Хотелось бы уточнить про «чувство вины», которое, по мнению современных «славянофилов», испытывают русские по отношению к европейцам. Лично я никакой «вины» не испытываю. Зато поводы покраснеть – причем не за себя лично, а за поступки нашей власти – подворачиваются сплошь и рядом. Так что точнее было бы сказать не чувство вины, а чувство стыда. Причем, повторяю, именно за поведение наших чиновников – в первую очередь высшего звена, которые, используя КГБ и милицию, уничтожают на корню любую идущую снизу позитивную инициативу.

Я начал вплотную общаться с «иностранцами» начиная с Фестиваля 1957 года. В отличие от своих сверстников, которые стремительно переключались с мелкой фарцовки на более солидную, меня больше интересовала информационная составляющая – то есть сведения о западном образе жизни и соответственно их культуре и искусстве. Хотя одно другому не мешало. В любом случае что-то из «заграничного» перепадало.

В начале хрущевской оттепели практически все подростки гордились знакомствами с первыми советскими стилягами и соответственно тунеядцами – праздными бездельниками, которые вели себя независимо, держались раскованно и тем самым выделялись среди зажатой и забитой основной массы своих соотечественников, что в те годы выглядело совершенно непривычно. Стиляги позволяли себе говорить на «запретные» политические темы и открыто поливали советскую власть. Даже если кому-то родители запрещали с ними общаться (как бы чего ни вышло) – все равно все находили возможности тайком приходить на запретные тусовки (стоячие Бродвеи), чтобы пообщаться с первыми носителями свободного мироощущения.

Стиляги и тунеядцы были частью нонконформистской богемы, где господствовал дух фрондерства и было принято отрицать все, что навязывала советская пропаганда. Подвергались сомнению самые прописные истины – в первую очередь содержание школьных учебников. Если в них было сказано, что Волга впадает в Каспийское море, то у нас были все основания подозревать, что в какое угодно – только не в Каспийское.

Естественно, что стиляги, фарцовщики и тунеядцы искали любой повод, чтобы познакомиться и пообщаться с «фирмачами». С начале 60-х я плотно обосновался в нонконформистской богеме. Творческий андеграунд тоже поголовно и вплотную контактировал с иностранцами, поскольку только они в то время приобретали произведения искусства, которые вскоре назвали дипартом.

Понятно, что первые художники-нонконформисты напрямую зависели от своих покупателей и, конечно, во время общения всячески им льстили и угождали. Не удивительно, что иностранцы быстро обнаглели и возомнили о себе Бог знает что. Решили, что если с ними ведут себя подобострастно, то их миссия – окультурить отсталый народ, приобщив его к благам цивилизации.

Однако все быстро встало на свои места. Поднакопив информации и приобщившись к современной западной культуре, а главное – поняв их систему мышления, мы вдруг поняли, что мы куда выше и интеллектуальнее. А их преимущество – всего лишь в эрудиции, то есть в умении перечислить несколько течений и направлений, о которых мы понятия не имели.

Интеллектуальную элиту Москвы с ее ярко выраженным рефлексирующим началом в собеседниках с Запада раздражала патологическая и ничем не оправданная самоуверенность при довольно низком уровне интеллекта. Никто из них в чем нисколько не сомневался – даже когда вальяжным, не терпящим возражений тоном, как давно известные истины высказывал откровенные глупости. Особенно много явных проколов они допускали в суждениях о нашей советской действительности. Что выглядело особенно комично, поскольку кому как не нам было разбираться в том, среди чего мы живем.

Спорить с заграничными умниками было бесполезно – из-за вопиющей разницы в менталитетах. Они вообще ни в чем не видели подтекста, второго (не говоря уже о третьем и дальше) плана. Во время московских андеграундных застолий «с иностранцами» земное сталкивалось с небесным, иррациональное с рациональным, материализм с идеализмом, практицизм и меркантильность с щедростью и широтой души. Интеллектуальные проблемы интересовали наших зарубежных друзей сугубо в практическом аспекте. Русскую привычку смаковать тонкости и нюансы они категорически не понимали.

Особенно поражали американские слависты. Понятно, что из западных интеллектуалов они были нашими основными собеседниками. Оставалось только удивляться узости их подхода к теме. Например, авторитетный специалист по Достоевскому не мог даже перечислить основные произведения Толстого – не говоря уже о его философских взглядах. И так во всем. Такое сугубо избирательное отношение к науке ужасно раздражало нас, привыкших мыслить широко и комплексно – целыми пластами и эпохами.

Так что никакого «комплекса вины» перед пришельцами с Запада ни у кого не возникало. Наоборот, мы всегда гордились своим ярко выраженным интеллектуальным превосходством над зарубежными братьями по разуму.

Другое дело, что мы восхищались их жизнью среди западной свободы и неограниченного выбора, которых мы были лишены. Нас глубоко возмущало, что каким-то явно недалеким людям с чисто обывательским мироощущением досталось счастье пользоваться всеми благами цивилизации – в том числе открыто наслаждаться авангардным искусством. За какие такие метафизические заслуги?

Тем не менее при всем внутреннем презрении к западным умникам наши нонконформисты вынуждены были лебезить перед всяким заграничным быдлом, чтобы напечататься или выставиться «на Западе». На родине же не признавали, а где еще творческой личности заявлять о себе.

Да, мы отдавали себе отчет, что у иностранцев есть все основания относиться к нам свысока – так же, как и мы к ним. Каждый знакомый «оттуда» мог спросить любого из нас. Если вы такие умные и духовные, где ваша свобода? Почему миритесь с откровенным произволом своей власти на всех уровнях?

К счастью, мы смотрели в корень и прекрасно понимали, что нашей вины в том, что так исторически сложилось, нет. Как следствие – в русской элите зрело недовольство советской властью, которая сознательно, «из идеологических соображений» лишило нас доступа к всемирным потокам информации и тем самым обрекло нас на «неполноценность».

Естественно, всю вину за собственную второсортность мы возлагали на режим – его лидеров и их цепных псов. Именно они и только они перекрыли нам, гениям, кислород, которым «там» полной грудью имела возможность дышать откровенная серость и посредственность. Да и иностранцы со своей стороны нисколько не сомневались в расхожей истине, что каждый народ мирится с той властью, которую заслуживает. И в результате презирали нас еще сильнее.

С тех пор я на всю жизнь усвоил, что внешний мир судит о любой стране, в том числе о России, прежде всего по власти и режиму, которые имеют место быть на ее территории. Они в силу своего меркантильного образа мыслей убеждены, что для нас нет никакого отечества – есть Сталин, Брежнев или Путин.

Я к тому, что вопреки мнению наших националистов, никакого чувства вины мы, повторяю, перед Западом не испытывали. Наоборот, мы считали, что «они» виноваты перед нами куда больше. В наших кругах не подвергался сомнению тот факт, что Запад предал Россию, не поддержав белое движение и своим бездействием подарив великую страну большевикам. И дальше, во все времена борцы за свободу в мировом масштабе даже пальцем о палец не ударяли, чтобы не на словах, а на деле поддержать советских диссидентов.

Нам всегда было стыдно за власть, которая откровенно измывалась над русской элитой, а заодно и «собственным народом». Так что сегодня уместно говорит не о нашем национальном чувстве неизбывной вины перед европейским человечеством, а о совершенно естественном чувстве стыда за наших национальных лидеров, по которым судили и продолжают судить о России.

Будет правильнее добавить одно слово. Жгучее чувство стыда. Как испокон веков всегда было свойственно русским интеллигентам.