Многим моим современникам и соотечественникам все еще мучительно трудно смириться с тем, что власть обрекла их на пожизненное тюремное заключение. Поэтому они, воспользовавшись поводом – десятилетним «юбилеем», пытаются отыскать в минувшем десятилетии хоть какие-то признаки позитива. Типа жертвы были не напрасны.

Лучший индикатор «продуктивности» эпохи – количество появившихся гениев. Наибольшее количество дала Революция. Не пересчитать. Затем – хрущевская оттепель. Несколько сотен уж точно наберется. В-третьих, горбачевская перестройка с последующей ельцинской пятилеткой.

К тому времени – исходу века – изменился контекст. Духовность приняла материальные формы. Поэтому гениальность в 80-е – 90-е годы выражалась не в художествах, а во вполне земных вещах – предпринимательстве, банковском деле, журналистике, публицистике. Стать миллионером или основать «Мегаполис-Экспресс» было равносильно созданию «Братьев Карамазовых».

Эпоха Путина не родила ни одного гения. Сплошное ворье, жополизы, приспособленцы, интриганы. Были бы они гениальными аферистами – можно было бы как-то оправдать их существование. А то уж больно мелкотравчатая публика – которая тем не менее пытается изображать из себя «носителей имперского сознания». В результате не получается ничего кроме пародии на товарища Сталина в исполнении дуэта юмористов.

Эпохи без гениев не остаются в истории.

Мне повезло и посчастливилось прожить жизнь среди свободных людей. К сожалению, все они умерли, и сейчас я чувствую себя невероятно одиноким. Те Люди Свободы, которые сегодня изредка встречаются на моем жизненном пути, по причине своей штучности, разрозненности и как следствие – слабости не способны создать атмосферу свободы и подарить мне ощущение, что я нахожусь среди единомышленников.

Видимо, мои последние полноценные единомышленники исчезли вместе с андеграундной московской богемой 60-х – 70-х. Без пребывания среди единомышленников человек не может чувствовать себя абсолютно свободным.

Мои единомышленники – Люди Свободы. Среди остальных попадаются вполне симпатичные люди, но они уже успели научиться жить в клетке, привыкнуть к неволе, поэтому среди них я не чувствую себя комфортно. Не могу расслабиться и получать удовольствие, к которому привык с детства.

Сколько себя помню, всегда тянулся к свободным людям – пусть даже намного старше себя. Господь с самого рождения даровал мне талант находить Людей Свободы, делать их своими друзьями и учиться у них. Благодаря богемному братству я узнал, что такое свобода, вкусил ее плодов и теперь мучительно переживаю их отсутствие.

Был бы я «нормальный» – принимал бы мир таким, какой он есть, и был бы в миллион раз счастливее. Страдание для меня заключается в переживании недостатка свободы. Точнее – в отсутствии вокруг меня достаточного количества свободных людей, их критической массы, без которой свобода не может стать актуальной, кинетической и вынуждена теплиться в потенциальном, непроявленном состоянии.

Интеллектуалы, склонные к богоискательству, часто спорят на тему этичности и целесообразности личного спасения. Мол, мне не нужен индивидуальный рай, в котором не будет милых друзей и единомышленников. Точно так же и состояние свободы. Зачем кайф, который я не могу разделить с теми, кто его достоин. Поэтому никогда не любил получать удовольствие в одиночестве. Только в бесконечных застольях, о которых мечтал Пиросмани. Да и в любовных усладах мне по большому счету быстро наскучивало оставаться наедине с партнершей – пусть даже самой возлюбленной, и я быстро понял, что оргию не в силах заменить ничто.

Я провел жизнь на пирах единомышленников, потому что видел в них прообраз рая, в котором мечтал бы обосноваться после смерти. При всем своем индивидуализме и эгоцентризме я – упертый метафизический коллективист. Свободой можно наслаждаться только среди себе подобных.

Мне повезло надолго зависнуть в московском андеграунде. Сегодняшнее поколение Людей Свободы ловит кайф в модных клубах, на Маршах несогласных или в групповом сексе.

В любом случае у свободы есть один недостаток – она не безгранична. Максимум – круг единомышленников. Ты с друзьями отправляешься клеить антисоветские листовки или читаешь крамольные стихи у памятника Маяковскому. За границами вашего сообщества начинается царство тупого, бессловесного и загнанного в стойла быдла.

За 62 года я всего три раза приобщился к тому, что с большой натяжкой можно назвать ликующей толпой свободных людей, заполнившей улицы и площади – как в любимом 1917-м, с которого собственно и начинается Наше Все – хотя бы потому, что любое размышление о чем бы то ни было упирается в него.

Первый раз – в 1957 году на Московском фестивале молодежи и студентов. Мне тогда было всего десять лет, но меня ничто не могло остановить. Я как с цепи сорвался и плевал на запреты родителей не ночевать дома. К счастью, они тогда разводились и больше занимались выяснением отношений, чем моим воспитанием.

Второй и третий, естественно, в 1991-м, когда распропагандировали войска ГКЧП, и 1993-м – во время пожара ненавистного Белого дома.

Во всех трех случаях отделение зерен от плевел и генетическая самоидентификация людей происходили мгновенно – и даже еще быстрее. По Белому дому еще не начали стрелять, а уже было понятно, кто свободный человек, а кто раб и быдло.

Три раза за 62 года. Всего ничего. Как будто и не жил.

Конечно, можно еще вспомнить легендарный марш Людей Свободы от Манежной площади по Тверской 9 июня 1993 года. Получается четыре раза за 62 года.

Остается компенсировать отсутствие свободы, наблюдая, как в соседних государствах время от времени курочат опостылевшие парламенты, и радоваться чужому счастью.

Информация о событиях в стране становится все трагичнее. Чем сильнее шокирует повседневность – тем больше людей отказываются верить в происходящее. Как только в сети появляется сообщение об очередной подлости со стороны власти – сразу же находятся желающие поставить под сомнение очевидные факты.

СМИ давно перешли на диету, отказавшись от жареного. Журналисты предпочли башню из слоновой кости, где окончательно огородили себя от горя, скорби и трагедий окружающего мира. Слава Богу, что есть интернет, где можно узнать правду.

Понятно, что кремлевские спецпропагандисты тоже используют социальные сети в своих интересах. Понятно, что далеко не каждый, кто бросается опровергать любое появляющееся в интернете «злопыхательство», получает деньги в администрации. Большинство лакировщиков действительности, конечно, поступают по инерции, полученной от советской власти. Такого не может быть, потому что в СССР не может быть ничего негативного. Надо же как-то защитить свою обывательскую психику от неприятных переживаний. Личный покой – прежде всего. Проще внушить самим себе, что «все не так страшно», чем сострадать.

Власть делает вид, что не понимает природы информации как высшего воплощения субъектности и субъективности. Любое высказывание обладает той же сущностью, что и породивший ее человек. Человек и текст – абсолютно тождественны и слиты на имманентном уровне. Объявлять текст ложным означает то же самое, что объявить ложным право человека на жизнь.

В цивилизованном сообществе отношение к информации должно быть таким же бережным и неприкосновенным, как и к окружающим. Не нравится – не читайте. Не смотрите. Не слушайте. Не общайтесь. Возражайте – но с помощью высказываний, а не ментов, судов и тюрем. Тем более, что в отсутствии гласности ни одну новость невозможно проверить «на достоверность».

Поэтому в современной России правдивость или лживость информации определяется по одному-единственному критерию – от кого вы узнали. От своего единомышленника или человека чуждых вам взглядов. Единомышленник всегда и заведомо прав. Власть и все, кто льют воду на ее мельницу, всегда и заведомо лгут. Остальное – вторично и второстепенно.