Впервые напечатано в сокращенном виде под заголовком «Исчезновение дикой красавицы» в еженедельнике «Мегаполис-Экспресс» № 13 от 3 апреля 1996 года
В полном виде напечатано в газете «День литературы» № 9-10 (39-40) за май 2000 года
Где-то в самом конце пятидесятых, когда мне исполнилось лет одиннадцать-двенадцать, меня пригласил к себе на день рождения некий Виктор Прохоров, отец которого возглавлял один из отделов ЦК КПСС (если мне не изменяет память, промышленный). С Виктором мы познакомились летом в «спортивно-оздоровительном» лагере для детей сотрудников ЦК КПСС под Звенигородом (называть загородные лагеря, где отдыхали их дети, «пионерскими» у партийной номенклатуры считалось дурным тоном). Мой приятель был немного старше меня и отмечал свое, кажется, четырнадцатилетие. Торжество проходило в просторной шестикомнатной квартире на Кутузовском проспекте. Нас, детей, собралось человек пятнадцать. Родители само собой отсутствовали. Едва я вошел, как мое внимание привлекла девочка где-то одного со мной возраста. Судя по ее раскосым глазам, китаянка или кореянка. Она с безразличным видом сидела в углу и молчала. Ни мой приятель, ни его друзья подчеркнуто не обращали на нее внимания. Ребята постарше пили коньяк. Кто помоложе, в том числе и я, налегали на сухое и шампанское, которое мгновенно ударило мне в голову. Из магнитофона доносились рок-н-роллы и твисты. Кто-то пытался танцевать. Я пожирал глазами восточную красавицу.
Когда выпитое сделало меня смелее, я решил спросить Виктора о ней. Ответ Виктора сразил меня наповал:
– Мне ее подарили.
– Как? – у меня даже мурашки по телу пробежали.
– А вот так. Предки на день рождения откуда-то привезли. Хочешь попробовать? Ты когда-нибудь трахался? Наверняка еще мальчик. Пошли.
Виктор потянул меня в сторону девочки, другой рукой бесцеремонно схватил ее, вывел в коридор, втолкнул нас обоих в одну из комнат и запер за нами дверь торчащим со стороны коридора ключом.
– Давай, действуй, – пожелал он на прощание.Мы остались одни. Девочка, ни слова не говоря, с демонстративной покорностью легла на диван и уставилась в потолок. На ней была белоснежная блузка, черная юбка и лакированные туфли, которые она даже не сняла. Я растерялся, не имея представления, что мне надо делать, и не нашел ничего умнее, как сесть рядом с ней. Она даже не пошевелилась.
– Ты по-русски говоришь? – спросил я.
В ответ она с легким презрением усмехнулась.
– Как тебя зовут?
– Амга.
– Ты откуда приехала?
Она явно не хотела продолжать разговор и отвернулась.
Я положил ладонь ей на грудь. Девочка даже не пошевельнулась. Я начал не на шутку «распаляться». Прильнув к ее лицу, я поцеловал ее в губы. По отсутствию реакции я понял, что могу делать с ней все, что хочу. Ощущение вседозволенности одновременно и испугало и распалило меня. Не зная, что с ней делать, я запустил руку к ней под блузку, натолкнулся на нежные маленькие выпуклости. Я вздрогнул и… почувствовал, что оплошал. От перевозбуждения у меня произошло обычное мальчишеское семяизвержение. Я бросился к двери и заколотил в нее. Кто-то повернул с той стороны ключ. Я прошмыгнул в коридор и на лестничную площадку.
На следующий день, находясь под впечатлением случившегося, я позвонил Виктору.
– Ты чего растерялся? Хочешь – приходи. Еще раз попробуешь. Мне не жалко. Предки на даче живут.
Мода на «рабынь» из провинции вспыхнула среди московской партийно-правительственной номенклатуры где-то в середине пятидесятых и продолжалась лет десять. Чтобы обеспечить своим подрастающим отпрыскам «нормальное половое развитие», в разные уголки страны направляли гонцов с заданием приглядеть хорошенькую и аппетитную девочку, каким-то образом «выкупить» ее у семьи под предлогом «получения образования в столице» и привезти в дом, чтобы подрастающие балбесы не искали рискованных любовных утех на стороне, чреватых венерическими заболеваниями и проблемами с беременностью несовершеннолетних подружек, а удовлетворяли бы свои сексуальные потребности «под присмотром родителей». Попутно такие «рабыни» выполняли обязанности домработниц. Отработавших свое девочек устраивали на стройку и поселяли в общежитие.
•
Ее назвали Амгуэмой. Ее отец и мать были чистокровными чукчами, хотя Амга и выделялась среди своих пяти сестер той вызывающей красотой, которая присуща как правило метискам, зачатым от русских. В условиях первозданной Чукотки, когда главный добытчик подолгу отсутствовал в семье, всякое случалось, а нравы на факториях и стойбищах царили нестрогие. Чукчи не прочь выпить, хотя официально при советской власти продавать им спиртные напитки строго запрещалось, чтобы они не спивались. Поэтому ради бутылки-другой иные мужчины шли на что угодно, в том числе даже уступали своих женщин заезжим геологам и летчикам.
Она родилась и до одиннадцати лет жила в яранге, на оленеводческом стойбище. В один прекрасный день к их жилищу подкатил бэтээр из расположенного неподалеку ракетного подразделения. Не слезая с него, солдатики спустили отцу Амги канистру спирта, а в ответ «приняли на борт», подхватив прямо за шиворот, одетую в меховую кухлянку дочь. «Заказчики» потребовали «свежатинку», а поскольку все имевшиеся в наличие сестры были им известны, пришлось рассчитаться с ними Амгой. Ритуал проходил каждый раз одинаково. Пока бэтээр возвращался в часть, солдаты успевали «принять» по кружке и по очереди поиметь девочку. Когда им надоедало, то они просто выбрасывали ее наружу. Считалось, что дети тундры сумеют по одним им известным приметам найти дорогу к родному стойбищу.
Зимой пятьдесят шестого, как часто случалось, повалил снег с дождем, вслед за ним снова ударили морозы. Земля покрылась слоем льда, который олени не могли разгрести копытами, чтобы добраться до корма – тундрового мха ягеля. Практически все животные пали, и начальство перевело отца Амги из оленеводов в охотники. Теперь он проводил основное время вне дома, отстреливая лисиц, песцов и белок, появляясь, только чтобы сдать шкурки и запастись патронами, а семья Амги Ульгиновой сменила ярангу на комнату в деревянном перенаселенном бараке в фактории в двухстах километрах севернее Эгвекинота. Зато девочка стала ходить в школу, где немного научилась читать и писать.
•
В начале пятидесятых побывав в составе съемочной группы ЦСДФ на Чукотке, московский художник Олег Кислов, будучи в душе «лириком», как тогда называли романтиков, без памяти привязался к экзотике далекого края и при малейшей возможности улетал туда. Писал этюды, охотился, выходил в Баренцево море с китобоями.
В один из вечеров его пригласила выпить пестрая компания командировочных. Их всегда много на факториях. Санинспекторов, шоферов, заготовителей. Разлили спирт, нарезали оленину. Ближе к ночи кто-то предложил побаловаться с чукчаночкой. Прошлись по комнатам. Первым подвернулся брат Амги, который тут же, в обмен на несколько бутылок пирта (так чукчи называют все алкогольные напитки), приказал сестре обслужить гостей. Бросили жребий, кому первому. Кислов отказался от своей «доли» и ушел к себе.
Проснувшись с первыми лучами солнца, он вышел на крыльцо. Стояло ослепительное лето. Солнце освещало верхушки зеленеющих сопок и отражалось в аквамарине порожистой и шумной реки. Каково же было его удивление, когда он увидел Амгу. Она сидела на деревянных ступеньках крыльца и грустно смотрела вдаль.
– Ты почему не спишь? – спросил ее Олег.
– Не хочется, – коротко ответила она.
– Как ты себя чувствуешь? – Олег не мог представить, как такое хрупкое существо могло выдержать десяток здоровенных самцов.
– Нормально. Только здесь болит, – она показала на низ живота.
Олег предложил ей прогуляться вдоль реки. Она покорно пошла за ним. Он не докучал ей разговорами – просто держал ее ладонь в своей. Потом он пригласил ее к себе в комнату, открыл консервы. Сделав глоток спирта, Амга потеплела, стала улыбчивей и разговорчивей.
– Хочешь, чтобы тебя больше никто не забирал? – спросил ее Олег.
– Ты будешь моим мужем? – ответила она вопросом.
Он страстно обнял ее и стал осыпать ее лицо горячими поцелуями, вложив в них всю нежность, скопившуюся в нем за все годы одиноких скитаний.
Они не расставались ни на минуту. Договориться с братом Амги оказалось делом пяти минут. Проблема состояла в другом. У Олега Кислова подходили к концу деньги, что вынуждало его лететь в Москву, чтобы их раздобыть, продав картины или взяв аванс в какой-нибудь редакции. К тому же Олег жил с матерью, и надо было подготовить ее к появлению Амги, за которой он собирался вскоре вернуться.
Последние дни перед разлукой превратились в непрекращающийся праздник. Они занимались любовью где придется – там, где накатывало. В ярангах у родственников Амги, в каяке – небольшой лодочке типа русского челнока, в заброшенных охотничьих избушках, куда добирались на оленях или собаках. Юная Амга искренне привязалась к сорокалетнему Кислову и отвечала на его ласки своими – как бы в благодарность за то, что ему удалось разбудить в диковатом и замкнутом существе способность любить всей душой и сердцем.
•
В столице Олега подхватила и понесла привычная богемная стихия. Он пил и шлялся по приятелям, которым не умолкая рассказывал об Амге. С деньгами не ладилось. К тому же въезд на Чукотку стал режимным. Пограничники при приобретении билета требовали предъявить вызов. Встреча откладывалась, добавляя в костер кисловской тоски свежие дрова. К тому же вел свою разрушительную работу алкоголь, которым Олег, пытаясь спастись от депрессии, явно злоупотреблял. Собутыльники начали откровенно посмеиваться над его рассказами, обраставшими с каждым днем (в зависимости от степени опьянения их автора) все более фантастическими подробностями.
Между тем слух об экзотической девочке небесной красоты распространялся по столичному бомонду, к которому принадлежал Олег Кислов – во-первых, потому что ярко заявил о себе в качестве художника нескольких нашумевших фильмов, во-вторых – как компанейский парень и завсегдатай ежевечерних застолий в Доме кино и ЦДЛ. К тому же советская интеллигенция переживала увлечение завезенными из-за границы романами Набокова. На одной из пьяных посиделок с участием Олега Кислова завязался спор о «Лолите». Кто-то пошутил:
– А вот Набоков уверяет, что нимфетки не водятся в арктических областях. Неужели, Олег, тебе удалось опровергнуть такого непререкаемого авторитета?
– Плевать я хотел на вашего Набокова. Летом я такую двенадцатилетнюю нимфетку с Чукотки привезу – вся Москва от зависти лопнет.
– И где же ты ее оставил? – вмешался в разговор знакомый Олега – художник, оформлявший интерьеры номенклатурных дач и квартир.
Распаленный спором, Олег в деталях описал, где находится фактория.
Между тем интерес интерьерщика был совсем не праздным. Получив заказ от семьи Прохоровых на отделку одной из их дач, расположенной на Николиной горе (вторую они приобрели в Тарусе), он часто общался с супругой хозяина, Ниной Абрамовной, изучая ее вкусы и выслушивая пожелания. В конце концов он стал для нее настолько «своим», что она поделилась с ним планами поступить так, как сделали некоторые их знакомые, и подыскать своему оболтусу «подружку» посимпатичнее, «чтобы на сторону не гулял».
– Если у вас есть на примете девчонка, вы уж скажите. Но только посмазливее – чтобы он от нее подольше не отлипал и чтобы на людях с ней показаться было не стыдно.
– А вы сироту из детдома возьмите, – предложил художник.
– Упаси Бог. У детдомовских дурная наследственность. Еще обворует. Или блядовать начнет.
Наутро после возлияний с Кисловым художник набрал номер квартиры Прохоровых и сообщил, что, кажется, нашел вполне подходящий вариант.
– К тому же юго-восточный тип всегда в моде. Вашему Виктору вся школа будет завидовать, – и он подробно рассказал все, что пьяный Кислов болтал на каждом углу.
Вечером того же дня Нина Абрамовна доложила о находке супругу.
– Надо комитетчиков попросить, пусть ее фотографию пришлют. Поглядим, что за красавица. Может, и мне сгодится, а? – подытожил разговор Прохоров.
Нина Абрамовна рассмеялась на шутку мужа, обязанного своей головокружительной карьерой ее связям.
Через несколько дней Нина Абрамовна уже показывала Виктору фотографию. Амга в длинном поношенном платьице и в вязаной материнской кофте с дырами стоит на крыльце барака.
– Что, нравится? – спросила Нина Абрамовна сына.
– Подходящая чувиха, – согласился он. – За японку выдать можно. Ладно, валяйте. Скоро у меня день рождения. Будет от вас подарок.
•
Тем временем Олегу Кислову повезло. В «Худлите» затеяли издавать полное собрание Шолома-Алейхема, и Олег, используя свое звание заслуженного художника РСФСР и пообещав «поделиться» с кем надо гонораром, добился права его иллюстрировать. Так что финансовые проблемы отпали. Отыскался и приятель, работавший редактором в «Красной звезде». Он выписал Олегу по его просьбе командировку в Эгвекинот – якобы для написания репортажа о пограничниках. Вскоре он держал в руках билет на самолет до Уэлена с посадками в Новосибирске и Якутске.
За восемь месяцев разлуки Амга прислала ему четыре письма с несколькими написанными неумелым почерком искренними словами. Мол, люблю, скучаю, жду. Кислов же чуть ли не каждый день бросал в почтовые ящики конверты и открытки. В Уэлене он целых двое суток, превратившихся для него в пытку, прождал рейс на Эгвекинот, откуда на «кукурузнике» добрался до фактории.
Все комнаты в гостиничном бараке оказались занятыми, и Кислову предложили переночевать в учительской школы, в которую ходила Амга. К счастью, они успели проснуться, и Кислов ушел перед самым началом уроков.
Олег всеми силами оттягивал возвращение в Москву, отдавая себе отчет, каким испытаниям подвергает выросшего вдали от цивилизации ребенка, с трудом освоившего буквы алфавита, не умеющего даже умножать и делить (из арифметический действий Амга научилась только складывать и вычитать, да и то в пределах десяти), переселяя ее в огромный современный город. Как встретят ее в школе, где ей предстоит догонять своих одноклассников? Если бы Кислов знал, чем обернутся его сомнения.
•
Привести в действие план по доставке Амги в столицу для Прохорова было задачей пустяковой. Для ребят из Комитета ничего невозможного не существовало. В окружном отделе народного образования выдали справку о том, что отличница учебы Амгуэма Ульгинова премируется экскурсией в столицу нашей Родины Москву, куда ее доставят на военном самолете.
За каждым шагом Кислова и Амги стали следить. Однако, к огорчению гэбистов, они не расставались ни на минуту, даже не отнимали друг от друга рук. На четвертый день терпение оперативников лопнуло. К Кислову подошла секретарша директора фактории и сказала, что его срочно вызывают по телефону из Москвы. Случились какие-то неприятности.
– Подожди, я сейчас, – сказал Олег Амге, предчувствуя недоброе.
В кабинете директора его ждал человек в штатском, представившийся «полковником КГБ».
– Я не отниму у вас много времени, – сказал он. – Вы часто и подолгу живете в наших краях, а мы еще так и не познакомились.
Дальше началась обычная светская беседа, которая длилась до тех пор, пока в кабинет не вошел человек и не подал полковнику знак.
– Ну вот мы и выяснили все, что нас интересовало. А то, знаете, у нас край режимный, пограничный, каждое новое лицо не может не привлечь к себе внимания. Так что извините за необходимые формальности и отнятое у вас время. Работайте, творите, желаем успехов.
Когда Олег вернулся к месту, где расстался с Амгой, ее там не оказалось. Он помчался к бараку. Играющие возле крыльца дети рассказали ему, что к Амге подошли четверо, втащили ее в бэтээр и увезли. Она кричала, что не хочет никуда ехать, и звала Олега. Кислов бросился к брату, решив, что тот, нарушив уговор, снова «продал» ее солдатам. Тот клялся, что ничего не знает.
На пятый день мучительной неизвестности он обратился к директору фактории, и тот по-дружески намекнул ему, что будет полезнее, если он перенесет поиски Амги в Москву.
– Предупреждаю, я вам ничего не говорил, – сказал он на прощание.
Кислов шел, сам не зная куда. Когда кончились строения и началась бескрайняя тундра, он упал на землю и в исступлении стал вырывать пальцами мох.
•
Внешне казалось, что перемену в своей судьбе Амга восприняла равнодушно. Только перестала разговаривать, что, в общем, устраивало всех членов семейства Прохоровых и их прислугу. Как хочешь ее обзывай, что угодно с ней делай – в ответ не услышишь ни слова. Насильственный переезд в город и разрыв с привычной жизнью вызвал в ее душе потрясение. Секс с Виктором и его приятелями вызывал у нее отвращение, потому что ее сердце принадлежало Кислову.
– Рыба бесчувственная, трахаться не умеешь. Вот здесь гладь. Лучше с трупом спать, чем с тобой, – орал на нее неутомимый Виктор, который тем не менее первое время успевал «приложиться» к ней за день раз десять.
По вечерам, опустошив семенники, он засыпал прямо на ней, и она выкарабкивалась из-под него и перебиралась на тахту, стоявшую в той же комнате. Утром, едва открыв глаза, Виктор первым делом перемещался туда же. Быстро сняв напряжение, шел чистить зубы и принимать душ.
•
Вернувшись в Москву, Олег Кислов впал в беспробудный запой. Ни о каких иллюстрациях к классику еврейской литературы речь уже не шла. Престижный заказ передали другому художнику. Приятели подначивали его насчет «арктической нимфетки». Он бросался на них с кулаками, после чего долго и безудержно бился в истерике. Через несколько недель он случайно встретился со своим злым гением, разрушившим его счастье. Преуспевающий оформитель интерьеров с гаденькой улыбочкой дал ему адрес, по которому живет Амга (само собой скрыв от него свою подлую роль). Напившись, Кислов пытался штурмом взять охраняемый милицией подъезд. Его скрутили и увезли в отделение. Пока с ним справлялись пятеро охранников, он орал на весь двор:
– Амга, Амга!..
Она услышала и бросилась на улицу, но было поздно. Милицейская машина уже увозила связанного и избиваемого Кислова.
За дебош в «правительственном» дворе Кислова посадили в Лефортовский изолятор. На следствии он сказал, кто дал ему адрес. Возмущенные Прохоровы тут же отказались от услуг интерьерщика и позаботились, чтобы их примеру последовали другие заказчики. Кислову дали пять лет общего режима и отправили в лагерь под Потьмой. Через год Амгу, надоевшую Виктору до того, что он несколько раз ее избил, родители, опасаясь неприятностей, отправили в Тарусу и поселили в качестве прислуги на своей даче, где в их отсутствие проживали дальние родственники – к счастью для Амги, престарелые, и ее никто не домогался.
Однажды, когда она шла в магазин за хлебом, к ней подошел молодой человек лет двадцати пяти, извинился и сказал, что работает экскурсоводом и часто встречает ее на улице. Ее подкупил его мягкий, интеллигентный голос, деликатные манеры, и она ему доверилась. Они условились встретиться на следующий день, чтобы побродить вдоль Оки. Их свидания постепенно переросли в дружбу. Алексей Купцов выбрал Тарусу, потому что после заключения, где он оказался за то, что вместе со своими единомышленниками печатал на машинке листовки с призывами типа Россия для русских, ему нельзя было приближаться к Москве ближе, чем на сто километров.
– Тебе нужно научиться что-то делать. Хочешь, мы с тобой вместе придумаем, чем тебе заняться? Я снимаю угол у одинокой пенсионерки и по вечерам совершенно свободен.
Она согласилась. Алексей стал приучать ее к книгам – сначала детским, а потом и взрослым. Постепенно перед ней начал открываться мир – такой огромный и разнообразный, что в нем каждый человек всегда мог найти занятие по душе. Однажды, когда они болтали, сидя у него дома (хозяйка подрабатывала ночной сторожихой), Амга подошла к Алексею и с благодарностью его поцеловала.
•
Они стали жить как муж и жена. Купцов познакомил Амгу с творческими людьми, жившими на дачах в Тарусе. Ко многим из них они стали ходить в гости. В шестидесятые годы к любому из тех, кто отсидел по политической статье, интеллигенция относилась с пиететом, и диссиденты не делились по национальному признаку. Художник Михаил Рывкин подарил Амге акварельные краски, и она пыталась ими рисовать то, что видела вокруг.
– У нее обостренное чувство цвета, – не уставал он нахваливать свою ученицу.
Как-то ей на глаза попался зарубежный журнал мод, который она весь с начала и до конца с упоением перерисовала – правда, изменив некоторые модели по своей прихоти. Рывкин попросил оставить зарисовки ему на память и на следующий день сел на речной трамвай и поехал в Алексин, где на швейной фабрике работала директором его приятельница Галина Дмитриевна.
– Слишком профессионально для дилетанта и смело для профессионала, – оценила она творчество Амги. – Чувствуется советское образование. Скорее всего Текстильный. Или Строгановка. Пытается сказать новое слово в современной моде, но зажимают проклятые консерваторы. Понимаю, что пришел просить за молодое дарование. Но у нас должность модельера не предусмотрена по штатному расписанию. Впрочем, если твоя протеже неприхотлива, могу зачислить ее на ставку инженера. Сто двадцать рэ. Жильем не обеспечиваем.
Увидев на следующий день Амгу, Галина Дмитриевна едва удержалась в кресле. Затем протянула ей фломастер, принесла образец женского полупальто и попросила его «усовершенствовать».
– Уж не гений ли ты, деточка? – серьезно спросила она, посмотрев на результат.
•
Амга и Алесей перебрались в Алексин, где сняли угол. Из-за нехватки кадров местные власти закрыли глаза на то, что бывший диссидент стал работать учителем истории в местном ПТУ, а Амгу Галина Дмитриевна отправила в вечернюю школу.
– С работой придется подождать, пока паспорт получишь. А так твори, выдумывай, пробуй. У меня давно руки чешутся внедрить что-то свое. Вместе и поколдуем.
Через месяц Галина Дмитриевна взяла Амгу в Москву на показ моделей одежды, предлагаемой к массовому производству. Ее свежие наброски отдала в редакцию журнала мод. Их высоко оценили профессионалы, а газета «Комсомольская правда» и журнал «Юность» опубликовали материал о самобытном таланте с Чукотки.
После десяти лет, проведенных в Алексине, имя Амги Ульгиновой стали произносить наравне с входившим в моду Славой Зайцевым. Со своей коллекцией, пошитой во Всесоюзном Доме моделей, она поехала в Париж, где имела ошеломляющий успех.
•
Во второй раз я познакомился с ней в шестьдесят девятом году, когда Всесоюзное радио заказало мне очерк о современной моде и ее создателях. Амга с удовольствием, как мне показалось, пригласила меня в свою просторную и стильную двухкомнатную квартиру на Новом Арбате. Еще раньше от московских художников, обитавших в Тарусе, я узнал, что она стала местной знаменитостью, и хотел съездить взглянуть на нее, но меня удерживало то, что когда-то произошло между нами в квартире Прохоровых.
– Проблемы в основном с мужем. Ему упорно не разрешают жить в Москве, а я должна постоянно здесь работать, – посетовала она.
Я спросил ее об Олеге Кислове.
– Моя головная боль. После лагеря он совсем спился, звонит, грозится покончить жизнь самоубийством. Откупаюсь от него деньгами. Даю ему на водку. Он злится, но берет. Поговаривают, что у него застарелый цирроз и ему недолго осталось. Иногда, если он трезвый, пускаю его переночевать, но сплю в другой комнате.
Мы стали часто общаться. Я приглашал ее на свои семейные торжества, где она сводила с ума моих знакомых, не раз бывал у нее в Тарусе. Она купила там дом, в котором поселила Алексея Купцова. Он жаловался мне, что Амга живет с ним из чувства благодарности, и ему честнее было бы поговорить с ней о разводе, чтобы развязать ей руки, но он ничего с собой не может поделать.
Однажды в середине восьмидесятых на каком-то дипломатическом приеме она встретила Виктора Прохорова. Тот после окончания МГИМО работал в МИДе. Само собой ее карьера не ускользнула от его внимания.
– С тобой хотел бы поговорить отец, – сухо сообщил он. – У него к тебе деловое предложение.
– Разве он еще жив? – удивилась она.
– Ему восемьдесят, но он держится. И кое-что соображает. Заезжай, не пожалеешь. Адрес, надеюсь, помнишь.
Через два дня она припарковала свою «Волгу» возле до боли знакомого подъезда. Милицейский пост возле него сняли, и только будка с выбитыми стеклами напоминала о том, что он здесь когда-то был.
Прохоров-старший сразу перешел к делу.
– Есть деньги, которые необходимо срочно во что-то вложить.
– Партийные? – догадалась Амга.
– Допустим. Так вот, могу предложить вам возглавить крупную международную фирму. Кое-кто приобретет за рубежом на ваше имя несколько предприятий легкой промышленности, способных выпускать одежду на все вкусы. Вы будете разрабатывать модели, которыми мы наводним страну.
– И в один прекрасный день меня уберут?
– Какой смысл? Нам нужны ваше имя, талант, красота, обаяние, энергия и предприимчивость. Тем более, что вас будут постоянно консультировать и контролировать.
Что побудило Амгу, взвесив все «за» и «против», ответить согласием, сказать трудно. Скорее всего она переоценила возможности, которые обещала перестройка предприимчивым людям, и слишком серьезно отнеслась к происходящему. К тому же она слишком вошла в роль деловой женщины – и не смогла вовремя остановиться.
Вскоре после путча девяносто первого года она ушла из Дома моделей и основала собственную фирму «Универсум», обозначенную в справочниках как «российско-кипрское совместное предприятие», владеющее своей собственной авиакомпанией. Пошитую в Турции и Китае одежду с итальянскими этикетками на грузовых самолетах гигантскими партиями доставляли в Россию, вытесняя отечественный ширпотреб. Амге удалось привлечь к работе талантливых модельеров, которые проектировали удобную, стильную и демократичную молодежную одежду, успешно соперничавшую с европейскими образцами. В девяносто третьем году в справочнике «кто есть кто» Амга Ульгинова упоминалась как самая преуспевающая женщина России.
•
Спустя год случилась беда. Среди ночи меня разбудил телефонный звонок. Алексей Купцов (к тому времени он развелся с Ингой, которая купила ему квартиру возле метро «Аэропорт») срывающимся от волнения голосом сказал, что Амгу только что арестовали в Петербурге, куда она выехала на один день для конфиденциальной встречи с Собчаком, и что она сидит в Крестах. Он просил о помощи, но что я мог? Первой мыслью было позвонить Виктору Прохорову. Он, как выяснилось, уже все знал от отца.
– Здесь какое-то недоразумение, – бормотал он, явно нервничая. – Сначала надо выяснить, что ей инкриминируют. Я уже послал в Питер нашего адвоката.
Тревожные потянулись дни. Виктор считал, что Амгу приплели к одной из бесчисленных афер 90-х с участием высокопоставленных чиновников, и из-за нежелания посадить прямых виновников кое-кто хочет сделать козлами отпущения косвенных.
К счастью, где-то через полгода его (или чьи-то еще) усилия увенчались успехом, и Амга, осунувшаяся, постаревшая, но по-прежнему такая же эффектная, открыла мне дверь своей квартиры. У порога стояли массивные чемоданы.
– Хотела с тобой попрощаться. Я через полчаса уезжаю. Никто не будет знать, где я. Когда все здесь изменится, я с тобой свяжусь. Приедешь ко мне в гости? Не беспокойся, там мне будет комфортно. Я успела купить небольшой отель на модном курорте в Испании. Попробую раскрутиться. К сожалению, уже под другим именем. Славно все-таки, что ты тогда меня не трахнул. Могли бы сейчас наверстать упущенное, но… как-нибудь в другой раз и в более подходящей обстановке, ладно? Сейчас за мной заедут, поэтому тебе пора сваливать. Ну, до встречи… Кстати, знаешь, что такое по-чукотски Амгуэма? Нет? Тогда не поленись и выясни. Кстати, многое про меня поймешь.