Сегодняшнюю публикацию старинного рассказа посвящаю памяти божественной Офелии, которая подсказала мне сюжет

Может быть никто из живущих в Москве лучше меня окрестностей столицы не изучил, потому что никто чаще чем я за город не ездит, никто больше меня пешком не бродит – без плана, без цели, куда глаза глядят, по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Каждое лето я новые прекрасные места нахожу или в знакомых новые красоты отыскиваю.

Но больше всего мне одно место с недавних пор полюбилось. Всего в каком-нибудь получасе езды на пригородной электричке один из многочисленных подмосковных дачных поселков живописно расположился. Причем это не какое-нибудь там затрапезное садово-огородное товарищество с его шестью сотками и фанерной халупой, а одно из тех, которые в народе правительственными принято называть.

На электричке к платформе подъехав, сначала через густой довольно живописный лес недолго идти, потом шоссе пересекаешь, которое из-за местной специфики тоже правительственным называют. Неподалеку сами участки начинаются. За высокими глухими заборами сквозь глухую листву вековых деревьев трехэтажные особняки можно рассмотреть. Участки просторные – много тени, целебного хвойного воздуха. Сразу за дачами густой, нетронутый топором дровосека лес на несколько километров тянется. Справа от него – тучные, густо-зеленые цветущие луга расстилаются, а за ними по желтым пескам Москва-река течет, легкими веслами рыбачьих лодок волнуемая или под кормой тяжелых грузовых барж журчащая. Как и много лет назад, они из разных плодоносных краев нашей необъятной империи плывут и в алчную Москву продукты питания завозят.

На другой стороне реки дубовая роща виднеется. Возле нее колхозные и совхозные стада привольно пасутся. Только вот молодые пастухи под тенью деревьев не сидят, простые унылые песни не поют и тем самым летние дни, такие для них однообразные, не сокращают. Дальше, в густой зелени древних вязов, правление близлежащего колхоза в бывшей старинной усадьбе разместилось. Еще дальше, почти на краю горизонта, водокачки, силосные башни и элеваторы там и сям в беспорядке торчат. На левой же стороне реки обширные хлебом покрытые поля простираются, три или четыре деревеньки видны и вдали какая-то фабрика своей высокой трубой вечно дымит.

Часто я в это место приезжаю и почти каждый год здесь весну встречаю. Сюда же и в мрачные дни осени вместе с природой горевать приезжаю. В двадцати минутах ходьбы от дачного поселка небольшой заброшенный монастырь стоит. Раньше в него не пускали, потому что древнюю обитель под склад горюче-смазочных материалов приспособили, а однажды часть свода собора от ветхости рухнула, и склад куда-то перенесли. Страшно ветры в стенах опустевшего монастыря воют. И между каменных надгробий, высокой травой заросших, и в темных переходах келий. Там, среди живописных развалин с бутылкой водки и нехитрой закуской расположившись, терпкий аромат столетий, минувшей бездной поглощенных, вдыхаю, и мое сердце содрогается и трепещет.

Но больше всего меня к стенам заброшенного монастыря воспоминание о плачевной судьбе бедного Эраста притягивает. Ах, я такие темы для размышлений люблю, которые мое сердце трогают и слезы нежной скорби проливать заставляют.

Примерно в километре от монастырской стены, сразу за березовой рощицей высокая ограда, которой три добрых гектара обнесены, начинается. За массивными воротами с кирпичными башенками, посреди лесного участка одна из правительственных дач расположилась. В просторном особняке – три этажа. Первые два – кирпичные, третий – деревянный, в русском стиле. Вплотную к нему въезд в подземный гараж пристроен. Десять комнат внизу, по шесть – на втором и третьем этажах. Кроме того несколько каминов, три ванных, телефон-«вертушка». Да всего и не пересчитать. Такую роскошь в денежном эквиваленте невозможно оценить, да и вряд ли у кого такая сумма найдется, чтобы его приобрести. Впрочем, одними деньгами не обойтись. Даже если какое-нибудь лицо кавказской национальности миллион-другой-третий захочет выложить, то специальное разрешение, чтобы в правительственной зоне поселиться, ему уж точно ни при какой погоде получить не удастся.

На этой даче еще несколько лет тому назад прекрасный, милый Эраст со старушкой, своей матерью, летом, весной и осенью, а то и зимой иногда отдыхал.

Отец Эраста всемирно известным и не менее состоятельным человеком был. Своего завидного положения он упорным ежедневным трудом в области литературы, кинематографии, публицистики и общественно-политической деятельности к концу своей сравнительно недолгой жизни добился. Три десятка злободневных романов и повестей, столько же сборников рассказов и очерков, сотни актуальных эссе, стихов, труды по философии, литературная критика, несколько сценариев к нашумевшим фильмам, тексты популярнейших шлягеров, регулярные выступления с проблемными статьями на животрепещущие темы в центральной прессе, многочисленные и неизменно сенсационные появления на телеэкранах, периодические турне по капиталистическим странам, активная полемика по вопросам политики и литературы со своими буржуазными коллегами, массовые переиздания его книг на Западе – все это с течением времени его супруге и единственному наследнику вполне достойную жизнь обеспечило.

После смерти отца благосостояние Эраста и его матери благодаря присоединению СССР к международной конвенции об авторском праве ничуть не уменьшилось, а даже значительно увеличилось, поскольку к гонорарам за посмертные переиздания отца доходы от изданных на Западе книг самого Эраста прибавились, который с не меньшей страстью, чем его отец, тем же самым делом продолжал заниматься. К тому же безутешная вдова, постоянно слезы о смерти мужа проливая, потому что и в советском истеблишменте любить умеют, день ото дня слабее становилась и вскоре совсем вкус к общественной деятельности потеряла. Один Эраст, которому на день смерти отца исполнилось тридцать лет, своей нежной молодости и редкой красоты не щадя, день и ночь трудился – сценарии сочинял, за рубеж ездил, цикл телепередач вел, проблемные статьи публиковал, на коктейлях по посольствам и на загородных пикниках со своими буржуазными коллегами полемизировал, делу охраны окружающей среды и взаимопониманию с Западом активно способствовал.

Добрая, участливая старушка, неутомимость сына видя, часто его к больному сердцу прижимала, кормильцем называла, отрадой своей старости и генеральному секретарю ЦК КПСС по телефону чуть ли не каждый день названивала, чтобы он Эраста за все то, что тот для матери и своей страны делает, еще чем-нибудь наградил.

– Партия и правительство мне образование дали, чтобы я мог на благо своей Родины не покладая рук трудиться, – Эраст говорил. – Ты меня своей грудью кормила, когда я ребенком был. Теперь моя очередь о тебе заботиться пришла и для всех людей доброй воли дорогу в светлое будущее прокладывать. Только грустить и плакать перестань. Отец ведь от наших слез не воскреснет.

Но часто нежный Эраст своих собственных слез не мог сдержать. Ах, он знал, что другого такого отца у него не будет, но для спокойствия матери печаль своего сердца скрывать старался и спокойным и веселым казался.

– Ах, милый Эраст, – старушка грустно ему отвечала, – говорят, американские ученые открыли, что люди после смерти сквозь какой-то тоннель на свидание со своими умершими родственниками летят. Если так, то я обрадуюсь, когда твоего отца увижу. Только бы мне подольше не умирать. Что с тобой без меня будет? На кого тебя покину? Нет, нужно сначала тебя женить. Может быть, скоро добрая девушка найдется. Тогда вас, милых моих детей, поздравлю и спокойно в гроб лягу.

Два года после смерти отца Эраста прошло. Луга цветами покрылись, и Эраст однажды теплым вечером свой голубой мерседес по Новому Арбату в сторону резиденции американского посла вел. По пути его несметная толпа молодежи у входа в кафе «Метелица» удивила, и он, здоровому любопытству подчинившись, затормозил. Дверцу лимузина заперев, Эраст мимо толпы ко входу в кафе небрежно направился. Еще издали его узнав, швейцар только было дверь перед ним услужливо распахнул, как юная светловолосая девочка в сверхкороткой юбке, из-под которой кружева трусиков соблазнительно выглядывали, в неимоверно прозрачном батничке, с ослепительно обнаженной грудью и венком из живых цветов на золотистой головке ему дорогу загородила.

– Пожалуйста, если вас не затруднит, меня с собой проведите, – обворожительно улыбаясь, она попросила.

Эраст удивился, покраснел, на стильную и экстравагантную девушку робко взглянул, еще больше краской залился и, глаза в землю потупив, с ласковой улыбкой сказал:

– Пожалуйста, прекрасная девушка, пойдемте. Вы не знаете, почему сегодня так много народа в это далеко не лучшее кафе так рвется?

– Там сегодня «Шестое дыхание» играет, – девушка ему ответила.

– Что это за «Шестое дыхание»?

– Самая клевая группа. Шизовая. Забойная.

– О, в таком случае, конечно же, пойдемте.

– Только я не одна. Я с герлой и френдами.

– Что ж, – благородный Эраст ответил, – тогда я ваших друзей тоже приглашаю.

С этими словами Эраст, девушка и ее компания в кафе входят. Эраст место за стойкой занимает, молодые длинноволосые люди вокруг него с шумом рассаживаются, девушка ему свой венок на голову под одобрительные возгласы друзей надевает.

– Это тебе, мен, в знак благодарности от центровой хипповой системы. За то, что нас на сейшн провел.

– Просто так твои цветы я взять не могу, девушка. Хочешь, ты мне их продашь? – Эраст лукаво у нее спрашивает.

– Он еще аскает! Конечно, хочешь, – молодые люди наперебой радостно закивали. – Сколько дашь? А то у нас башлей на кир и на кайф совсем нет.

– А сколько вам надо? – Эраст смущенно поинтересовался.

– Файфушник! – девушка воскликнула.

– Это сколько?

– Пять рублей.

– Это слишком дешево. Вот вам, – Эраст в портмоне порылся, – тоже в некотором роде файфушник.

И пять сторублевок ей нежно протягивает.

– Я думаю, что прекрасные цветы, руками не менее прекрасной девушки сорванные и в ее прекрасных волосах побывавшие, этих денег стоят. La, la, la, la, la, la lovely Linda. With a lovely flower in her hair, – Эраст  из Маккартни намурлыкал.

Вой восторга из молодых людей вырвался. Девушка на Эраста с обожанием посмотрела.

– Я хотел бы каждый день такие цветы у тебя покупать. Хотел бы, чтобы ты их только для меня рвала.

Тут «Шестое дыхание» оглушительно заиграла. Девушка, мгновенно об Эрасте забыв, хипповые танцы один за другим в экстазе танцевать стала. Эраст ей издали рукой помахал и хотел уйти, но девушка к нему подбежала и за рукав остановила.

– Ты куда?

– Домой.

– А где твой флэт?

Эраст свой адрес назвал. Он в высотном доме на Котельнической набережной жил, и пошел.

Девушка его не удерживала. Может быть, потому что «Шестое дыхание» как раз очередную забойную вещь играть начала.

Эраст, домой вернувшись, матери, что с ним случилось, рассказал и цветы ей показал.

– Хорошо ли ты поступил, что деньги девушке дал? Может быть, тебе какая-нибудь дурная девушка встретилась?

– Ах нет, матушка. Я так не думаю. У нее такое доброе лицо, такой нежный голос.

– Однако, Эраст, молодые люди, которые ее окружали, могут дурными оказаться. Вдруг они твой подарок во зло употребят? Они могли даже тебя обидеть. У меня всегда сердце не на своем месте бывает, когда ты по ресторанам фокстротируешь.

У Эраста слеза на глазах навернулись. Он свою мать поцеловал.

На другое утро Эраст со своими друзьями к себе на дачу на пикник поехал. Он за рулем своего мерседеса сидел. Голову его подаренный девушкой венок обвивал. Глаза его, пока он по московским улицам ехал, мечтательно кого-то среди прохожих искали. Друзья в шутку предлагали у него венок купить, но Эраст отвечал, что у них столько денег нет, и то в ту, то в другую сторону смотрел.

Вечер наступил. Компании домой нужно было возвращаться, и Эраст венок в Москва-реку бросил.

– Никому вы принадлежать не должны, – Эраст цветам сказал, мучительную грусть в сердце чувствуя.

На другой день вечером он в своей комнате возле окна сидел, работал и диск Махавишныпо своей японской квадросистеме слушал. Но вдруг от звонка в дверь вскочил и бросился открывать.

– Ах… – он воскликнул.

Юная незнакомка на пороге его квартиры стояла.

– Что случилось? – испугавшись, мать из другой комнаты крикнула.

– Ничего, матушка, – Эраст робким голосом отвечал. – Просто я ее увидел.

– Кого?

– Девушку, у которой я цветы купил.

Старушка в прихожую вышла. Молоденькая барышня в ажурных трусиках с ней с такой приятной улыбкой поздоровалась, что она о ней ничего, кроме хорошего, подумать не могла.

– Привет, бабуля, – она сказала. – Я обалденно устала. У тебя чего-нибудь кирнуть найдется?

Услужливый Эраст, ответа от своей матери не дождавшись, в комнату помчался, фужер из буфета схватил и, хотя он чистым был, на кухню его побежал вымыть, белоснежным полотенцем протер, потом в комнату снова вбежал, из бара бутылку шотландского виски, а из морозильника лед вынул, все смешал и девушке протянул, а сам в пол смотрел.

Девушка фужер залпом осушила и Эраста поблагодарила – причем не столько словами, сколько взглядом.

Между тем добродушная старушка девушке о своем горе и утешении успела рассказать. О смерти мужа и о милом характере своего сына, о его трудолюбии и нежности и т.д. и т.п.

Девушка ее, казалось, внимательно слушала, но глаза ее обстановку Эрастовой квартиры жадно пожирали. И робкий Эраст тоже изредка на юную девушку посматривал, но не так быстро молния блестит и в тучах исчезает, как стремительно голубые глаза Эраста опускались, с ее взглядом встречаясь.

– Мне бы хотелось, – девушка матери сказала, – с твоим Эрастом завтра весь день провести, за город на пикничок съездить, а вечером куда-нибудь сходить подринькать. И вообще мне ваш флэтушник по кайфу, поэтому я у вас чаще могла бы бывать, музыку слушать. Тогда ему незачем будет вечерами из дому уходить, и ты не будешь с ним расставаться.

Тут в Эрастовых глазах радость, которую он напрасно скрыть пытался, блеснула. Щеки его, как заря в ясный летний день, пылали. Он на свой левый рукав смотрел и правой рукой его щипал.

Старушке предложение девушки ужасно понравилось, она его охотно приняла, в нем никаких дурных намерений не подозревая, и уверяла девушку, что романы, ее сыном написанные, и фильмы, по его сценариям снятые, больше чем гениальны и дольше всех других будут, в веках оставшись, читаться и смотреться.

Ночь наступила, и юная девушка идти собралась.

– Как же тебя зовут, милая, симпатичная девушка? – старушка спросила.

– Лизой, – она ответила.

– Лизой, – тихо Эраст произнес. – Лизой…

Он раз пять ее имя повторил, как будто запомнить его старался.

Лиза с ним простилась и ушла. Эраст ее глазами провожал. Его мать в задумчивости сидела и, за руку сына взяв, ему сказала:

– Ах, Эраст, как же она хороша и добра. Вот если бы твоя невеста такая, как она, была.

Сердце Эраста сладко затрепетало.

– Матушка, как же такое может быть? Она ведь – хиппи, молодая, красивая… – Эраст не договорил. – На что я ей со своими деньгами, со своим положением?

Теперь читатели должны знать, что эта юная девушка, наша Лиза, довольно бедной и даже нищей девушкой была, с недалеким умом и сердцем – хотя и добрым от природы, но слабым и ветреным. Она рассеянную жизнь вела, только о своих удовольствиях думала, его в хипповых забавах искала, но часто не находила, скучала и на свою судьбу жаловалась. Красота и богатство Эраста при первой же встрече на нее определенное впечатление произвели. Она иногда его фильмы смотрела, шлягеры его напевала и, живым воображением обладая, часто мысленно в те западные края переселялась, в которых девушки ее возраста беспечно с миллионерами по лугам гуляли, под водопадами голыми купались, в лимузинах, как горлицы, целовались, на роскошных виллах под пальмами отдыхали и в счастливой праздности все свои дни проводили. Ей казалось, что в Эрасте она то нашла, что давно искала.

«Благополучная, обеспеченная жизнь меня в свои объятия призывает. К своим безграничным радостям», – она думала и решилась, по крайней мере на время, свою хипповую компанию оставить и от своих приятелей-наркоманов хотя бы на время отойти.

Теперь к Эрасту обратимся. Ночь наступила. Мать сыну своему кроткого и безмятежного сна пожелала. Но, увы, ее желание не исполнилось. Эраст очень плохо спал. Новый гость души ее, образ Лизин, так отчетливо ему представился, что он почти каждую минуту просыпался и вздыхал.

Еще до солнечного восхода Эраст встал, к гранитной набережной Москвы-реки спустился, на парапет напротив своего дома сел и, пригорюнившись, на белые туманы смотрел, которые в воздухе волновались и, вверх поднимаясь, сверкающие капли на серой облицовке набережной оставляли. Повсюду тишина царствовала.

Но скоро восходящее светило весь город разбудило. Улицы и переулки народом заполнились. Птички вспорхнули и запели. Цветы на клумбах головки подняли, чтобы животворными лучами света напитаться. Один Эраст все еще пригорюнившись сидел.

Ах, Эраст, что же с тобой произошло? До сегодняшнего дня, вместе с птичками просыпаясь, ты вместе с ними утром веселился, и чистая, радостная душа в твоих глазах, как солнце в каплях небесной росы, светилась. Но сегодня ты задумчив, и вся радость природы твоему сердцу чужда.

Между тем вполне эмансипированная, эффектная и упакованнаяпо полной программе молодая девушка его круга, которая в его доме жила и ему статьи для АПН в свое время, как он помнил, заказывала, теперь возле него такси, чтобы на работу ехать, ловила. Эраст на нее взгляд устремил и думал:

«Ах, если бы та, которая сейчас мои мысли занимает, вот такой девушкой из АПН была и если бы она теперь возле меня такси останавливала, хотя вон в двух шагах на стоянке сколько свободных машин стоит, ах, я бы с улыбкой ей поклонился и приветливо сказал: «Здравствуй, мой милый редактор. Ты куда едешь? Да я сейчас номер твоего шефа наберу и скажу, что ты мне на всю неделю для работы над моей новой книгой нужна и…» Тогда она бы на меня с ласковым видом взглянула – может быть, даже за руку взяла. Ах, мечты…»

Одному из водителей на стоянке надоело скучать и он, к девушке задом подъехав, ее увез, за высотным зданием скрывшись.

Вдруг Эраст шум мотора за спиной услышал, обернулся и – такси увидел, а в нем – Лизу.Все жилки в нем затряслись. Он встал, хотел идти, но не мог.

Лиза из такси вышла, к Эрасту подошла и – его мечта отчасти исполнилась, потому что она на него с ласковым видом взглянула, за руку взяла… А Эраст с потупленным взором стоял, с пылающими щеками, трепещущим сердцем, свою руку от нее не мог оторвать, не в силах был отвернуться, когда она алыми своими губами к его лицу приближалась.

Ах, она его поцеловала, причем с таким жаром, что вся вселенная ему в огне горящей показалась.

– Милый Эраст, – Лиза ему сказала, – я бы с тобой с удовольствием потрахалась, – и ее слова в его душе отозвались, как небесная, неземная музыка. Он едва своим ушам верить осмеливался и… Но я перо бросаю. Только скажу, что в те минуты робость Эраста исчезла – он узнал, что любим, что открытое и чистое сердце Лизы отныне и навек ему одному принадлежит.

Они на парапете сидели и так, что между ними совсем места не оставалось, друг другу в глаза смотрели и друг другу говорили: «Только меня на всем свете люби», и два часа одним мгновением им показались.

Наконец Эраст вспомнил, что его мать наверняка о нем беспокоится. Лиза тоже, оказывается, сегодняшний день с Эрастом не могла провести. Она должна была встретиться с одним своим крутым бойфрендом. Пришла пора расстаться.

– Ах, Лиза, – Эраст сказал, – всегда ли ты меня будешь хотеть?

– Всегда милый Эраст. Всю жизнь, – она отвечала.

– И ты мне можешь поклясться?

– Конечно, могу.

– Нет, мне твоих клятв не надо. Я тебе верю, Лиза. Неужели ты своего бедного Эраста сможешь обмануть? Ведь такое просто невозможно.

– Конечно же, невозможно, милый.

– Как я счастлив. И как матушка обрадуется, когда узнает, что мы с тобой скоро вместе будем.

– Ах нет, Эраст, ей ничего не нужно говорить.

– Почему?

– Старые люди такими подозрительными бывают. Она себе что-нибудь нехорошее вообразит

– Но такого не будет.

– Тем не менее она пока ничего не должна знать.

– Хорошо, я просто обязан тебе подчиниться, хотя мне от нее ничего скрывать не хотелось бы.

Они простились, в последний раз поцеловались и решили каждый день встречаться. Эраст Лизе много денег дал, потом домой пошел, но глазами сто раз на Лизу оборачивался, которая в поджидавшее ее такси села и укатила.

Эраст домой совсем не в том настроении, в каком из него вышел, вернулся. На лице и во всех его действиях сердечная радость обнаруживалась. «Она меня хочет!»– он восхищался.

– Ах, матушка, – Эраст матери, которая только что проснулась, сказал. – Какое чудесное утро. Как же на улице славно. Никогда еще птички так сладко не пели. Никогда солнце так ярко не светило. Никогда цветы так ароматно не благоухали.

Старушка, клюкой подпираясь, на балкон вышла, чтобы утром, которое Эраст ей такими прелестными красками описывал, насладиться. Оно и в самом деле ей более чем приятным показалось. Еще бы – ведь любимый сын для нее все мироздание собой украшал.

– Ах, Эраст, – она сказала, – поистине мы, советские люди, самые счастливые на планете. Восьмой десяток на свете доживаю, а все никак на дела нашей родной коммунистической партии не могу нарадоваться. В какой еще стране высшее образование абсолютно бесплатно можно получить? А медицинское обслуживание? У нас ведь все расходы по лечению больных государство на себя берет. Каким же умом Ленину и его последователям нужно было обладать, чтобы такими поистине царскими привилегиями всех простых и честных людей обеспечить. Ах, Эраст, как же мне умирать не хочется. Ведь на том свете ни такой просторной квартиры, ни кремлевского пайка у меня не будет. Поэтому каждую минуту я не устаю нашего дорогого генерального секретаря славить.

А Эраст думал: «Я скорее партию родную забуду, чем милую свою подружку».

После того утра Эраст и Лиза, слова своего боясь не сдержать, каждый день виделись. То в валютных барах, то Эраст Лизу на просмотры американских фильмов по квартирам западных дипломатов водил, или на дачах у друзей Эраста – известных актеров, режиссеров, музыкантов.

Но чаще всего под сенью старых сосен на Эрастовой даче. Особенно они за поселком гулять любили, до столетних дубов, глубокий, чистый пруд, еще в древние времена выкопанный, осеняющих. Там часто тихая луна сквозь зеленые ветви своими лучами светлые Лизины волосы, которыми ветерок и рука милого друга играли, серебрила. Часто ее лучи в глазах нежного Эраста мерцающую слезу любви освещали, всегда Лизиным поцелуем осушаемую. Они обнимались и друг другу интимные места ласкали, но чисты и непорочны их помыслы были.

– Когда ты, – Эраст Лизе говорил, – мне говоришь, что меня хочешь, когда меня к своей маленькой и трепетной груди прижимаешь и на меня своими влажными от страсти глазами смотришь –ах, тогда мне так сладко становится, что я обо всем на свете, кроме тебя, забываю. До сих пор не могу понять, как я, тебя не зная, весело и беззаботно жить мог. Сейчас мне кажется, что без тебя жизнь – сплошное мучение. Без глаз твоих темен светлый месяц. Без твоего голоса скучен соловей поющий. Без твоего дыхания мне ветерок неприятен.

Лиза своим высоким меном, как она Эраста называла, искренне восхищалась и, как он ее хочет, видя, сама себе чище казалась. Все хипповые оргии ей ничтожными по сравнению с теми удовольствиями, которыми ее Эраст развлекал, казались. С искренним презрением и отвращением она о танцах, забойных группах и наркотиках, которые раньше ее чувства целиком занимали, вспоминала.

«Я с Эрастом как сестра с братом буду жить, – она думала. – Во зло его любви не употреблю и всегда счастлива буду».

Безрассудная молодая хиппушка, ты свое сердце знаешь ли? Всегда ли рассудок твоими чувствами руководит?

Эраст требовал, чтобы Лиза часто его мать навещала.

– Я ее люблю, – он говорил, – и добра ей желаю. А мне кажется, что тебя видеть – высшее наслаждение для любого.

Старушка и в самом деле всегда радовалась, когда Лизу видела. Она с ней о покойном муже любила говорить и ей о днях своей молодости рассказывать, о том, как она впервые со своим милым Иваном в университете на комсомольском собрании встретилась, как он ее полюбил и в какой любви и согласии с ней жил.

– Ах, мы никогда друг на друга не могли наглядеться – до того самого часа, как проклятая смерть его подкосила.

Лиза ее с непритворным удовольствием слушала, потому что старушка всегда ей в десять раз больше денег дать хотела, чем Эраст своей возлюбленной давал. Но Лиза от нее лишнего не брала.

Таким образом несколько недель прошло. Однажды вечером Лиза своего Эраста на даче у него долго ждала. С неба мелкий дождик моросил. Наконец он подъехал, но такой грустный, что она испугалась. Его глаза от слез покраснели.

– Эраст, что с тобой случилось?

– Ах, Лиза, я плакал.

– О чем? Что такое?

– Я тебе все сказать должен. За меня невеста сватается. Дочь одного крупного экономиста, помощника генерального секретаря. Матушка настаивает, чтобы я на ней женился.

– И ты согласился?

– Жестокая, как ты об этом можешь спрашивать? Да, мне матушку жалко, она плачет и твердит, что я ее спокойствия не хочу, что она мучительно умирать будет, если меня при своей жизни не женит. Ах, матушка не знает, что мы с тобой друг другу в вечной верности поклялись.

Лиза Эраста целовала, говорила, что его счастье ей дороже всего на свете, что после смерти матери она к нему переедет, и они вместе жить будут, у него на даче, в лесу, за городом, на природе, как в раю.

– Как жалко, что тебе моей женой нельзя быть, – Эраст с тихим вздохом сказал.

– Почему ты так решил?

– Ты же хиппи. Зачем я тебе со своими деньгами и положением нужен?

– Ты меня обижаешь. Для меня важнее всего твоя щедрая и нежная душа, и Эраст, мой клевый башлевый мен, всегда моим первым френдом будет.

Он в ее объятия бросился. И в ту же минуту Лизе со своей уже давно погибшей непорочностью в очередной раз предстояло расстаться. Лиза волнение в крови ощутила. Еще ни разу Эраст ей таким желанным не казался. Никогда его ласки ее так мучительно не волновали. Никогда его поцелуи так пламенны не были. Эраст уже ничего не боялся. Мрак вечера желания усиливал. Ни одно звездочки на небе не сияло. Никакой луч не мог всю глубину их падения осветить. И никого поблизости в тот миг не оказалось, кто непоправимое предотвратить мог.

Лиза в себе трепет чувствует. Эраст тоже, не понимая, что с ним происходит. Ах, Эраст! Где ангел-хранитель твой? Где твоя невинность?

Заблуждение в одну минуту прошло. Эраст своего чувства не понимал, удивлялся и спрашивал, что же ему теперь делать. Лиза молчала. Она слова оправдания и утешения искала, но не находила.

– Ах, мне так страшно, – Эраст то и дело восклицал. – С нами ведь что-то непоправимое случилось. Правда, Лиза? Мне кажется, что я умираю. Нет, я не в силах ничего говорить. Не молчи, Лиза? Почему ты так тяжело вздыхаешь?

Между тем молния блеснула, и гром грянул. Эраст весь от ужаса задрожал.

– Ах, Лиза, – он шептал, – я боюсь, чтобы гром не убил меня как преступника.

Грозно буря шумела. Дождь из черных туч лился. Казалось, что вся природа потерянную невинность Эраста оплакивала. Лиза его успокоить пыталась и его до машины довела. Слезы из его глаз катились, когда он с ней прощался.

– Ах, Лиза, поклянись, что мы как и раньше счастливы будем?

– Почему ты сомневаешься? – она отвечала.

– Как бы мне тебе верить хотелось. Ведь я тебя люблю. Только меня сомнения одолевают. Ах, прости, завтра увидимся. Мне к матушке пора ехать. А ты на даче ночевать оставайся. Завтра я к тебе приеду.

Их свидания продолжались. Но как все изменилось. Лиза одними невинными ласками своего Эраста довольствоваться уже не могла, одними его полными любви взглядами, одними прикосновениями, одними поцелуями, одними чистыми объятиями. Она сначала гораздо большего от Эраста ждала, а вскоре уже вообще ничего от него не хотела. А тот, кто психологию изучал, кто наукой любви в совершенстве овладел, тот, конечно, согласится, что после удовлетворения всех своих желаний человек уже ничего не хочет. Эраст для Лизы уже чем-то загадочным и недоступным не был. Он ее воображение волновать перестал. Интерес к Эрасту такие чувства сменили, которые для Лизы свежими и волнующими уже не казались.

А Эраст тем временем, всем сердцем к Лизе привязавшись, только ей одной жил и дышал, во всем, как теленок, ее воле подчинился и только в ее удовольствиях собственное счастье видел. Он перемены в ее настроении стал замечать и часто ей говорил:

– Раньше ты веселее была. Когда-то мы друг с другом счастливее себя чувствовали. И я твою любовь так потерять не боялся.

Иногда, с ним прощаясь, она говорила:

– Завтра, Эраст, я с тобой не смогу встретиться. У меня одно важное дело.

И каждый раз после ее слов Эраст вздыхал.

Наконец до того дошло, что однажды он целых пять дней ее не видел и в постоянной тревоге находился. На шестой день она к нему с грустным видом пришла и сказала:

– Милый Эраст, мне с тобой на несколько дней придется расстаться. Ты слышал, что в Таллинне фестиваль хипповой музыки начинается. Я туда со своими френдами хочу поехать.

Эраст побледнел и в обморок упал.

Лиза его ласкала, говорила, что она всегда своего нежного Эраста будет хотеть и уверена, что когда вернется, то уже никогда с ним не расстанется.

Долго Эраст молчал, Потом горькими слезами залился, за руку ее схватил и, на нее со всей нежностью своей любви посмотрев, спросил:

– Почему бы нам вместе не поехать?

– Конечно, можно было бы, – она ответила. – Но для меня такая поездка позором закончится. Мои френды со мной даже здороваться перестанут. Все меня презирать начнут. За то, что я с буржуем из истеблишмента спуталась. И в конце концов как недостойную герлу от хипповой системы отлучат.

– Ах, если так, – Эраст сквозь слезы согласился, – то без меня поезжай. Но ведь ты от наркотиков можешь умереть.

– Прекраснее, чем смерть под ширевом, ничего нет, мой клевый мен.

– Я ведь умру, если тебя со мной не будет.

– Зачем о плохом думать? Я ведь надеюсь живой остаться и целой и невредимой к своему высокому мену вернуться.

– Хорошо, если так будет. Каждый час, каждую минуту о тебе буду думать. Ах, почему ты писать и читать не умеешь. Ты бы мне обо всем, что видишь и что с тобой происходит, в письмах писала, а я бы тебе писал, как я каждый день слезы проливаю.

– Нет, Эраст, ты лучше себя для своей подружки-хиппушки побереги. Я тебе без меня плакать запрещаю.

– Жестокая герла, ты меня единственной отрады лишить хочешь? Нет, с тобой расставшись, я только тогда рыдать перестану, когда мое сердце остановится.

– Лучше о той светлой минуте думай, когда мы с тобой встретимся.

– Только о ней и буду мечтать. Ах, скорее бы она наступила. Милая, родная моя Лиза, своего бедного Эраста не забывай – ведь он тебя больше, чем самого себя любит.

Но я всего не способен описать, что они в те минуты говорили.

На следующий день их последняя встреча должна была состояться.

Лиза хотела и с матерью Эраста попрощаться, которая тоже слез сдержать не могла, узнав, что приветливая и ласковая барышня на курорт уезжает. Она Лизу от себя денег на дорожные расходы взять уговорила, сказав:

– Я не хочу, чтобы наша Лиза хоть в чем-то себе отказывала.

Лиза деньги в карман своих истлевших джинсов засунула, и старушка ее слезами облила:

– Дай слово, – она ей сказала, – что ты к нам благополучно вернешься, и я тебя, прежде чем умереть, еще увижу. Авось мой Эраст к тому времени себе невесту по своему положению найдет. Как бы славно было, если бы ты к их свадьбе приехала. Когда же у Эраста дети будут, то я бы хотела, Лиза, чтобы ты их помогала воспитывать. Ах, как бы мне до той счастливой поры дожить хотелось.

Эраст возле матери стоял и на нее взглянуть не решался. Читатели без труда может представить, что он в те минуты чувствовал.

Но что же он тогда чувствовал, когда Лиза, в последний раз его обняв, в последний раз к своему сердцу прижав, сказала:

– Мне пора, Эраст. Пока, не грусти.

Какая трогательная и печальная картина! Утренняя заря, как алое море, по восточной стороне неба разливалась. Лиза на набережной возле Эраста стояла, в своих объятиях бледного и рыдавшего своего друга держа, который, с ней прощаясь, со всем белым светом расставался. Вся Москва в молчании замерла.

Эраст рыдал. Лиза плакала. От него на шаг отошла. Он упал, на колени встал, руки к небу поднял и на Лизу смотрел, которая в такси от него все дальше удалялась, пока наконец не скрылась за поворотом.

Солнце взошло, и Эраст, покинутый, бледный, изможденный, чувств и памяти лишился.

Когда он в себя пришел, белый свет ему враждебным показался. Все удовольствия и радости Москвы для него вместе с милой его сердцу Лизой существовать перестали.

«Ах, – он думал, – для чего я в этой пустыне остался? Что меня вслед за своей любимой Лизой лететь удерживает? Мир хиппи и наркотиков для меня не страшен, потому что страшно только там, где нет Лизы. С ней жить, с ней ширяться и танцевать хочу, с ней умереть или своей смертью ее драгоценную жизнь спасти. Постой, милая, подожди, я к тебе лечу».

Уже он за Лизой на вокзал рвануть хотел, но мысль о том, что у него мать есть, его остановила. Эраст вздохнул и, голову опустив, в свой мерседес сел и к московскому корреспонденту «Нью-Йорк Таймс» завтракать поехал. С того часа его дни в сплошную черную ночь скорби превратились.

Его сердце еще сильнее страдало, потому что свою скорбь ему от матери скрывать приходилось. И только тогда ему легче становилось, когда он, Эраст, в гуще леса на своей даче уединясь, свободно слезы проливать мог и о разлуке с милой тосковать. Часто печальная горлица свой жалобный голос с его стенаниями соединяла.

Но иногда, хотя очень редко, золотой луч надежды и утешения мрак его тоски освещал. «Когда она ко мне вернется, как я счастлив буду. Как все сразу изменится», – от такой мысли его взгляд прояснялся, розы на щеках распускались, и Эраст улыбался, как майское утро после бурной ночи.

Таким образом около двух месяцев прошло.Однажды Эраст в аптеку при кремлевской поликлинике, которая в одном из арбатских переулков находилась, ехал, чтобы дефицитное импортное лекарство для маминых глаз купить. Его мама глаза лечила. В переулке возле поликлиники ему большая компания хиппи на глаза попалась, и среди пестрой экстравагантной компании молодых людей он Лизу увидел. В глазах у него мгновенно помутилось. Он свой мерседес остановил.

– Ах, – Эраст закричал, из машины вышел и к ней бросился.

Но компания в какой-то скверик повернула.

Там Лиза на скамейку села и рецепт на специальном наркотическом бланке только было изучать начала, качество его подделки взглядом профессионалки оценивая, как вдруг себя в объятиях Эраста почувствовала. Она побледнела, но, себя в руки взяв и ни словом на его бурный восторг не реагируя, за руку его взяла и, от своих приятелей в сторону отведя, ему сказала:

– Эраст, обстоятельства изменились. У меня лав с одним меном. Ты должен меня в покое оставить и для своего собственного спокойствия забыть. Я тебя хотела и до сих пор хочу, то есть большого человеческого счастья тебе желаю. Если у тебя стольник есть, то дай (Эраст тут же несколько сторублевок из кармана вынул, Лизе их отстегнув). Давай я тебя в последний раз кисну, и иди.

И прежде, чем Эраст опомнился, она его к своим друзьям подвела и сказала:

– Пипл, чтобы этого мена здесь не было. Вон его тачка стоит – до нее его проводите.

Сердце мое в эту минуту кровью обливается. Я в Лизе человека перестаю видеть, готов ее проклинать, но мой язык мне не подчиняется. На небо смотрю, и слеза по моей щеке катится. Ах, почему не роман сочиняю, а трагичную сегодняшнюю быль описываю, этакую современную Love Story?

Итак, Лиза Эраста обманула, сказав, что она в Прибалтику на фестиваль хиппи едет? Нет, она на самом деле в Таллинн ездила, но мероприятие местные партийные власти как всегда запретили, да хиппи на этот фестиваль особенно и не рассчитывали. Лиза вместо того, чтобы отдыхать, наркотиками кололась, в клинической смерти от передозировки побывала. К счастью, ее в местной больнице реанимировали. Потом ее как хипповую героиню, первую герлу в системе, которой ее после реанимации провозгласили, один московский рок-гитарист, в СССР больше, чем Джимми Хендрикс в США известный, вниманием удостоил. Между ними связь возникла. Здоровье Лизы резко ухудшилось, и ей ничего не оставалось, как, в Москву вернувшись, в доме у знаменитого музыканта обосноваться. Она на такой шаг решилась и к нему жить переехала, искрений вздох своему Эрасту посвятив. Но все сказанное разве Лизу может оправдать?

Эраст на асфальте возле своей машины очнулся – и в таком положении, которое никакое перо не в сила описать. «Она меня отвергла и прогнала? Она другого хочет? Я погиб!» – вот его мысли и чувства. Глубокий обморок на время их прервал. Одна добрая женщина, которая по переулку шла, над Эрастом, на асфальте лежавшем, склонилась и в чувства его привести попыталась. Несчастный глаза открыл, с помощью доброй женщины встал, ее поблагодарил, в машину сел и куда глаза глядят поехал.

«Мне нельзя жить, – Эраст, сидя за рулем, решил. – О, если бы небо на меня упало. Если бы земля разверзлась и меня, несчастного, поглотила. Нет, небо не падает, земля не колеблется. Горе мне!»

Он из города выехал и вдруг заметил, что по своему привычному маршруту до берега глубокого пруда доехал. Он под тень древних дубов машинально вышел, которые всего несколько недель назад безмолвными свидетелями его восторга были. Это воспоминание всю его душу до основания потрясло, ужаснейшее мучение его лицо исказило. Но через несколько минут он в некоторую задумчивость погрузился. Вокруг себя осмотрелся. Мальчика, сына своих соседей по дачному участку, по дороге идущего, увидел, его окликнул, из кармана все деньги, которые при нем были, вынул – что-то около шестисот рублей, и, ему их отдав, сказал:

– Милый Алеша, друг мой, эти деньги, когда в Москве будешь, матушке занеси. Скажи, что Эраст перед ней виноват, что я любовь к одной жестокой девушке от нее скрывал. К Ли… Впрочем, ее имя она не должна знать. Скажи, что девушка мне изменила. Попроси, чтобы матушка меня простила. Руку у нее поцелуй – так, как я сейчас твою целую. Скажи, что бедный Эраст просил ее поцеловать. Скажи, что я…

Тут он в воду бросился.

Алеша закричал, заплакал, но спасти его не мог. В поселок побежал. Народ собрался, и Эраста вытащили, но он уже мертвым был.

Таким образом прекрасный душой и телом свою жизнь окончил. Когда мы там, в новой жизни, увидимся, я тебя узнаю, нежный Эраст.

Его на Новодевичьем кладбище рядом с отцом похоронили, но деревянного креста на могиле не поставили. Поэтому я на это совдеповское кладбище не хожу и в задумчивости над последним пристанищем Эраста не сижу. Зато я часто в район правительственных дач гулять езжу. Перед моими глазами пруд струится. Надо мной листья древних дубов шумят.

Мать Эраста о страшной смерти своего сына услыхала, и кровь ее от ужаса похолодела, а глаза навеки закрылись.

Дача опустела. Пока ее кому-нибудь из очередников не спешат отдавать. Хотя претендентов на нее хватает, но правительственные чиновники самого достойного не выбрали. В ней ветер воет, и суеверные обитатели правительственных дач, по ночам его слыша, говорят:

– Там мертвец стонет. Там бедный Эраст о своей Лизе рыдает.

Лиза же до конца своей недолгой жизни несчастлива была. О судьбе Эраста узнав, она утешиться не могла и себя убийцей считала. Я с ней где-то за месяц до ее смерти познакомился. Исколотая наркотиками, с сожженными венами и блуждающим взглядом, она сама мне всю их историю рассказала и меня к тому пруду привела.

Теперь они, быть может, уже примирились.

1974