Финальная стадия заката Европы началась сразу после неудавшейся парижской революции 1968 года. Помню, как в МГУ на журфаке, куда я в тот год поступил, устроили грандиозный «диспут» по поводу тогдашнего поражения французских левых – явно на всякий случай, «для профилактики», чтобы подстраховаться и предупредить студентов, что в совке им не светят никакие вольности и чтобы вообще много о себе не воображали. Видимо, вспомнили, что три года назад 5 декабря на Пушкинскую площадь вышли в основном студенты (хотя всего человек двадцать). Сначала какой-то респектабельный товарищ из органов, этакий «специалист по идеологическим вопросам» произнес вступительное слово о том, что революционную ситуацию надо готовить чуть ли не десятилетиями, пока она окончательно не созреет, и тогда действовать наверняка, а идти на поводу у политических авантюристов для коммуниста означает расписаться в собственной политической незрелости. После чего стали подниматься мои однокашники, которые все как один наперебой уверяли товарища, что у советского студента нет идеологического выбора, потому что у него одна идеология – единственно верная и правильная.

В конце концов товарищу надоело слушать одно и то же и он, обведя взглядом аудиторию (она, кажется, называлась Большой коммунистической), по-сталински прямо спросил:

– А есть ли среди вас кто-то, кто думает иначе?

Я решил, что настала моя очередь повыпендриваться, встал и, придав лицу идиотское выражение, сказал:

– Я тоже считаю, что компартия Франции поступила абсолютно правильно, предпочтя не вмешиваться в ситуацию. А вдруг бы революция под их мудрым руководством победила, и тогда проклятые капиталисты вместо того, чтобы продолжать спокойно загнивать, встали бы на путь социалистического развития и тем самым вынудили бы нас оказывать им братскую помощь, тем самым введя наше государство в дополнительные расходы.

Товарищ немного опешил, но быстро нашелся и спросил:

– Почему вы считаете, что у политических авантюристов, если бы во главе их встала компартия, был бы шанс победить?

– Если быть точным, то компартия могла бы не возглавить политических авантюристов, а перехватить у них инициативу, – поправил я товарища из органов.

– То есть вы настаиваете, что шанс совершить социалистический переворот во Франции был? – снисходительно улыбнулся товарищ.

– Я ни на чем не настаиваю. Просто я считаю, что любая революция – штука непредсказуемая. Разве Ленин и его соратники не рисковали и в октябре семнадцатого, и раньше?

– А вы считаете, что большевики могли позволить себе такую роскошь как рисковать и тем самым поставить под удар своих соратников? Лично у меня ленинский вывод о том, что на тот момент в России окончательно сложилась революционная ситуация, которая полностью исключала всякий риск поражения большевиков, до сих пор не вызывал ни малейшего сомнения.

– Верхи не могут, а низы не хотят, – услужливо подсказал кто-то.

– Вот именно, – одобрительно заметил товарищ.

– Совершенно с вами согласен, – сказал я. – Я всего лишь хотел напомнить, что любое революционное движение в своем развитии проходит несколько этапов. Его начинают романтики, действующие методом проб и ошибок, но в конце концов они передают эстафету зрелым политикам, на которых ложится ответственность за управлением мировым революционным процессом. Конечно же, права на ошибку они уже не имеют. Что касается парижского восстания, то я бы провел параллель между ним и штурмом казармы Монкадо на Кубе. Согласитесь, что первую партизанскую вылазку Фиделя и его боевых друзей, хотя она и закончилась неудачей, язык не повернется назвать политической авантюрой.

В аудитории воцарилась зловещая тишина. Товарищу явно не хотелось продолжать «диспут» и он решил подвести под ним жирную черту.

– Послушайте, если вы такой умный, – обратился он ко мне, – то почему решили получить высшее образование? Зачем вам оно, если вы и так все знаете?

Я не ожидал, что он начнет так примитивно хамить, и не сдержался:

– Если честно, то я бы не поступал, но уж больно в армии служить не хотелось, — объяснил я с наивной улыбкой.

В ответ послышался гул – явно неодобрительный.

– По-моему, молодой человек, мы отклонились от темы. Да и время наше заканчивается, – вышел из положения товарищ. – Я думаю, что наш обмен мнениями был более чем плодотворным.

Произнеся несколько дежурных фраз, он попрощался, сошел с трибуны и вышел из аудитории.

Нет нужды говорить, что на следующий день меня вызвали в деканат и провели беседу, предупредив, что если я и дальше планирую продолжать образование, то прежде чем что-то говорить, а тем более вступать в дискуссии, я отныне должен как следует подумать. С тех пор за пять лет учебы меня много раз приглашали в разные солидные кабинеты, чтобы сделать сто первое серьезное предупреждение.

Блин, хотел поразмышлять о парижской революции, с которой начался закат Европы, а увлекся воспоминаниями.