов приплетать. Своему предназначению он не изменял. В тридцать девятом его вдруг советский полпред в Эстонии посетил. Интервью все газеты поместили. К нему сразу интерес вспыхнул. Правда, на короткое время. Тем не менее вспомнили. Полпред его спросил: «Вы эмигрант или беженец?» Он ответил: «Прежде всего я не эмигрант. И уж тем более не беженец. Я просто король. А с 1917 года еще и дачник».

– И вскоре у него уже никакой дачи не было. Хоть ему и моча в голову стукнула – к советским солдатам с хлебом-солью выйти.

– Мне кажется, что все подобные истории – сплошная выдумка. Он ведь в полной изоляции оказался. Ему какие угодно слова и поступки могли приписать. Возможно, конечно, какая-то экстравагантная выходка с его стороны и имела место. Но в том, что он никогда ни к каким обстоятельствам не приспосабливался, я убежден.

– Тебе трудно объективным быть. Ты в него влюблен, – туман придвинулся, очертания Полозова размыв. Что-то выпало. Как будто все убрали, а потом снова поставили, слегка перепутав.

Линда на соседний гранит присела. Несуетно ни во что ни вмешиваясь. Как немного чужая.

– Линда, ты в Таллине котируешься? – Автандилов немного страдать от ее недоступности начинал.

Сияние в светлых волосах Линды застревало, ее преображая. Лучи отовсюду пробивались. Плотно сбитой, молочной и аппетитной Линда была.

– Ну… тебе здесь цену знают? Ты красивой считаешься? В Москве, например, ты бы всех покорила.

– О-о-о, – Линда поняла, пальцем Автандилову погрозив. – У нас об таком не говорят.

Калитка скрипнула. Наташа с Полозовым, сплетясь, в аллею вышли. Серебряный порошок, в воздухе порхая, на них оседал.

– В Прибалтике симпатичных девушек мало. А в Москве сейчас скандинавский тип моден. Ты ведь на эстонку не похожа.

– Финская кровь есть, – Линда нехотя подтвердила.

– Тогда все понятно. А у тебя жених есть, да?

– Да, – отмахнулась.

– А где он?

– Он не здесь. Не в Таллине.

– А где?

– В лесу.

– На хуторе?

– Как?

– На мызе?

– Да.

– Автандилов, как Полозов с Наташей, лунной пылью обсыпанные, посреди аллеи целовались, смотрел. На ограду облокотившись.

– Когда вы поженитесь, то где будете жить? У тебя или у него?

– Как он захочет.

– А если он в лесу захочет?

– Ну и что. Пусть.

– Тебе там разве не скучно будет?

– Почему скучно? – удивилась.

Улыбку Автандилов вымучил.

– В Москве ты бы за богатого человека замуж могла выйти.

Линда глаза вскинула, пояснений ожидая. Автандилова смутив.

– Прости. Ты своего жениха любишь?

– Да, – равнодушно.

Полозов с Наташей, нашептавшись, нализавшись, подошли. К Автандилову, по ту сторону ограды оставшись, приткнулись. Полозов Автандилова обнял.

– Марлен, мне вот какая идея покоя не дает, – сосредоточенно Автандилов заговорил. – Если ему памятник поставить. Какому-нибудь тонкому скульптору заказать. Надгробье. Из белого мрамора. Я так представляю. Продолговатое, типа гроба. Но сверху – куча роз. Не несколько, не букет – тогда вся идея насмарку пойдет. А целая гора роз. Много-много. Самого нежного мрамора. Тщательно выделанных и как можно натуралистичнее – чтобы от настоящих не отличить. И после дождя приходить. Когда капли будут блестеть. А? Деньги есть. Ты как считаешь, куда с такой идеей обратиться?

Полозов руки с автандиловских плеч убрал. На шаг отступив, губами слегка подвигал.

– Памятник, – усмехнулся. – Я отцу родному памятник не могу поставить, – потоптался. – Нет, отцу, отцу сначала. А потом уж, – заходил, опешив, растерявшись. – Ну куда обращаться? К местным властям? Они тебя в Москву отфутболят. Сами с такими вещами связываться не захотят. К общественности здешней? Они тебя из чисто националистических соображений куда подальше пошлют. Они ведь уверены, что он, когда Совдепия Эстонию захватила, ликовал. Приветственные оды в Москву слал. С совдеповским послом чуть ли не целовался. И попробуй-ка их разубедить. А через Москву действовать – сам понимаешь. Королю – памятник. Политической   акцией сочтут. Неправильной идеологической ориентации. Если не в лоб откажут, то каких-нибудь родственников фиктивных натравят. Те шум поднимут, что во внутренние дела семьи вмешиваешься – ради разжигания нездорового интереса. Сам знаешь, как у нас такие инициативы в зародыше пресекаются, – замолчав, вдоль ограды зашагал.

Автандилов к Линде подошел, рядом присев.

– Зря ты на камне, – едва заметно ладонью по ее спине провел.

– Я не на камне. Сумка вот, – в сторону слегка подавшись, показала. Сумку, в которой хризантемы несли, под себя подложила.

– Все равно напрасно.

– Смотрите, смотрите, чудо какое, – Полозов, внезапно замерев, пальцем через ограду тянулся, на могилу показывая.

Свечи складно и неспешно горели, на треть укоротясь. Автандилов полозовского восторга не понял. Полозов Наташу к калитке потащил, под руку подхватив. К Автандилову. Его тоже вместе с Линдой подняться заставил. И – к могиле.

– На свечи смотрите. Не на огонь, а на сами свечи.

И Автандилов – увидел. Свечи улитки облепили. Из листвы выползая, улиток толпы, светом завороженные, поднимались. Рога выставив, пламени едва не касались, застывая. Теснясь, вверх тянулись.

– Чудо какое, да? Уж улиток навсегда запомним, – Полозов Наташе, в волосы ее роскошные уткнувшись, прошептал.

Целое улиточное переселение совершалось. Бог весть откуда-то орды снимались, шатры свои к теплу и свету перенести торопясь. Воск, вокруг пламени скапливаясь, через край время от времени изливался, передних опаляя. На нижних, сосульками повисая, застывал. Верхние же, на очередную обжигающую волну натолкнувшись, съеживались, в шатрах скрыться спеша. Обездвиженные испугом, замирали, по листве скатываясь. Следом еще шли, свято место пустым оставить боясь. А те, отпавшие, отлежавшись, опоминались. В себя возвратясь, шевелились, высовываясь. И, урока не приняв, робко, настороженно сперва, а вскоре, освоившись, уже смелее и решительнее к подножию свечи подступались. Все свое на себе волоча. Словно к престолу бога неведомого.

1970