Одним из знаменательных событий уходящего года был, без сомнения, юбилей Солженицына. Я решил не заострять внимание на памятной дате, поскольку для меня величие и гениальность Александра Исаевича, а также его имманентность большой русской литературе не подлежат сомнению. Исаич навечно занял свое фундаментальное, предназначенное только ему место, а потому о чем тут особо рассуждать – благо все страсти по поводу его явления, как я думал, давно стали достоянием истории. Ан не тут-то было. Меня поразил поток негативных эмоций, сопутствовавших открытию памятника и прочим мероприятиям. Причем наиболее громкое шиканье шло именно со стороны патриотического сообщества – принадлежность к которому виновника торжества тоже, на мой взгляд, вполне очевидна. Я давно привык к снисходительно-язвительной реакции русофобов. Для них Солженицын – часть русского менталитета, который по определению подлежит осмеиванию и оглуплению. Но либеральная фронда на сей раз реагировала на юбилей вяло, предпочитая не создавать ажиотаж вокруг патриотической темы. Так что роль злого следователя по иронии судьбы взяли на себя наши государственники.
Попробуем разобраться, чем Александр Исаич так не угодил своим, казалось бы, единомышленникам. Начнем с начала. Как известно, появление Солженицына в большой литературе вызвало нервный шок среди истосковавшейся по «свободе» интеллигенции шестидесятых. Хрущевская оттепель вообще сопровождалась массовым головокружением у людей творческих профессий. Все жадно глотали то, что ежедневно появлялось то тут, то там, и ждали некоего апогея – типа вершины, достигнув которой, власти повернут все в обратном направлении. А что именно так и будет – никто не сомневался.
Появление Солженицына все единодушно восприняли именно как апогей вольнодумства, поскольку было понятно, что дальше уже некуда. Естественно, в качестве попытки закрепиться и как можно дольше удержаться на взятой высоте был устроен дикий, неистовый ажиотаж. Шестидесятники создали культ Солженицына, сделали его своим знаменем. Малейшее сомнение в святости Исаича мгновенно вызывало изгнание из тусовки и всеобщий бойкот.
Совсем по-другому восприняли Солженицына в неофициальном андеграунде. Конечно, «политическая» часть инокомыслящих бросилась перепечатывать на машинках и всячески популяризировать крамольные тексты. Но «метафизические» отнеслись к всеобщей истерике более чем настороженно. Солженицын расколол «антисоветское» подполье. Одни считали его мужественным борцом с режимом, которого необходимо поддержать. Но другие практически сразу вынесли приговор. Что за антисоветский писатель, которого публикуют в советских журналах. Тех же щей да пожиже влей. И вообще Солженицын – засланный казачок Кремля, призванный триумфально завершить хрущевскую десталинизацию. И хотя отношение к Сталину было однозначно негативное, все равно малейшее участие власти в популяризации какого бы то ни было автора воспринималось как спецоперация КГБ. Словом, обитатели андеграунда объявили великого писателя земли русской безнадежным совком – того же разлива, что и Шолохов.
Шли годы. Очутившись в самом что ни на есть центре русофобии, Солженицын начал прозревать и стал одним из самых последовательных и страстных апологетов русской идеи. Он понял, что его война с советской властью на самом деле была ощутимым идеологическим ударом по России. И начал быстро исправляться. Либералы тут же приложили максимум усилий, чтобы закрепить за ним ярлык «литературного власовца». Мол, предателей не прощаем. Тем не менее огромный талант и работоспособность постепенно возвели Солженицына в ранг «писателя номер один». В эпоху развитого социализма несмотря на то и дело будоражившие умы публикации равного по масштабу дарования не было. Все жадно следили за каждым высказыванием изгнанника. На посиделках в ЦДЛ маститые лауреаты с грустью признавались: «Вот вернется из эмиграции Исаич – представляете, в какой заднице мы все окажемся».
Дальше началась перестройка, торжество либеральной идеи. Солженицын вернулся с неподъемным интеллектуальным багажом и готовностью обустраивать новую Россию. Естественно, встретили его внешне триумфально, но в планы прозападной камарильи никакое обустройство страны, конечно, не входило. Неистового трибуна и пророка отправили в почетную ссылку на полный пансион, предоставив свободу говорить все что заблагорассудится. К тому времени жизнь завертелась с такой скоростью, что ни стране, ни власти было уже не до его теорий. Понятно, что сердце привыкшего находиться в центре общественного внимания старца не выдержало испытание одиночеством и непониманием – и он предпочел отойти в мир иной.
•
Вернемся в день сегодняшний. Мои заметки субъективны, поэтому важно понимать мое отношение к Солженицыну. Если коротко и метафорически, то я считаю Исаича своего рода реинкарнацией Льва Толстого – со скидкой на современную эпоху с ее интеллектуальной деградацией. Для меня Солженицын – последний титан той части русской литературы, которую принято называть классической и реалистической. То есть той, которая «учит жить» (в том числе и не по лжи), детально, с просветительских позиций описывая суть той или иной эпохи и сохраняя верность историческим фактам и их «философскому» осмыслению. Чтобы было понятнее, я не отношу к «писателям» таких авторов как Платонов или Мамлеев. Они сознательно вынесли себя за грань литературы в традиционном, толстовском понимании и вышли в иные, фантастические миры, которые с удовольствием описывали. Да и поклонникам Платонова и Мамлеева вряд ли придет в голову читать занудные морализаторские тексты Льва Толстого. Тем не менее среди занудных морализаторов, авторов фундаментальных эпопей были свои гении. И последний из них, кто своим каторжным, нечеловеческим трудом по праву заслужил памятник и бессмертие, – конечно же, Александр Исаевич Солженицын.
Он именно последний, потому что до таких высот литературного мастерства и отношения к словесному творчеству уже никто из «реалистов» не поднимется. Время литературных пахарей прошло, а главное – полностью отсутствует запрос. Никому ничего не нужно кроме денег, поэтому любой, кто имеет наглость претендовать на властительство умами, сегодня выглядит комично и вызывает что-то вроде жалости. Да и реализм давно приказал долго жить – что критический, что социалистический.
•
Наконец подошли к главному – отношению к Солженицыну со стороны патриотической общественности. Понятно, что тут большую роль играет элементарная зависть. Люди десятилетия тратили, чтобы получить хоть какое-то признание властей, брали вершину за вершиной, а тут объявился какой-то неизвестный выскочка, да еще бывший зек, и после первой же публикации – всемирная слава. Плюс способность Солженицына мыслить масштабно, эпически, всегда говорить о главном – наболевшем, точно вычленять то, что волнует общество. Ну какой текст, претендующий на реалистическую всеохватность, способен сравниться с тем же «Архипелагом» или «Колесом»? У меня в памяти до сих пор звучат жалобы в ресторане ЦДЛ начала восьмидесятых: «Вот вернется первый писатель земли русской – и где мы все окажемся?»
Но дело, конечно, не только в зависти. Ключевой проблемой, вызывающей раздражение государственников, стало отношение писателя к личности Сталина и эпохе великих репрессий. На мой взгляд, один из важнейших мировоззренческих вопросов для русского человека звучит так. Имманентен ли Сталин России? Или он воплощает в себе Абсолютное Зло, которое, подобно раковой опухоли, необходимо раз и навсегда вырезать из тела страны и истории? В начале своего творческого пути Солженицын безоговорочно предпочел второй вариант ответа. В то время, как наши государственники всегда считали, что Сталин и Россия – одно целое. Конечно, писатель, будучи ослепленным жаждой мщения, не понимал многих исторических деталей и нюансов. В результате его мировоззрение страдало тенденциозностью и однобокостью, но поскольку был запрос на такое видение истории, то пазл сложился.
Согласно большевистской доктрине, Сталин не сомневался в неизбежности войны. Но он понимал, что в стране действует мощная пятая колонна в лице подмявших под себя деревню (то есть подавляющую часть населения) кулаков и прочих собственников. С кулаками и собственниками войну за высокие идеалы не выиграть никогда и ни за что. Вся кулацкая сволочь бросится встречать Гитлера с хлебом-солью. Отсюда целью Сталина было – ради спасения России уничтожить кулачество и собственников как класс, как явление. Только осуществив задуманное, удалось победить фашизм.
Солженицын вообще не думал ни о каком фашизме. Проблема вражеского окружения почему-то прошла мимо его сознания. Всю свою ненависть писатель направил на Сталина, а в качестве идеала выбрал царскую дореволюционную Россию с ее якобы «процветанием». Мол, если бы не было революции, то никакой войны тоже бы не было – все как-нибудь само бы рассосалось. Отсюда его «объективное» отношение к власовцам. Понятно, что основу власовской армии составляли кулаки и кулацкие подголоски – как и предполагал Сталин, первыми сдавшиеся немцам. Ранний Солженицын придерживался частнособственнического, кулацкого мировоззрения. Для него на первом месте было богатство и благосостояние населения, а Россия – уже потом, как-нибудь. Между тем с точки зрения государства все должно быть наоборот.
Во-вторых, государственники не могут простить Солженицыну, что он слишком односторонне и предвзято подошел к роли репрессий. Массовый террор входил в план Сталина в его подготовке к решающей войне с капитализмом, который на глазах принимал форму фашизма. Вождь считал, что репрессии позволят избавиться от «гнилой», то есть рефлексирующей и мировоззренчески не определившейся части населения – зато люди «правильные», инфицированные коммунистической идеей через страдания еще сильнее укрепятся духом и обретут настоящую злость в борьбе с врагом. Но в такие тонкости Солженицын поначалу даже не пытался вникнуть.
Я думаю, наиболее соответствует истине попытка подойти к теме незаконных репрессий, предпринятая Михалковым в его киноэпопее. Там есть эпизод, который по масштабу и глубине проникновения сделал бы честь самому Солженицыну. В решающие дни войны Сталин приказывает найти в лагерях главного героя – прошедшего сквозь ад беззакония, заматеревшего, ставшего совершенно иным человеком, то есть полностью изменившим свою биологическую и духовную природу, научившимся выживать и действовать в самых экстремальных условиях. Его привозят в кабинет вождя, и Сталин говорит ему заветные слова. Мол, ты еще не понял, зачем все было надо. Но зато ты сейчас пойдешь и во имя спасения России совершишь невозможное. И только потом все поймешь. Цитирую не точно, но смысл такой. И Михалков идет, собирает таких же незаконно репрессированных, как он сам, и они без оружия, фактически с голыми руками идут на штурм неприступной вражеской крепости. Сила их духа и фанатизм творят чудо. С помощью высших сил твердыня рушится без единого выстрела.
Увы, Солженицын так и не смог подняться до создания собственной мифологии. Правда, его можно в чем-то сравнить с героем Михалкова. Александру Исаевичу необходимо было самому пройти сквозь ад западной бездуховности, чтобы по достоинству оценить значение и сущность России, преобразить собственную природу и посвятить всего себя без остатка делу спасения родины. К сожалению, ему не повезло со временем возвращения. Чуть-чуть бы пораньше, когда еще кипели литературные и мировоззренческие баталии, и человеческая мысль имела хоть какую-то ценность. Но он уезжал из России, а вернулся в дурдом, где каждый был занят сам собой. И его мысль сработала во многом вхолостую. Что вовсе не умаляет его вклада в сокровищницу духа.
И то, что некоторая часть патриотов с подачи либералов считает его литературным власовцем, с точки зрения вечности не имеет абсолютно никакого значения. В конце концов сколько людей искусства, мыслителей в разные периоды истории власть объявляла врагами народа, а сегодня их наследие стало весомой, неразрывной и безоговорочной частью того, что называется великой русской культурой.