Хотя Федя Двушкин с Ваней Копейкиным на свежем воздухе выпивать и отливать привыкли, но в то утро милиционеры в центре города учения проводили, и Федя Двушкин с Ваней Копейкиным, загрустив, в общественном туалете от греха подальше панику переждать решили. Возле писсуаров рядышком пристроились, журчат, мозги разминают, а сами о разных воспоминаниях вчерашних разговаривают.

– Спасибо пусть скажут, что Толя Бубликов до посольства не доехал, по дороге в вытрезвиловку загремел, – Федя Двушкин к Ване Копейкину обращается. – А то он в прошлый раз у себя дома клопов полный спичечный коробок наловил и с собой принес. Увидел, что все кругом выпивают и закусывают, и под диван незаметно кинул. Чтобы семнадцатый год буржуи не забывали.

– Клопами капиталистов на испуг не возьмешь, – Ваня Копейкин к Феде Двушкину поворачивается. – У них отрав разных сколько хочешь продается. Заграничных. Вот если бы им советских чертей туда запустить.

– Или штук пятнадцать мусоров с автоматами подбросить. Чтоб внутри размножались, – Федя Двушкин с Ваней Копейкиным согласился.

Ваня Копейкин с Федей Двушкиным вчера в иностранном посольстве культурно отдыхали, утром туда опохмелиться пришли, но их милиционер не пустил.

– Чтобы, – пригрозил, – и духу вашего поблизости не находилось.

Не иначе как не в то посольство попали.

Помочившись, Федя Двушкин с Ваней Копейкиным место другим желающим уступили, а сами, неподалеку тут же отойдя, ширинки стали застегивать. Вдруг видят – человек какой-то к ним приближается и с почтением так у них вопросительно интересуется:

– Я, – говорит, – на меня прошу не обижаться, но невольным свидетелем ваших высоких рассуждений став, с личностью своей зауряднейшей бесцеремонно в них вторгаться осмеливаюсь. Разговор ваш, содержанием глубоким наполненный, невольно подслушав, потому немедленно представленным вам быть разрешите.

Ваня Копейкин уж на что гений, на весь западный мир знаменитый, а и тот перед гражданином, Федя Двушкин видит, смутился.

– Вы себя в заблуждение не вводите, потому как разговоры наши обычные, – Ваня Копейкин оправдывается. – По причине превратностей судьбы нас сегодня целиком трезвыми оставили. Вот если бы опохмелившись, то мы бы уж тогда вам лапши на уши килограммов по десять навесили.

Ваня Копейкин совсем, Федя Двушкин видит, в себя уйти собирается, потому что он, Ваня Копейкин, когда трезвый, стеснительный больно – перед первым встречным душу не распахивает. Одним словом, Федя Двушкин понял, что Ваню Копейкина ему теперь выручать требуется.

– Вам, – Федя Двушкин человеку повелевает, – представленным нам быть разрешается.

– Покойные родители, – человек свой рассказ начал, – меня по имени и отчеству одного известного генералиссимуса назвали, и с тех пор его инициалы с моими до буквы полностью совпадают.

Федя Двушкин с Ваней Копейкиным историю увлекательную долго и с интересом слушать приготовились. Однако человек сразу же замолчал и на Федю Двушкина с Ваней Копейкиным выжидательно уставился. Федя Двушкин в удивлении на Ваню Копейкина взгляд перевел, а Ваня Копейкин на человека глаза остолбенело вытаращил.

Федя Двушкин за Ваню Копейкина внутренне испереживался, а тот как на гражданина смотрел, так прямо ему в лицо размеренно сформулировал:

– Вас случайно не Иосифом Виссарионовичем зовут?

– Как вы только кощунственность такую произносить способны, – человек, на неправильный Вани Копейкина ответ от души огорчился. – В нашей семье тираны решительно никакой популярности не имели. Всяческое насилие со всем нашим жизненным укладом ни в каких компромиссах не гармонировало. Дедушка мой покойный симпатиями к диктатуре себя ни разу не скомпрометировал и даже сам десять лет репрессиям в концлагере подвергался. Вы лучше еще немного подумайте и тогда наверняка догадаетесь. Ну? Полководец, генералиссимус, но только когда еще коммунизма не было.

Федя Двушкин от азарта за Вани Копейкина сообразительность мысленно его вперед, к воротам противника подталкивал. Ваня же Копейкин, поражению не веря, рта тем не менее для оправдания не раскрывал.

– Ох, ну как же. Ведь каждый второклассник же знает, – человек засуетился. – Великий русский полководец. Наши доблестные войска под его командованием ряд побед над турками одержали. Героический переход через Альпы кто совершил? Вспомнили? Он на Очаков на Измаил победно войско свое водил. Ну?

Заметив, что его подсказки на Федю Двушкина с Ваней Копейкиным никакого действия не оказывают, незнакомец разочарованно в конце концов на милость победителя вынужден был сдаться.

– Да Александром Васильевичем меня зовут. Как Суворова. А фамилия моя – самая распространенная. Ну?

– Иванов, что ли? – недоверчиво Ваня Копейкин говорит.

– Ах, вы лучше сначала меня дослушайте. Самая распространенная, но – третья.

И еще раз повторяет:

– Третья, – говорит.

И что же это еще за фамилия такая – третья? Федя Двушкин снова задумался и сразу же в мысленном тупике оказался. Не идет в ум разгадка – и все тут. Ваня Копейкин уж на что гений, на весь западный мир знаменитый, а тоже окончательно загрустил.

Федя Двушкин, конечно, на вторую интригу, от личности исходящую, крепко обиделся, но вида, настроению своему соответствующего, все же не принимать решил. «Ладно, погоди, личность, – Федя Двушкин думает. – Сейчас Ваня Копейкин вмиг догадается».

И ведь не подвел Ваня. Постоял, потоптался да и говорит:

– Сидоров.

«Вот те на», – Федя Двушкин подумал. А Ваня Копейкин ему тут же как бы ответ дал:

– Сначала Иванов. За ним Петров идет, – размышляет. – А уж после – Сидоров. Вот и выходит, что третья.

Ваня Копейкин все что хочешь отгадать может – просто он по трезвости на публике поначалу теряется.

Федя Двушкин к человеку с презрением уже вполне оборачивается.

– Между прочим у людей, – нос воротит, – с такой посредственной и невзрачной фамилией наличия талантов вовсе не предполагается. Я вам, – возмущается, – разве что удавиться могу посоветовать. Если бы я прозаической такой фамилией обладал, то тут же бы возле вон того писсуара повесился, даже ни секунды бы не раздумывал. От своего излишнего присутствия усталое человечество мигом бы избавил.

Только человек, Федя Двушкин смотрит, не чересчур обидчивым выглядит. И даже наоборот – в Феди Двушкина слова с вниманием вслушивается.

– Теперь, – интересуется, – мне про вас кое-что выяснить разрешите. Вы, без сомнения, видимо, художники по профессии будете?

– Еще какие, – Федя Двушкин с гордостью ему отвечает. – Вот Ваня Копейкин рядом стоит. Тоже художник.

Человек тогда весь аж расцвел. Руками замахав, в умилении засуетился:

– Ну тогда все одно с другим и сходится. Художники ведь – моя самая заветная слабость. Дедушка мой покойный тоже с художниками общение поддерживать обожал. Наш дом, как сейчас помню, всегда богемностью своей выделялся. И двери для муз постоянно открытыми держали. И все, главное, безвозмездно. Но, увы, мы люди беспечные, жизненным испытаниям постоянно подвержены, а потому вы магнитофон там какой-нибудь починить не хотели бы? Разумеется, безвозмездно. Ну там если не магнитофон, то еще чего-нибудь электрическое, может, завалялось? Или там хоть полочку какую к стене прибить, а? Безвозмездно, естественно.

– Нет, – Федя Двушкин ему решительно отвечает, – не хотели бы. Потому как только за неимением роскоши электрической Ваня Копейкин в ощущениях полностью себя независимым чувствует.

Человек, видно, после Феди Двушкина слов на секунду только расстроился.

– Узнаю, – говорит, – богемные рассуждения. Для меня они – прямо как музыка симфоническая. Но, увы, попрощаться вынужден, а то карлики уже с самого утра в ресторане просиживают. А без меня их вряд ли полноценно покормят.

Человек и в самом деле от Феди Двушкина с Ваней Копейкиным убегать собрался. Но тут Ваню Копейкина любопытство охватило. Ване Копейкину тоже, Федя Двушкин смотрит, с вопросом приспичило, потому как сразу задвигался.

– Обожди, – Федя Двушкин человека останавливает. – Куда в такую рань помчался? Еще даже как следует опохмеляться не начали. Хоть про карликов что-нибудь давай выясним.

А человек Феде Двушкину на ходу этак уже:

– Никакой, – отвечает, – любопытной информации тут для вас не содержится. Просто я всякие вещи починяю. И еще карликам покровительствую.

– Каким еще карликам? – Федя Двушкин ему вслед интересуется.

Только человек Федю Двушкина без ответа оставил и из общественного туалета на улицу от них выбежал.

А Федя Двушкин с Ваней Копейкиным, вдвоем оставшись, крепко задумались. Совсем грустно им стало. Ваня Копейкин уж на что гений, на весь западный мир знаменитый, а и тот с того дня запил. Федя Двушкин говорит, что седьмой день Ваня Копейкин из запоя не в состоянии выйти. Все о карликах, будь они неладны, думает.

1968