Нерв, суть, стержень, экзистенция, квинтэссенция Бродского – провинциализм. Точнее – идеология, мироощущение и мировоззрение провинциализма.
Бродский – больше чем поэт. Он лидер и идеолог целого направления в современной культуре – провинциализма.
Собственно, тот факт, что он родился в провинциальном городе Ленинграде, говорит сам за себя. И даже можно было бы не продолжать.
Для культурного москвича невозможно представить более провинциального города, воплотившего в себе всю идеологию провинциализма, чем «Питер».
Ленинград превратился в безнадежно отстойную провинцию как только потерял статус столицы. Деградировал мгновенно, не продержавшись и нескольких месяцев.
Бродский и команда единомышленников из его поколения поняли, в какой помойке оказались. Поэтому поставили перед собой задачу превратить собственную ущербность и уебищность в торжество Нобелевской премии (самой провинциальной из премий – но только в мировом масштабе).
Команда Бродского прекрасно представляла, что существует огромное непаханое поле – безбрежная помойка, по форме напоминающая супердержаву. От Калининграда через Киев, Азию и до Владивостока. Ненавистным пятном, которое невозможно было вывести, смотрелась «столица», где в отличие от окружающего небытия вовсю бурлила интеллектуально-метафизическая жизнь.
Бродский понимал, что соваться в Москву, а тем более ее покорять для поэта его уровня – бессмысленно. Мальчику из провинции не по зубам столичные зубры. Культурное пространство Москвы плотно оккупировали нешуточные гении. От Губанова, Мамлеева, Зверева, Холина, Сапгира, Рабина, Лимонова до Гладилина-Аксенова-Евтушенко. Далее – везде. И повсюду, в каждой квартире (подвале, на чердаке, в котельной, лифтерской) – по пророку, причем не с провинциальным, а со столично-космическим менталитетом. Бродский отдавал себе отчет, что он далеко не Суворов, чтобы брать неприступные крепости.
Различия между идеологией столичной (в том числе и культурной) жизни и провинциальной были кричащими, вопиющими. Обе культуры разделяла бездна. Особенно что касается современной культуры. В Питере вообще понятия не имели, кто такой Мамлеев и мыслители Южинского. Да и вообще ни о чем не имели понятия. Зато появилась перспектива беспроигрышно сыграть на «противоречиях» и «разнице в ценах» – самим став квинтэссенцией, сутью, солью провинциальной культуры. Снять с нее все сливки и войти в историю как создатели провинциальной культуры высшей пробы.
Для команды Бродского не было других вариантов, как проделать поистине титаническую работу, идеологически прибрав к рукам все, что не Москва (проще говоря провинцию), стать лидером периферии, обобщить и возвести в абсолют идеологию второсортности, провозгласить себя знаменем и вождем маргиналов, но – с дерзкой ориентацией на Нобелевку.
Сказано – сделано.
Бродский как прирожденный бухгалтер сел и просчитал, что и как надо писать и делать, чтобы стать, то есть иметь право позиционировать себя как идеолога, альтернативного московскому авангарду.
Вся деятельность Бродского и его окружения – мучительная «работа» над собственными комплексами, над превращением своих недостатков в ослепительные достоинства.
Понятно, что Москва всегда была слаба в отношении именно бытового, расхожего, практичного интеллекта. Интеллекта casual. Ну какие из нас приличные люди с двумя высшими. Тем более – в 60-е – 70-е годы. Мы были – шаманами, обличителями, глашатаями, пророками, юродивыми.
Бродский понял, что для победы необходимо всего лишь противопоставить столичному иррационализму – строгий классический рационализм провинции, облаченный в форму ритмизированной, зомбирующей эрудиции решительно во всех областях знаний – и поданный в виде бесконечной постмодернистской каши-в-голове – игры словами, образами, метафорами, понятиями, категориями, смыслами. Этакий постмодернистский нон-стоп.
Пипл схавает, потому что учительница литературы из Рязани, прочитав Губанова или Мамлеева, не спит по ночам от ужаса и переполненности эмоциями. Поэтому целесообразнее предложить ей умную, полную метафор, но абсолютно дистилированную «буржуазную» поэзию.
Гениальное изобретение Бродского стало идеальной наживкой для ущербной части «интеллектуалов» – кому не по силам читать «страшное», а больше нравится разгадывать «ребусы» и «кроссворды».
Чем предлагать друзьям скрасить досуг, препарируя чей-то бесхозный труп или на худой конец заняться групповым сексом с приглашенными бомжами, куда «этичнее» и пристойнее поиграть в головоломки типа кубиков Рубика.
Главное – совершенно стерильно и безопасно для женской и детской психики и заодно создает имитацию умственной деятельности.
Объясню популярно. Сегодня место Бродского полноправно занимает Д.Быков. Абсолютно равный и единосущный ему литературный деятель по всем ипостасям. Разве что «его» Нобелевка досталась Бродскому. Однако никто не сомневается, что он получит миллион других премий, которые в конце концов уравновесят чашу весов.
Михаила Шемякина тоже можно смело назвать Бродским в изобразительном искусстве.
Кстати, необъяснимая тяга и любовь Бродского к Венеции объясняется именно его неистребимым, животным, генетическим провинциализмом. Мэтру было неуютно в продвинутой Америке, и при малейшей возможности он предпочитал «передохнуть» в близкой его сердцу провинции. К тому времени, как Бродский приехал в Венецию, она превратилась в едва ли не в самое жалкое европейское захолустье. Более отстойного «бывшего» города в Европе невозможно представить. Недаром туда устремляются мещане, мелкие лавочники и обыватели со всего мира. Этакая Мекка для среднего класса. Естественно, пристрастием к Венеции Бродский в очередной раз дал понять, что он – певец и идеолог провинции, причем предпочитающий ее наиболее убогие воплощения. В страсти Бродского к Венеции воплотился его комплекс провинциала, панически боящегося столиц с их бурной культурно-художественной жизнью.
Даже, как мне рассказывали, похоронили Великого Поэта на какой-то венецианской помойке, чему он был заранее безмерно рад.
Подвиг Бродского в том, что в своем творчестве он обобщил и аккумулировал всю квинтэссенцию провинциального мышления, представленного в современной культуре, оправдал существование идеологии провинциализма, наделил ее максимальным величием и блеском интеллекта и в конце концов получил за верность служению идее и выполненной задачи Нобелевскую премию.
Его современникам – столичным жителям – Нобелевку не дали – опять же из соображений все той же довлеющей над всеми нами политкорректности – мол, гуманитарнее будет отметить гения из провинции, а столица – как всегда подождет. В Москве и без того все гении на виду. Куда они денутся, купаясь в лучах славы и успеха без всяких Нобелевок. Гуманнее будет отметить и наградить какого-нибудь «выходца из трущоб».