Впервые напечатано в альбоме-монографии «Иерархия простоты»
Если искать истоки и аналоги ишинского космоса, то первым делом в голову приходят Хармс, Введенский, Заболоцкий, другие участники Объединения реального искусства. И еще, конечно же, вспоминается Виктор Шкловский с его теорией остранения: когда автор, чтобы выяснить истинную природу и суть даже самого банального высказывания и вернуть образу первоначальный смысл, вырывает его из привычного, окаменелого, заштампованного контекста. И тогда самые обыденные вещи предстают перед зрителем в ином, «странном» и неожиданном обличие. Собственно, Александр Ишин и есть тот волшебник, который преобразует обыденный, повседневный космос в пространство, наполненное романтикой обэриутов, показывает окружающий нас мир в его первозданном, естественном, несформировавшемся, нелепом виде, а не сквозь призму напластовавшихся в каждом из нас за минувшие тысячелетия предрассудков.
Оказывается, дома, заборы, чердачные окна, сельские дворы с котами и петухами и самое главное – люди, наши современники – все то, что заполняет собой наше сознание – вовсе не то, за что себя выдает. Нам только кажется, что контекст, в котором мы обитаем, исчерпан и поэтому не так уж интересен. На самом деле все вокруг наполнено тайнами и загадками, и свою задачу художник Ишин видит в том, чтобы предложить всем нам поучаствовать в эксперименте Творения. В результате мы обретаем шанс посмотреть на происходящее вокруг незамутненными, незашоренными, широко открытыми глазами и увидеть, каким трепетным и трогательным все было в первые часы и минуты рождения и возникновения – в самом начале отделения материи от духа.
К чести Ишина, ему удалось избежать соблазна назидательности, «серьезного» отношения к жизни. Язык, на котором художник разговаривает со зрителем, тоже остранен – мастер предпочитает наиболее распространенную и понятную атрибутику и аргументацию нашего прагматичного времени – иронию, задор, насмешки, парадоксы. Недаром автор стоял у истоков советского нонконформизма, находился в самой сердцевине борьбы с консервативной системой за новое искусство. Чтобы быть понятыми властью, первопроходцам и возмутителям спокойствия нужно было найти оружие против партийных лакировщиков действительности с их механическими схемами, стандартами и шаблонами. Главным козырем в напряженном и мучительном диалоге стала романтика со вкусом иронии. А в качестве поля битвы прекрасно подходил господствующий в эпоху хрущевской оттепели бренд – коммунизм. Перед Ишиным и его соратниками стояла задача противопоставить официальную, казенную романтику – неофициальной, искренней, неформальной. Косности и замшелости власти романтику строительства светлого будущего, в которое, с одной стороны, никто не верил, но с другой – все с нетерпением ждали бесплатной халявы «по потребностям». А вдруг да обломится. Не обломилось. Отсюда и иронично-насмешливо-снисходительный взгляд на мир. Тактика и стратегия родились сами собой: не выдавать утопию за реальность, а отделить «чистое искусство» в его первородном, ювенильном, детском обличие от прагматизма идеологической конъюнктуры, используя все многообразие стилей и направлений.
Как и все классические шестидесятники, Ишин на всю жизнь остался романтиком с ироничным мироощущением. Коммунизм из актуальной задачи власти давно переместился в область коллективного бессознательного, но призрак и приметы Общего Дела до сих пор отчетливо проявляются в реакции «простого народа» – основного героя ишинских холстов – на текущие события. И Александру Ишину остается только чувствовать настроения и чаяния дорогих и близких его сердцу соотечественников.
