14 сентября в Музее личных коллекций открылась выставка произведений художника

Впервые напечатано в «Независимой газете» от 21 сентября 1994 года

Зверев – классический авангард для бедных. Он завершил творческий путь на той же ноте, с которой начинал, практически не видоизменяясь и не эволюционируя. Избрав для себя беспечную, но полную риска и впечатлений судьбу клошара, он сплавил воедино жизнь и искус­ство, в качестве формы самовы­ражения предпочтя внятное неис­товство неоэкспрессионизма. Его смерть фатально совпала с началом «гласности», что обеспечило ему мгновенный и запрограмми­рованный им самим переход в бессмертие. На его прежде за­претное имя набросились все ко­му не лень. Его ставшая фантас­тической известность подтвердила его «народность» – мятежная русская душа пылко отозвалась на его диковатый («звериный»), про­стовато-юродивый язык выбив­шегося «из низов» эстета и арис­тократа.

В Звереве воплотилась извечная тоска по национальному эталону, истине в последней инстанции. Его оголтело-раскованное, стре­мительное и страстное скольже­ние по попадавшимся под руку плоскостям невольно слилось в коллективном бессознательном с «пушкинским началом» – отсут­ствием подтекста, незатейливо­стью тем и сюжетов, беглостью и легкостью изложения, хлещущей через край жизнерадостностью, всепобеждающим оптимизмом и апелляцией к «слишком человече­скому». Неспроста он больше по­пулярен у ценителей почвенниче­ской ориентации – те сразу рас­кусили в нем выразителя «наше­го» мироощущения, явившегося на смену Кипренскому и Левитану, чтобы на современном витке продолжить традицию салонного портрета и воспевания родной природы.

Как и Пушкина, Зверева «слишком много». Сегодня он – неотъемлемая часть каждого «при­личного» интерьера. Мода и отно­сительная доступность изобрази­тельных средств, которыми он пользовался, спровоцировали ла­вину подделок – их количество в тысячи раз перекрыло его и без того обширное наследие. Отчасти виной тому сам Анатолий Тимофеевич, в бытность свою при­дворным живописцем западных дипломатов опрометчиво нала­дивший конвейерное тиражиро­вание шедевров. Как всякий бражник и баловень богемы, он не слишком усердствовал (особенно если подворачивалась «халтура» и требовалось срочно обслужить очередного богатенького Бурати­но), заставляя пахать своих мно­гочисленных поклонниц, из ко­торых он поначалу сколотил ве­селую и озорную бригаду. В ре­зультате беспощадной муштры и угроз оставить за нерадивость без водки каждая из мастериц за пару недель достигла виртуозности письма, соответствовавшей, по мнению их праздного, но требовательного хозяина, «уровню Зве­рева». Актом приемки считалось легендарно-размашистое «АЗ», собственноручно и без отрыва от шумного застолья проставленное «автором».

Когда производство вышло из-под контроля и стало массовым (его почерк освоило более моло­дое и предприимчивое поколение собутыльников), он не огорчился. Никогда не изменявший ему крепкий «распутинский» ин­стинкт подсказал, что количество – самый надежный путь к будущему всемирному признанию, тем более, что оставлять наслед­ство было некому, а все свое он носил с собой. Заодно неплохо бы покуражиться над напыщенными искусствоведами в штатском (он называл их «реалистами»), ос­новательно спутав им карты (кстати, атрибутировать Зверева невозможно, так что смело ве­шайте на стену любой из при­глянувшихся холстов – Анатолий Тимофеевич охотно засвидетель­ствовал бы его подлинность, осо­бенно если бы вы тут же вместе обмыли покупку).

Ценность выставки, прибыв­шей в Москву из Геттингена благодаря инициативе немецкого из­дателя господина Тете Аркана и сотрудников Музея изобрази­тельных искусств имени Пушки­на, в том, что она представляет Зверева подлинного, «гарантиро­ванного». Мудрый грек Георгий Дионисиевич Костаки, собирая свою уникальную коллекцию, ко­нечно же, не полагался на советы «квалифицированных экспертов», приобретая только то, что Анато­лий Тимофеевич лично создавал в его присутствии. С тех пор его примеру следовали все, кто стре­мился заполучить «подлинного Зверева». Заготавливали питье, еду, краски, холсты и заманивали бездомного гения теплом и уютом комфортабельных апартаментов. Когда его небеспроблемное присутствие начинало обременять – выставляли на улицу.

Потому что у нас кто успел, тот и съел, а гарантии – только на кладбище.