Трехчасовое явление Путина в телевизоре перед тысячью журналистами – пример стремительно набирающего обороты политического гламура – жанра или стиля, с помощью которого с недавних пор придворные политтехнологи стали усиленно зомбировать народ. Все отлакировано до лоска и глянца, ни к чему не придерешься, но за сверкающим каскадом грамотных оптимистических слов ничего кроме «сделайте нам красиво» нет. Причем нам предлагают не гламур в классическом понимании, а именно гламур для бедных – сугубо совковое изобретение, опробованное и обкатанное на проектах типа «Фабрики звезд» или «Народный артист». Власть тем самым как бы декларирует начало эры внутридержавной бесконфликтности, «стабильности», а на самом деле отвратительного застоя, который мы уже проходили и который ничем хорошим не заканчивается. Дескать, доводим до вашего сведения, что страна раз и навсегда поделена на чистых и нечистых. Первым отдан на откуп весь бизнес, а вторым предлагают не беспокоиться за будущее и приобщаться к благам цивилизации, изучая в метро самый попсовый в мире журнал Glamour.

Финальная стадия заката Европы началась сразу после неудавшейся парижской революции 1968 года. Помню, как в МГУ на журфаке, куда я в тот год поступил, устроили грандиозный «диспут» по поводу тогдашнего поражения французских левых – явно на всякий случай, «для профилактики», чтобы подстраховаться и предупредить студентов, что в совке им не светят никакие вольности и чтобы вообще много о себе не воображали. Видимо, вспомнили, что три года назад 5 декабря на Пушкинскую площадь вышли в основном студенты (хотя всего человек двадцать). Сначала какой-то респектабельный товарищ из органов, этакий «специалист по идеологическим вопросам» произнес вступительное слово о том, что революционную ситуацию надо готовить чуть ли не десятилетиями, пока она окончательно не созреет, и тогда действовать наверняка, а идти на поводу у политических авантюристов для коммуниста означает расписаться в собственной политической незрелости. После чего стали подниматься мои однокашники, которые все как один наперебой уверяли товарища, что у советского студента нет идеологического выбора, потому что у него одна идеология – единственно верная и правильная.

В конце концов товарищу надоело слушать одно и то же и он, обведя взглядом аудиторию (она, кажется, называлась Большой коммунистической), по-сталински прямо спросил:

– А есть ли среди вас кто-то, кто думает иначе?

Я решил, что настала моя очередь повыпендриваться, встал и, придав лицу идиотское выражение, сказал:

– Я тоже считаю, что компартия Франции поступила абсолютно правильно, предпочтя не вмешиваться в ситуацию. А вдруг бы революция под их мудрым руководством победила, и тогда проклятые капиталисты вместо того, чтобы продолжать спокойно загнивать, встали бы на путь социалистического развития и тем самым вынудили бы нас оказывать им братскую помощь, тем самым введя наше государство в дополнительные расходы.

Товарищ немного опешил, но быстро нашелся и спросил:

– Почему вы считаете, что у политических авантюристов, если бы во главе их встала компартия, был бы шанс победить?

– Если быть точным, то компартия могла бы не возглавить политических авантюристов, а перехватить у них инициативу, – поправил я товарища из органов.

– То есть вы настаиваете, что шанс совершить социалистический переворот во Франции был? – снисходительно улыбнулся товарищ.

– Я ни на чем не настаиваю. Просто я считаю, что любая революция – штука непредсказуемая. Разве Ленин и его соратники не рисковали и в октябре семнадцатого, и раньше?

– А вы считаете, что большевики могли позволить себе такую роскошь как рисковать и тем самым поставить под удар своих соратников? Лично у меня ленинский вывод о том, что на тот момент в России окончательно сложилась революционная ситуация, которая полностью исключала всякий риск поражения большевиков, до сих пор не вызывал ни малейшего сомнения.

– Верхи не могут, а низы не хотят, – услужливо подсказал кто-то.

– Вот именно, – одобрительно заметил товарищ.

– Совершенно с вами согласен, – сказал я. – Я всего лишь хотел напомнить, что любое революционное движение в своем развитии проходит несколько этапов. Его начинают романтики, действующие методом проб и ошибок, но в конце концов они передают эстафету зрелым политикам, на которых ложится ответственность за управлением мировым революционным процессом. Конечно же, права на ошибку они уже не имеют. Что касается парижского восстания, то я бы провел параллель между ним и штурмом казармы Монкадо на Кубе. Согласитесь, что первую партизанскую вылазку Фиделя и его боевых друзей, хотя она и закончилась неудачей, язык не повернется назвать политической авантюрой.

В аудитории воцарилась зловещая тишина. Товарищу явно не хотелось продолжать «диспут» и он решил подвести под ним жирную черту.

– Послушайте, если вы такой умный, – обратился он ко мне, – то почему решили получить высшее образование? Зачем вам оно, если вы и так все знаете?

Я не ожидал, что он начнет так примитивно хамить, и не сдержался:

– Если честно, то я бы не поступал, но уж больно в армии служить не хотелось, — объяснил я с наивной улыбкой.

В ответ послышался гул – явно неодобрительный.

– По-моему, молодой человек, мы отклонились от темы. Да и время наше заканчивается, – вышел из положения товарищ. – Я думаю, что наш обмен мнениями был более чем плодотворным.

Произнеся несколько дежурных фраз, он попрощался, сошел с трибуны и вышел из аудитории.

Нет нужды говорить, что на следующий день меня вызвали в деканат и провели беседу, предупредив, что если я и дальше планирую продолжать образование, то прежде чем что-то говорить, а тем более вступать в дискуссии, я отныне должен как следует подумать. С тех пор за пять лет учебы меня много раз приглашали в разные солидные кабинеты, чтобы сделать сто первое серьезное предупреждение.

Блин, хотел поразмышлять о парижской революции, с которой начался закат Европы, а увлекся воспоминаниями.

Через силу посмотрел пару серий «Золотого теленка». Хотел разобраться, почему телевизионщики с таким неистовством глумятся над зрителями, выдавая откровенную художественную самодеятельность за «высшие достижения отечественной кинематографии» (уверен, что еще и премию дадут в какой-нибудь «номинации»). То ли по причине беспредельного цинизма – мол, пипл и так все схавает. То ли поддавшись энергии и эйфории заблуждения по поводу того, что они делают что-то действительно стоящее. Черт его знает. Наверное, обе тенденции протекают одновременно и параллельно. К тому же остается загадкой, по каким причинам нам с беспредельным упорством из года в год навязывают давно потерявшего всякую актуальность персонажа столетней давности – набившего оскомину Остапа Бендера. Мелкий жулик эпохи тотальной нищеты, ценой неимоверных усилий добывающий жалкие копейки, к тому же со временем растерявший последние остатки своего обаяния – даже Меньшиков не спасает. Искусственность, надуманность, а главное – несоответствие и раздирающие противоречия между сложившимся имиджем актера и менталитетом его героя так и прут из каждого кадра. Спросите любую столичную и уважающую себя старшеклассницу – влюбилась бы она в такое суетливое и закомплексованное убожество как Бендер – не в Меньшикова, разумеется, а в того, кого он играет. Если ответит положительно, наверняка соврет. Кстати, у меня до сих пор были большие сомнения насчет самого Меньшикова – так ли уж он «гениален», как его преподносят. Я прибегнул к своему испытанному средству. Обзвонил нескольких продвинутых геев и фриков – индикаторов и законодателей высоких вкусов. Спросил, как им Меньшиков. Все как один фыркали и объясняли, что в их сообществе к нему отношение более чем ироническое. Мол, старается, но вхолостую, нет дерзкой стильности, высокого градуса самосожжения, игры нюансов, утонченной манерности и т.д. В результате все мои подозрения подтвердились. Как известно, приговор клубно-эрэнбишной тусовки (единственного неангажированного оценщика) обжалованию не подлежит. Кого там отвергли, того можно спокойно списывать со счетов.

•

Сражение двух богатырей – «дуэль» Проханова и Жириновского в передаче «К барьеру!» – лучшая из всех, которые я видел. Потому что встретились два гиганта мысли, два интеллектуальных символа эпохи, две грандиозные личности на нашем бескрылом политическом пространстве, которые наглядно продемонстрировали два мироощущения, два подхода к жизни. Суть Проханова в том, что он одновременно и последний солдат империи, и провидец, который лучше всех понимает, что для его империи в будущем мироустройстве места нет. Он исходит из того, что СССР можно рассматривать только как единое и неразрывное целое со всей его 70-летней историей, и если отколоть от него кусочек «для анализа» или «для осуждения», то все остальное мгновенно рухнет. Поэтому СССР критике не подлежит.

На самом деле СССР при Сталине, при Хрущеве и при Брежневе – три совершенно разные страны, каждую из которых можно исследовать и критиковать отдельно. Главный же изъян Проханова – в отсутствии здоровой иронии по отношению к наследию совкового прошлого и совершенно неоправданной и чрезмерной сакрализации колосса на глиняных ногах, каким оказался Советский Союз.

Жириновский сегодня выглядит более органично, потому что он – само олицетворение иронии и стеба, кем и должен быть истинный продукт нашего беспринципного времени. Он считает, что если страну слили в унитаз, кругом одна туфта и никто ни за что не отвечает, в том числе и за свои слова, то в такой ситуации «все позволено», и политик тоже имеет право говорить и действовать либо по настроению, либо в угоду сиюминутной конъюнктуре, либо за деньги – сейчас одно, через час другое. Он чувствует себя в сегодняшней России как рыба в воде и как никто понимает, что если единственный идеал народа – личное обогащение и успех любой ценой, то нужно играть на его поле, то есть жить по понятиям – и тогда избиратель тебя поймет (причем даже на подсознательном уровне), примет за своего и потянется к тебе. Ведь не секрет, что дорогие россияне, читая в газетах обличительные материалы о жуликах, от которых пострадали простые и беззащитные граждане, искренне симпатизируют не жертвам, а как раз преступникам, восхищаясь их «умением жить». Жириновский понял тенденцию и стал первым, кто свой беспредельный цинизм не только не скрывает, но и бравирует им, собирая необходимый процент голосов. Поэтому он – истинный гений и идеолог современной жизни с ее тотальной продажностью и беспринципностью. Он ведь так и заявил в передаче «К барьеру!»: «У нас свобода слова, которую вам, проклятым коммунистам, у нас отнять не удалось, как вы ни пытались, поэтому я чего хочу, то и говорю». И ведь он прав.