Сегодня все цветущее многообразие интеллектуальной палитры снова, как в самые мрачные времена истории сконцентрировалось в одном-единственном рефрене.

Перемен! — требуют наши сердца. Перемен! — требуют наши глаза. В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен: «Перемен! Мы ждем перемен!»

Недаром Обама выбрал своей мантрой заклинание советской интеллигенции и продвинутой молодежи 80-х годов – и победил на выборах.Более того, в результате Обама стал единственным человеком на планете, кто сегодня способен хоть что-то изменить. Мантра сработала, потому что Обама не ленился ее повторять.

Если бы сегодня Философией Общего Дела для всей России стало ежедневное, ежечасное вознесение убойной молитвы, которую придумал правильный пацан Виктор Цой – через месяц мы бы жили в другой стране. Переменам всегда предшествует состояние общественного экстаза – Напряженной Надежды и Нервного Ожидания.

Если мы не впадем в прелесть и не поверим, то так никогда и не выберемся из душегубки, куда нас загнали те, кто зомбируют народ прямо противоположными заклинаниями.

Спите. Спите. Спите. Вы – зомби. Вы – зомби. Работайте. Работайте. Стабильность. Стабильность. Стабильность. Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия. Спите. Спите. Работайте. Деньги. Успех. Телевизор. Вы – зомби. Стабильность. Стабильность. Стабильность.

Если народ пребывает в состоянии гипноза и не способен надеяться на самого себя, остается уповать на варягов.

Но варяги успели заразиться у русских ленью и нелюбознательностью и не нашли ничего умнее, как пригласить к себе варваров – современную разновидность рабочего класса, которому, как известно, нечего терять кроме своих цепей, а приобретет он весь мир. В результате варвары принесли варягам перемены. Обама – первая примета Грядущей Весны Человечества.

В современной же России пролетариат ликвидировали как класс из опасения, что он реально возьмет на себя миссию гегемона – движущей силы общества, локомотива и катализатора перемен.

Однако свято место пусто не бывает. На смену отечественному пролетариату в России на наших глазах рождается новый полноценный и чрезвычайно активный класс с огромными претензиями и амбициями – гастарбайтеры.

Класс. Общественная группа, совокупность лиц с одинаковым родом занятий и положением, объединенных общностью экономических интересов.

Полное уничтожение классового деления общества возможно только на весьма высокой ступени развития производительных сил и производственных отношений. Оно требует не только отмены частной собственности на средства производства, но и преодоления старых форм общественного разделения труда, существенных различий между городом и деревней, между умственным и физическим трудом.

Поскольку кремлевские небожители не заинтересованы во всеобщем рае на земле, буржуям и обывателям придется смириться с мыслью, что кто-то же должен от имени и по поручению Господа Бога постоянно напоминать им о совести и справедливости. За неимением рабочего класса, которого Кремль пустил на колбасу, его задачу с удовольствием возьмут на себя азиаты с раскосыми и жадными очами. Если еще учесть, что их к тому же тьмы, и тьмы, и тьмы, то перемены наступят гораздо быстрее, чем обещанный Хрущевым коммунизм.

Но прежде у нового пролетариата появятся свои вожди – Обамы.

Когда в сердцах воцаряются сон и мгла, а Победоносцевы над Россией простирают совиные крыла, женщины-соседки, бросьте стирку и шитье. Живите, будто заново, все начинайте снова. У порога, как тревога, ждет вас новое житье и товарищ Надежда по фамилии Чернова.

А теперь все вместе, в едином порыве:

Перемен! — требуют наши сердца. Перемен! — требуют наши глаза. В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен: «Перемен! Мы ждем перемен!»

Когда что-то приобретает конкретные очертания, становится неинтересно. В произведении искусства главное не форма и не содержание, а то, что в нем отсутствует. Поэтому какая разница, что получилось.

•

Вся наша жизнь неумолимо превращается в одну сплошную ложную многозначительность. Когда режиссер бессилен стукнуть зрителя астральной дубинкой по голове, ушам и глазам или у него нет денег на полный метр, а короткий ему снимать западло, он заставляет героя фильма долго и сосредоточенно, уставясь в одну точку, пить или курить. Или и то, и другое одновременно.

Что бы мы ни делали, мы всего лишь пытаемся доказать Господу Богу, что еще не потеряли права на существование – совсем как киплинговские обезьяны, которым уже до смерти осточертело играть в людей, но у них не хватает интеллекта, чтобы заняться, например, бизнесом.

Сегодня утром купил декабрьский номер Gala. В нем моя скорее всего последняя в жизни колонка и фотография в глянце. Увы, издание закрывается. Все остальные двери давно и наглухо замурованы. Тронуло соседство с Микки Рурком, который из голливудского золотого века ближе всех.

•

Самое печальное, что я, человек с футуристическим мироощущением, помещен в эпоху, когда все будущее осталось далеко позади. Если бы я был более чувствителен или родился японцем, то скорее всего покончил бы жизнь самоубийством. Возможно, что к концу жизни я научился стойко переносить моральные и душевные пытки. Не иначе как из меня получился бы неплохой монах или Робинзон Крузо.

•

Стараюсь избегать исторических аналогий, потому что к их помощи как правило прибегают от бессилия объяснить настоящее. Но сегодня утром встретился с одним знающим челом. Спросил его, есть ли у них в администрации хоть какая-то внятная цель. Он мрачно пробормотал всего три слова: «Тридцать седьмой год». И перевел разговор на другую тему. По дороге домой я подумал, что тут уж никуда не деться от «аналогий».

Тридцать седьмой год стал апофеозом слияния в экстазе партии и народа. Такого единства до тех пор не было. Верхи искореняли крамолу. Низы наслаждались сытой постголодоморовской жизнью. Впереди маячило одно сплошное светлое будущее. В меру буржуазное, в меру справедливое. Если бы не война, тридцать седьмой год растянулся бы на десятилетия – если не дольше.

Конечно, ударными темпами перевооружили бы промышленность, перевоспитали бы население – такое количество рабского труда было бы уже не востребовано, поэтому закрывали и ликвидировали бы все реже и в конце концов вышли бы на сегодняшние показатели. Но именно тридцать седьмой год идеологически и онтологически можно считать для русского народа, который еще не до конца ощутил себя советским, настоящим моментом истины, оптимальным и идеальным состоянием души.

Блаженны инфантилы, ибо их проще всего железной рукой загнать в Царство Небесное. Не иначе как в администрации наконец разгадали все загадки русского менталитета, почувствовали чаяния ширнармасс. И в первую очередь поняли то, что у них полностью развязаны руки – ведь никакой глобальной войны не будет, потому что в ней никто не заинтересован. Да и скучно воевать с помощью ядерного оружия. Неспроста, видно, в самой идее ядерного оружия заложена идея отрицания войны.

Ну а локальные войны уже никогда радикально не изменят политического ландшафта. Разве что некоторые небольшие части суши периодически будут переходить из рук в руки. Так что в двадцатом веке из состояния вечного тридцать седьмого года Россию вывела мировая война.

Сегодня, в двадцать первом, похоже, надеяться не на что.