Впервые напечатано в каталоге персональной выставки «Последний маргинал» в галерее ArtStory
В советскую эпоху ее идеологи поставили перед отечественными литературоведами задачу – в пух и прах развенчать антимарксистский тезис о том, что Максим Горький был идеологом и певцом босячества. В результате появилась целая серия статей, авторы которых убедительно доказывали, что буржуазия, видя в творчестве великого пролетарского писателя угрозу для своего существования, старалась любой ценой принизить революционное значение горьковского разоблачительства, для чего страдавшие социальной глухотой и слепотой критики навесили на писателя позорный ярлык. Мол, Горький никогда не идеализировал и не воспевал обитателей «дна». В его трактовке «шатунов» не было мелкобуржуазной достоевщины в виде пассивного сострадания и лицемерных слез. Писатель подчеркивал в социальных изгоях все то, что возвышало их над мещанской средой. Для Горького главным в босяках было их стремление освободиться от буржуазной морали, суть которой сводилась к смирению работника перед своим эксплуататором. По мнению классика, «деклассированные элементы» при благоприятном стечении обстоятельств способны встать на путь революции, потому что они свободны от власти денег, от собственности, для них перестали существовать условности общества потребления, его лицемерное стремление оправдать низость своей паразитической жизни. На «дне жизни» Горького привлекали люди гордые, не опустившиеся, сохранившие человеческое достоинство и лучшие черты русской натуры – широту натуры, талантливость, беспокойную мечту о счастье, но вместе с тем сумевшие расстаться с мещанской идеологией.
Та давняя отповедь советских ученых их буржуазным коллегам поневоле вспоминается при знакомстве с картинами художника Владимира Титова, которого по праву можно назвать идейным продолжателем «босяческой» темы в творчестве буревестника революции.
Сегодня, при полной свободе от идеологических догм, не так уж важно, идеализировал ли Горький босяков или относился к ним прагматично – по-марксистски. Главное, что они с Титовым скованы одной темой, а что касается отличий в подходах, то наш современник (художник) даже на первый, поверхностный взгляд превосходит своего старшего товарища (писателя) еще на стадии целеполагания. Слишком разные по масштабу задачи ставили оба автора. Горький (как и большинство «русских интеллигентов»), будучи носителем чисто утилитарного, хотя и романтического, мировоззрения, мечтал свергнуть царя, избавить Россию от самодержавия. Титов же мыслит более фундаментальными категориями. Он приглашает нас в сегодняшнюю разновидность Зазеркалья – этакую Страну Чудес, где царствует Абсолютная Свобода – в том числе от всех условностей и обязательств погрязшего в материализме мира.
В отличие от Горького Титов нашел на маргинальном дне не протестное брожение и нетерпение, замешанное на томительном желании и ожидании перемен, а вечную метафизическую неподвижность – фактически нирвану. Есть на земле сообщества, внутри которых время прекращает свой бег – не то чтобы «останавливается», а просто исчезает как таковое. Такой эффект наблюдается в андеграундной богеме, в среде наркоманов, на воровских малинах, в борделях, в коммунах хиппи или в городских бомжатниках. Там не существует таких состояний души, как счастье или страдание. Человек попадает туда как в ловушку. Прошлое и будущее соединяются, превращаясь в замкнутый круг, который не просто не хочется покидать – такая мысль тем, кто внутри ордена, даже не приходит в голову. Впрочем, какие могут быть «мысли» в нирване.
Титов любит напоминать, что пишет свой человеческий зоопарк с самого себя, а его якобы социальная адаптированность и «успешность» никого не должна вводить в заблуждение – ведь ему было слишком мало лет, когда его посвятили в странствующие рыцари, инфицировав вирусом вечной альтернативности. А такие «болезни» лечению не поддаются – тут нужны специальные альтернативные лекарства. Но где их достать, никто не знает. Разве что где-нибудь в альтернативной реальности.
