Общественная мысль подразумевает эмоциональную окраску, темперамент, страсть, экстаз, энергию заблуждения. Без всего перечисленного общественной мысли нет. Есть просто видимость некой политической пикировки для привлечения избирателя.
Получается, что за пределами России общественной мысли нет. «У них» все «правильно», гладко, причесано, политкорректно и подается как истина в последней инстанции – то есть ваши возражения никого не интересуют.

Есть широко распространенное заблуждение, что в России общественная жизнь сегодня цветет и пахнет главным образом в провинции, а в столице один сплошной гламур и тупые олигархи.

На самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Еще в эпоху развитого социализма весь интеллектуальный цвет нации жил в столице, где КГБ соблюдало правила игры и вело себя относительно цивилизованно. В провинции на КГБ не было вообще никакой управы – там оно гасило малейшие ростки свободомыслия. Поэтому за пределами Москвы вообще никакой общественной мысли не было и быть не могло.

С тех пор ничего не изменилось. Если в Москве царит некоторый достаток, позволяющий заниматься умственной деятельностью, то в провинции все поголовно закошмарены необходимостью сводить концы с концами, чтобы элементарно выжить. Все вкалывают на пяти-шести работах, да еще на собственных огородах – какая тут общественная мысль.

Всего каких-нибудь пятьдесят лет назад все отечественные интеллектуалы жили в пределах кольцевой линии столичного метро. За ее пределами не жил никто. Тогда общественная мысль била ключом. Ее упадок начался, как только старую Москву начали переселять на окраины – в Чертаново и Отрадное. Интеллектуалы лишились возможности ежедневно встречаться и рождать в спорах истину.

Тут как раз подоспела перестройка, и столичная общественная мысль нашла пристанище на страницах свободных СМИ. Но вскоре с перестройкой завязали, и общественная мысль перекочевала из СМИ в социальные сети. То есть сегодня за пределами интернета общественной мысли нет.

•

Раздражает культ Мамонова, трепетное отношение к нему – как к современному святому. А он всего лишь опытный шоумен, который вычислил общественные потребности и ловко притворяется юродивым, чем вызывает вокруг себя ажиотаж. Хорош юродивый – и в кино снимается, и в театре играет.

Для меня, который тесно общался и прожил определенный отрезок жизни с настоящими юродивыми типа Анатолия Тимофеевича Зверева, Виктора Сергеевича Романова-Михайлова, да того же Василия Яковлевича Ситникова, еще многих других искренних и колоритных шестидесятников не от мира сего, на их фоне фигура Мамонова просто смешна.

Зверев и Романов-Михайлов ни в каких кино не снимались. Они просто совершали ежедневный подвиг юродства. От них люди уходили преображенными, приобщенными к иной, запредельной реальности.

Вообще может ли теоретически появиться юродивый в обществе потребления? Может, но только если он юродивый от гламура. Не так давно показывали серию сюжетов про повседневную жизнь стилиста Сергея Зверева (в том, что он однофамилец шестидесятника Зверева даже есть какой-то тайный смысл). Вот его можно по праву назвать современным юродивым от гламура. Впечатляющие сюжеты. Каждый – отдельная песня. Смотрелось с огромным интересом, потому что все абсолютно искренне и на одном дыхании. Герой настолько погружен в гламурную реальность, что не имеет ни малейшего понятия о том, что такое жизнь вне гламура.

Успех сюжетов про Зверева не давал покоя Ксении Собчак, и она решила повторить его опыт. Сняли «Блондинку в шоколаде». Оглушительный провал. Потому что девушка поставила цель – переиграть Зверева. А такую степень отрешенности от реальности и уход в иное измерение невозможно сымитировать.

•

По большому счету русская общественная мысль сводится к двум прямо противоположным точкам зрения.

1. Русский народ должен жить «достойно» – не хуже чем на Западе.

2. Русский народ должен жить хуже всех, постоянно страдать, терпеть лишения и в результате попасть в царство небесное. И задача коммунистического режима со всеми его репрессивными механизмами как раз и состояла в поддержании России в состоянии перманентных страданий и лишений.

Помню, когда в начале перестройки я впервые попал в Париж, то эмигранты меня настойчиво пытали, насколько реформы Горбачева необратимы. Я их уверял, что в любом случае социализм накрылся медным тазом. В ответ представители первой эмиграции тяжело вздыхали: «А с ним и Россия».

Представители второй и третьей эмиграции наоборот – говорили, что наконец-то у России появился шанс зажить как все люди, по-человечески. Хотя и среди них попадались те, кто считал, что материальное благополучие для России означает автоматическую потерю самобытности, богоносности, избранности.

Сегодня в Москве я уже практически не встречаю тех, кто придерживается второй точки зрения.