Сегодня (то есть уже вчера) был потрясающий день. Именно из таких дней и складывается личная биография человека. А всего-то – подписался на придурь своего старого друга – Левы Алабина съездить в спальный район Москвы, чтобы убедиться, жив или уже нет один персонаж нашей удалой юности. Если бы я был «писателем» типа Васи Аксенова или Толи Гладилина, то уже сейчас, спустя несколько часов после пережитого, на моем столе лежал бы великий рассказ о приключениях и передрягах, в которых мы побывали. Но мне безумно лень все описывать и к тому же я не вижу смысла просто так напрягать свой интеллект, поскольку таких изданий, в которых бы с нетерпением ждали тексты Аксенова или Гладилина (или хотя бы в их стиле), давным-давно нет.

В любом случае спасибо тебе, Лев, за волшебный день. Прости меня за то, что я то и дело сравнивал спальный район Москвы с адом. Я прекрасно понимаю, что жизнь в России – не сахар в смысле комфорта. Но мы же уже не способны жить где-то еще. Сегодня все получилось точно так же. Мне казалось, что я попал в ад. Но, немного придя в себя после нашего похода, я понял, что побывал в настоящем раю. Столько волшебных впечатлений, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

День писателя. У меня сложное отношение к званию писателя. С одной стороны, я всю сознательную юношескую жизнь мечтал только об одном – просиживать вечерами в ЦДЛ (к чему меня приучили мои старшие наставники) – в компании а-ля Гривадий Горпожакс (кто в курсе, тот поймет), а с другой стороны – я не видел никакого смысла в том, чтобы что-то «сочинять», то есть напрягать мозги, стараясь грамотно «записать» всякую чушь на бумаге. Ну так и получилось. «Писателем» я так и не стал, но в Союз вступил, но, к сожалению, ЦДЛ к тому времени уже успел растерять все свои прелести.

В результате сегодня при слове «писатель» в моей памяти возникает образ моего великого учителя Игоря Сергеевича Холина и его обернутый в самиздатовский коленкор толстенный роман «Кошки-мышки» с удачным эпиграфом Яна Сатуновского «Все мы – гении».

Воистину, господа, точнее не скажешь. Все мы – гении.

Все пытаюсь запомнить какую-нибудь современную популярную песню – целиком, с начала и до конца. И не получается. Хотя я могу спокойно спеть от и до немало советских песен – от «А у нас во дворе» до «Две звезды – две светлых повести» или «Музыка нас связала, тайною нашей стала» – и так далее до бесконечности. Причем мне не приходило в голову хотя бы одну из них специально учить наизусть.

Кризис незапоминания песен пришелся на середину 90-х годов. Обратите внимание, что именно тогда пьяные компании перестали ходить по улицам, истошно распевая популярные шлягеры.

В свое время Володя Шаинский популярно объяснил мне, в чем разница между песней и шлягером. Он сказал, что песня получает право называться шлягером, когда ее начинают петь идущие по ночным улицам пьяные компании.

Перелом наступил в 90-е годы, когда резко усложнилась просодия стихотворения, предназначенного для того, чтобы стать песенной основой. Сравните хотя бы: «И я иду к тебе навстречу, и я несу тебе цветы, как единственной на свете королеве красоты». Само запоминается. И вот: «Немного теплее за стеклом, но в злые морозы вхожу в эти двери, словно в сад июльских цветов». Поется легко, но чтобы запомнить – надо хорошо постараться.

Сегодня вообще ужас с запоминанием. Кто бы спорил, что все лучшие шлягеры пишет Константин Шотаевич Меладзе. Но попробуй запомнить, например, «Океан и Три реки». В голове звучит, а спеть самому – вряд ли получится: «Послушай, это не долго, наблюденье моряка. Слушаю, слушаю, слушаю жадно – не спеша, не дыша и деликатно. Все реки, рано ли поздно, попадают в океан. Неверо-неверо-невероятно. Круто, но путано и непонятно». Поэтому гениальная песня до сих пор так и не заняла место в моем концертном репертуаре.

Много раз пытался спеть полюбившуюся мне песню из сериала «Оттепель». Но все время сбиваюсь. Не могу запомнить. Не учить же в самом деле наизусть – в моем-то возрасте. Хочу спеть «Можно искать и дождаться. Можно простить и расстаться, если любовь в сердце твоем. Можно устать от потерь, но нежность моя, ты поверь, сильней во сто крат, и нет для любви преград». И всякий раз получается одно и то же: «Можно любить и ебаться». Типа мелодия непроизвольно провоцирует на самые обычные, человеческие слова, которые наиболее органичны в такой просодии.