Впервые напечатано в газете «Вечерний клуб» от 10 июня 1995 года
Игорь Дудинский, для своих – Дуда, для остальных – чуть ли ни дедушка радикального загульно—мистического крыла московского андеграунда. Однако были времена, когда он был юн и жаден до жизни – особенно до альтернативных ее проявлений, и впитывал все его окружавшее всеми фибрами души. Конечно, сейчас он отнюдь не удалился от дел, однако в его характере появилась новая черта – соберет вокруг себя штук сто – двести внуков и внучек и, поглаживая их, бедненьких, по головкам, вспоминает минувшие былинные дни, естественно, передавая по кругу бутыль с мистическим числом «777».
– Согласен ли ты с весьма распространенным мнением, что нынешнее время – золотой век для андеграунда?
– Удельный вес представителей андеграунда в любой культуре и во все времена практически одинаков и составляет где-то три-четыре сотых процента. Приблизительно на каждые три-четыре тысячи художников, литераторов, музыкантов, придерживающихся установок господствующей идеологии или, говоря обобщенно, общепринятых норм, приходится один бунтарь и экспериментатор, который ищет и предлагает по-настоящему альтернативные идеи. Такое соотношение сохранялось и в 60-е, и в 70-е годы. Таково оно и сегодня. И не важно, что нынешние «господствующие» ценности разительно контрастируют с прежними. Главное, что и сегодня существует мощный поток официального (назовем его буржуазным) искусства, а параллельно с ним и подчас далеко от него текут самостоятельные ручейки, где уже не вода, а какой-нибудь керосин. Причем я не вижу греха в том, что всегда были и есть талантливые артисты, стремящиеся ублажать общество, потакать общепринятым нравам. Но следует иметь в виду, что точно так же всегда были и есть те, которые бросают вызов сложившемуся порядку вещей, что всегда небезопасно. Сегодня – потому, что какой-нибудь всесильный заокеанский фонд не даст тебе денег (то есть даст, но не тебе, а твоим идейным противникам), и тебе придется вместо того, чтобы конструировать тексты, торговать в палатке или служить на побегушках у очередного богатенького Буратино.
– И все же это не столь опасно, как в 60—70-е годы, когда покушение на идеологию приравнивалось к уголовному преступлению.
– Тем не менее именно в те годы сложился весьма четкий и сплоченный круг людей (в Москве человек сто пятьдесят), которые самозабвенно экспериментировали над собственными судьбами (ведь в те годы эксперимент в искусстве, политике, религии автоматически означал эксперимент над самим собой, над собственной жизнью). Тогда не существовало границ между жанрами, и, скажем, Владимир Буковский занимался политикой как искусством, а поэта Леонида Губанова сажали в дурдом как политического лидера.
– Кто были наиболее яркими фигурами? Диссиденты?
– Многие исследователи часто путают андеграунд с официально-либеральной оппозицией. Сахарова и Солженицына не считали в наших кругах за «своих». Наоборот, мы, считавшие себя истинными, бескомпромиссными антисоветчиками, испытывали к ним определенную неприязнь – мол, тех же щей, да пожиже влей. К концу 60-х обозначились наиболее яркие, узловые, объединяющие фигуры андеграундной богемы. Причем их авторитет основывался не только на качестве их творчества, но и их «общественной» роли – если хотите, миссии. Своим присутствием они объединяли остальных. Туда, где они появлялись, сразу же устремлялись многие. Такими королями богемы были Юрий Мамлеев, Игорь Холин, Леонид Губанов, забытый, к сожалению, Михаил Каплан (это литераторы). Из художников, само собой, Анатолий Зверев, Дмитрий Плавинский, Борис Козлов с его салоном в Настасьинском переулке. Из «политиков» – Владимир Буковский, Юрий Галансков. Из профессиональных тусовщиков – Лариса Пятницкая. Еще многие веселые бражники, которым все давалось без труда, потому что пьянка и работа слились для них в единое и неразрывное целое. В 60-е невозможно было определить, где кончается хеппенинг и начинается настоящая жизнь. Узловыми фигурами были и держатели салонов. Елена Строева и Юрий Титов, Гейдар и Елена Джемаль, Олег Трипольский и Римма Заневская, Николай Кук и Лика Кириллова. Сегодня каждый из них нашел себя и занимается своим делом, а тогда они просто держали двери открытыми, и каждый мог войти в их дом и всласть посплетничать, нафилософствоваться и отвести душу в проклинании ненавистной советской власти.
– Мог бы ты назвать наиболее трагические и наиболее благополучные судьбы?
– В среде андеграунда каждая судьба, как правило, несет на себе отсвет триумфа и трагедии одновременно. Анатолий Зверев, Леонид Губанов прожили жизнь в нищете, зато жили, как короли, — под аплодисменты почитателей и собутыльников, пили, гуляли, сколько хотели, оставались по-настоящему свободными. Правда, погибли от пьянства. При этом ни Зверева не выставляли, ни Губанова не печатали, ни многих других, пишущих «в стол», без надежды опубликовать хотя бы строчку, зато их творчество знали все, кому нужно. Умерли они в самом начале перестройки. Еще бы чуть-чуть продержались – и увидели свои вещи изданными. Владимир Буковский отсидел черт знает сколько лет в лагерях, зато теперь он политический деятель международного уровня и с проблемой денег, по всей вероятности, не сталкивается. Зато ему наверняка мучительно наблюдать, как далеко разошлась нынешняя российская действительность с теми идеалами, за которые он страдал. Так что эйфория и разочарование сопутствовали нам так же, как пьянка и похмелье. Или – или. Третьего мы не испытывали. Случались, конечно же, и «зашкальные» трагедии. С Юрием Галансковым, например, который трагически погиб в брежневском лагере. Но в основном ничего особенного и из ряда вон выходящего с большинством из нас не происходило. Разве что многие слишком уж преждевременно, на мой взгляд, уходили в мир иной. Как, например, божественный Владимир Пятницкий, погибший от наркотиков. Как же многих из них с их иррационализмом, «шизоидностью» не хватает в наше до безумия рациональное и корыстное время. Впрочем, в сегодняшнем мире они вряд ли бы выжили. Да и ранняя смерть, пожалуй, неизбежная расплата за кайфически, на всю катушку прожитую жизнь.
– Каковы были взаимоотношения зрелых людей и «молодняка»?
– Дело в том, что в шестидесятые я принадлежал к самому что ни на есть «молодняку». Меня окружали практически одни «старшие товарищи». Сверстники (за исключением разве что смогистов) не представляли для меня интереса, потому что не успели себя проявить в творческом плане. В тогдашней богеме все держались на равных. Конфликтов между поколениями не было, а «кланы» сформировались позже, в семидесятые. Обстановка с самого начала сложилась трогательная и комфортная. Я ни разу не ощутил снисходительного, барственного отношения к себе. Всех объединяла страсть к искусству, мистике и ненависть к советской власти. Старшее поколение тогда только начинало открывать для себя мир и попутно просвещало нас, юношей. В 60-е богема была единой. Расколы внутри нее начались в 70-е, когда возникла альтернатива между эмиграцией и компромиссами с Системой. Я хотел бы подчеркнуть, что андеграунду вообще не свойственны конфликты между поколениями. В нем если и возникают проблемы, то либо мировоззренческие, либо клановые, связанные с борьбой между группами за место под солнцем (типичный пример – нынешняя свара между Глезером и Кабаковым по поводу того, «кто первичнее»). Случались разборки относительно публикаций на Западе. В 70-е эмигрантская пресса оставалась единственной возможностью увидеть свою вещь напечатанной. Очереди выстраивались огромные, и периодически появлялись «паханы», как мы их называли, типа Владимира Максимова, которые, дорвавшись до денег, отпускаемых различными антисоветскими фондами, присваивали себе функции цензоров. Того печатать, того – ни в коем случае. Из-за них андеграунд распадался на враждующие лагеря. В одном объединялись холуи, которые на все лады восхваляли «паханов». В другом сплачивались те, кто этих самозваных «вождей» смертельно ненавидел. Правда, такое происходило на верхних, смыкающихся с официозом этажах нонконформистского подполья. Чем ниже, тем жили дружнее. Делить-то было нечего.
Интервью взял Владимир ТУЧКОВ
