Пример Солженицына доказывает, что русскому писателю при любых, даже самых «благоприятных» обстоятельствах категорически запрещено возвращаться из эмиграции. Хоть из внешней, хоть из внутренней. Поддался соблазну сильных мира сего, забыл, что нет пророка в своем отечестве, возгордился, поверил, что ты сам такой пророк, закорешился с властью, принял от нее великие и богатые милости, и наработанная десятилетиями репутация превращается в карикатуру, пародию, фарс. Бодался, победил, но не вынес бремени триумфатора. Ведь сам же прекрасно знал и описал дьявольский механизм, в чьи жернова угодил в апогее славы. Не сбавил бы накала обличения – мог бы стать тем, кем сам себя и задумывал. Личностью, сопоставимой по масштабу с протопопом Аввакумом или хотя бы епископом Диомидом.

А так просто маститый и даровитый писатель, за упокой души которого обязательно нужно помолиться. Как-никак «проклятый совдеп» он все-таки свалил.

История, как известно, повторяется дважды. Как трагедия и как фарс. Солженицын в пародийной форме повторил миссию классиков русской литературы от золотого до серебряного века, которые довели дело до логического конца – катаклизма 1917 года. Причем масштаб их мыслей и творчества вполне соотносим с масштабом результата. Самые достойные ушли в мучениях, уступив место «поэтам революции», которые в свою очередь тоже кончили трагически.

Солженицын тоже поработал на славу, чтобы стереть совок с лица земли. Но когда результат превзошел все ожидания, предпочел сделать вид, что принял желаемое за действительное, вернулся на родину, где тут же стал жить при так ненавистном ему коммунизме, да еще бросился щедро одаривать новую власть бесплатными советами и наставлениями. Тем временем ширнармассы уже успели резко поумнеть и ни в чьих советах, а тем более наставлениях не нуждалось. Власть даже не пыталась делать вид, что слушает одержимого манией величия «старца», а только ухмылялась по поводу того, как же дешево в двадцать первом веке стоят самые неукротимые.

Причем «купили» всего двоих. Его и Зиновьева, оценив заслуги обоих в квадратных метрах. Одному предоставили бывший правительственный дворец напротив нудистского пляжа, другому – вполне сносную двухэтажную квартиру, но в спальном районе. На остальных пожалели денег. Решили, что много чести.

Кстати, после возвращения Зиновьев далеко опережал Солженицына по продуктивности мысли. Да и держался достойнее.

Больше никто из мыслителей при крушении совка не пострадал. А если так, то в чем трагедия.

Солженицын и Сахаров вбили клин в советское демдвижение, разделив его участников на демшизу и интеллектуалов-космополитов с дендистским мироощущением. До их появления все диссиденты понимали друг друга с полуслова – среди них не было серьезных разногласий. Все единодушно сходились на том, что Америка – хорошо, а совок – не просто плохо, а кошмарно. Кто-то был более радикален в поступках и суждениях, кто-то вел себя более осторожно. Но внутренне все ощущали между собой глубинную связь. Чувствовали, что здесь – свои, а там – чужие, враги. И лидеры, те, кому мечтала подражать молодежь, Володя Буковский, Юра Галансков, сформировались в среде своих же единомышленников – тех, с кем они выпивали и философствовали. Например, на той же Маяковке или в диссидентских салонах.

Идиллия продолжалась до тех пор, пока некие тогдашние «политтехнологи» (тогда такого слова не знали и называли их просто «масонами») навязали демдвижению двух «вождей», «властителей дум». На следующий день после публикации «Одного дня Ивана Денисовича», которая появилась после личного одобрения ни больше, ни меньше, как главы государства (то есть как всегда в России смуту и раскол организовали «сверху»), мгновенно вспыхнули «споры». Ни о каком едином «диссидентском братстве» речь больше не шла. Вчерашние единомышленники и собутыльники были готовы бить друг другу морды.

Характерно, что настоящие, чистокровные «антисоветчики» восприняли появление Солженицына крайне агрессивно. Впрочем, Сахарова тоже, но он в 1961 году не был особо известен. Как-то вскоре после выхода «эпохального» номера «Нового мира» мы с Игорем Сергеевичем Холиным зашли в один московский салон. И там, конечно же, нашлась какая-то экзальтированная дама, которая имела неосторожность по простоте душевной похвалить «Ивана Денисовича». Игорь Сергеевич (те, кто его знали, подтвердят, что по складу характера он был самым невозмутимым представителем московского андеграунда тех лет) мгновенно побагровел и начал на нее орать, обзывая чуть ли не матом, хотя никогда не сквернословил, да и вообще вывести его из себя было невозможно. Вот уж кто был самым рафинированным денди. Кстати, у Игоря Сергеевича в его главном романе «Кошки-мышки» и, по-моему, еще где-то Солженицын упоминается исключительно в негативном, язвительном, сатирическом облике.

Понятно, что Холин был лианозовцем, а их сердца и симпатии принадлежали Шаламову, мнение которого они безмерно ценили. А он, как известно, Солженицына терпеть не мог и даже ненавидел. Но ведь точно так же, как в тот вечер Холин, отреагировали на появление Солженицына все советские диссиденты первой волны – причем без всякого преувеличения поголовно. Все почувствовали подвох. Если человека, которого печатают в совковом журнале, усиленно проталкивают в лидеры инакомыслящих, то тут пахнет провокацией. Особенно бросалось в глаза несоответствие масштаба события (средней руки повестушка) и той вакханалии, которую вокруг нее явно искусственно нагнетали.

Предчувствие их не обманули. После публикации «Ивана Денисовича» возникло такое массовое общественное явление, как демшиза – пассионарные психопаты, чья душевная болезнь приняла формы борьбы с советской властью. Их кумиром стали Солженицын, а позже и Сахаров. Политтехнологи из ЦК КПСС и КГБ достигли цели. Их проект «Солженицын» оказался бомбой огромной разрушительной силы. Именно демшиза взорвала и расколола антисоветское подполье и тем самым скомпрометировала Святую Диссидентскую Мечту и Утопию. Со всеми дальнейшими последствиями.