Любезному пустыннику иеромонаху Игорю смиренного инока Михаила привет и целование. Радоватися! Живучи там на берегу морском в тиши и уединении, не забудьте декабря дня 10 помянуть сорокалетие (а может и сорокооднолетие) радостного ободренного писателя Георгия Витальевича – Победоносца и Правоборца. Ежели торжество это будет отвлекать Вас, достойный благоприятель, от труда непомерного, вспомните, что в письме епископа светлейшего Феофила сказано: «Пусть эту бросит, а другую у Бога просит». Да к тому ж очень трудиться в обычае есть у французов, но будучи перенесенным в Россию иногда имеет крупные неудобства.

Старчики и юродцы московские крепко за жизнь земную щупальцами своими цепляются. А из знакомых наших, обще вспоминающих тебя, хорошо и мудро, как о человеке и литераторе нашем российском, не каверзят и талант Божий твой ценят, искренно сожалея о разлуке с обладателем его. Это – Талочкин и Кроха, Лорик с Немым, Козлов Боб, но этот, отзываяся о тебе, высокочтимый и много почитаемый, раз десять уточнял – хорошо ли ты к нему относишься, что о нем в письмах пишешь и т.п., будущий киноведователь (места у него такие есть) Посад, Володя Алейников да королек наш невенчанный Лёнечка Губанов. Кстати, Игореченичек маленький, писатель наш возлюбленный, загадочки в письмах, конечно, загадывай, но ответики тогда быстрыми телеграммами шли поскорее. Это я о той фотографии, которую Талочкин Лёня на столе своем рабочем теперь держит. Совет держали всем обществом, но никто не смог из тупика, тобой образованного, выйти. Один только Посад, пробормотав около часа «она или не она», сказал, что похожа на Лену, а может и не похожа.

Боб Козел приехал из Грузии и теперь говорит тосты. «Рэзко» охуевает, но на тот светик, к Боженьке не хочет – говорит, что страшно. Начал рисовать Иоанна, но что-то внутри у Боба (точно) оборвалось, что-то серьезное в его жизни двинулось не по его прогнозам, и мне кажется (не допусти Господи) можно ждать какой-нибудь беды. Еще делает графику сказочную, кавказско-билибинскую, с золотом.

С Талочкиным вижусь каждую неделю, но от него не устаю. Попьем винишки или чайку, поболтаем, посплетничаем – и расходимся.

Видим поэта Эдуарда Лимонова. Этот точно литературу перевернет, старую кровушку выпустит, а новую впустит. Силен. Глыба. Обелиск. Маяк.

Иногда пиво попиваю (реденько) с Пашенькой Радзиевским. Слава Богу я до его повестей не охотник, он меня ими и не балует, а ЮВМ пузастый взял его в ученики, за мыслями, стилем и почерком Паши самолично следит. Ей-Богу!

Говорят, что роман века «Химеры» тайно печатается на антарктической станции «Полюс недоступности» группой товарищей. Правда ли это?

А если честно говорить, Игорек, голубчик, настроение жутенькое какое-то. То ли потому, что проболел три недели и претягостно, начав катаром и продолжив ангиной, чуть было не перешедшей на сердце.

Скучно, тяжко и вокруг столь подло и столь глупо, что не знаешь, где и дух перевести. Не могу себе простить, что я никогда не усвоил себе языка, чтобы на нем работать как на родном. Я бы часа не остался в России и навсегда. Боюсь, что ее можно совсем возненавидеть со всеми ее нигилистами и охранителями. Нет ни умов, ни характеров и ни тени достоинства. С чем же идти в жизнь этому стаду и вдобавок еще самомнящему стаду (Лесков).

Пишется так горько и страшно, что, право, лучше б не писалось вообще. Каждая строчка, точно пилочка некая, сердце мое подтачивает, корежит. Хмурь и одурь над миром, и жутко жить. Бабы надоели смертельно, что все сразу стали требовать серьезного (вишь!) отношения до такой степени нагло, что всякие отношения я с этим сбродом покончил.

Да у меня всегда так, когда пишется, почти все люди зверски раздражать меня начинают. Исключения есть пока что – Талочкин, к примеру. Ты б мне сейчас тоже любезен был бы, писатель мой любимый. Урусова бы повидал, да как-то дорожки наши в одну не сливаются.

Деточка, голубчик, миленький, ну чем же тебя утешить в таком страшном городе. Ежели сочувствием, грустью о тебе, о разлуке нашей, то давно бы Магадан чертов с Мытищами местами поменялся.

Какой же сплетней тебя порадовать? Да насчет армии. Ты у матери ведь кормилец или как? Хотя письма эти к Гречко вряд ли удовлетворение принесут. Вон Михалков С.В. какие ему письма писал, вся Москва грохотала, а Никита за милую душу в морской пехоте очутился. Да четверть Таганки в артиллерию забрали. Но поскольку тебя в нынешнем високосном Бог миловал, а до следующего призыва около года – надо что-то придумывать заранее.

1-го числа в Бахрушинке был вечер памяти Вертинского. Вся Москва дочками любовалась, а самого виновника торжества по пьяному делу чтой-то не видно было.

Да, насчет писем. От тебя я получил три письма, Талочкин, по-моему, два (без фото и на фото).

Сейчас пойдем с тобой за водкой. Надоело. Надо выпить. Самое главное нам же благо да будет друг другу не упрекати, и не стужати, и не сваритися, и не злобствовати, но друг друга сожалети, миловати и наготу взаимную покрывати, яко же Иафет покры тело Ноево и тогда Бог мира и любви даст всем облегчение до конечной степени.

Твой ересиарх Михаил.

Крепко целую в уста.

P.S. Начет черной калугинской бороды – это ты зря. Ее психи обрили. Саша сейчас такой.

P.P.S. «А на Москве не спешливы и грамате ссылаться не охочи».