Олег Целков олицетворял своим творчеством элитарный авангард. Что мне безумно нравилось и импонировало. Я люблю авангард в любом виде – и в элитарном, и в народном, демократическом – авангард для бедных, так сказать. Типа есть авангард каля-маля, а есть добротный, на века, в традициях аристократических культур и цивилизаций. В юности меня потрясли и Хартунг, и Поллок. Но чего-то не хватало. Я как-никак был воспитан на фундаментализме серебряного века и той же Третьяковки.

Я рано понял, что добротность реализма – даже в понимании так называемых старых мастеров, доведенная до совершенства, рано или поздно заведет искусство в тупик. Но и первые увиденные абстрактные экспрессионисты, а впоследствии и экспрессионисты традиционные – не говоря уже о постимпрессионистах и дадаистах – тоже указывали путь в деструкцию и распад. Получалось, что куда ни кинь – везде клин. Всюду мне мерещился неминуемый кризис.

Так продолжалось до полного погружения в московский авангард, который формировался у меня на глазах. Было ощущение, что я присутствую при рождении вселенной. Я оказался в центре хаоса, который инстинктивно пытался отструктурировать, осознать и упорядочить сам себя.

Конечно, меня восхищали многие художники – и я каждому из них отдал часть своего восторга. Но знакомство с сюжетами Бори Козлова и разговоры с ним вывели меня на свое собственное восприятие и понимание современного искусства. Холсты Козлова с их неземной тематикой и эзотерическим подходом к таинству творчества ошарашили мою девственную, но уже изрядно искушенную экзистенцию так же, как несколько лет спустя рассказы Мамлеева. Мне открылась истина в последней инстанции. Я понял, что именно фундаментальный, архаический подход к авангарду способен отсрочить крах культуры и удовлетворить вкус самого прихотливого и взыскательного интеллектуала.

Сориентировавшись на местности, я постепенно выделил несколько добротных авторов из «станковистов», которые реально заслуживали моего восхищения. В первом ряду стояли, конечно, Козлов, Олег Целков и Слава Калинин. Чем они меня захватили? Постараюсь объяснить.

Мой друг Слава Лён, когда первый раз вез меня на трамвае от Сокола по Волоколамке на край географии к Олегу Целкову, где тот обитал, рассказал, как Олег воспринимает современное искусство. «Олег прав, когда говорит, что сегодня так много художников и мест, где они выставляются, что зритель теряется, размышляя, на чем зафиксировать взгляд. Ходит между бесконечных картин и не понимает, чем они отличаются друг от друга в смысле качества. То есть все критерии и ориентиры потеряны. И вот Олег выдвинул такую утопию. Выиграет тот автор, который поставит возле своей картины человека с дубинкой. И когда зритель поравняется с его картиной, человек стукнет его дубинкой по голове и покажет на картину – мол, вот, смотри. И понятно, что зритель на всю оставшуюся жизнь запомнит картину, перед которой его ударили по голове.

Но Целков не был бы гением, если бы не пошел дальше. Он понял, что поставить человека с дубинкой возле своей картины нереально, поэтому нашел идеальный выход – он ввел человека с дубинкой внутрь своего холста. И сама картина Целкова бьет зрителя по голове так, что у того не остается сомнений, что перед ним – реальный гений». Так мне внушал Слава Лён, пока мы распивали в трамвае горячительное по дороге к очередному гению, которого я непременно должен был увидеть.

С тех пор я часто ездил к Олегу в Тушино, где он жил неподалеку от канала. Или один, или возил к нему разную любопытствующую публику. Олег был магической личностью, при общении с которой (а особенно с его картинами) снимались все вопросы, и люди погружались в состояние экстатической эйфории. Олег редко появлялся в городе на тусовках. Предпочитал вести домашний образ жизни, много работал, поэтому все в основном приезжали к нему. У него можно было встретить самых неожиданных посетителей.

В него был без памяти влюблен Женя Евтушенко и все его окружение, которое мы в андеграунде в шутку называли «левыми полусредними». Они часто заваливались к Олегу без звонка (я, кстати, не помню, был ли у него вообще телефон). Евтушенко еще при советской власти написал и где-то опубликовал большое эссе или очерк о своем гениальном друге – кажется, в считавшейся либеральной «Литературной газете» (точно не помню). К сожалению, в интернете текста я не нашел. Позже Евгений Александрович рассказал, как он помогал Олегу – в том числе с выездом в эмиграцию. Прочтите хотя бы «Волчий паспорт». Они были на редкость близкими по духу романтиками. Недаром вместе путешествовали по северным рекам. Тогда комсомольский романтизм был присущ даже аристократам от искусства.

Олег подарил мне рассказ. У него непростая история. Как-то Олег рассказал о своем опыте общения с известным художником-графиком Кибриком – автором иллюстраций к «Как закалялась сталь». Он стал свидетелем работы Кибрика с натурщиком. Художник требовал, чтобы натурщик орал как красный конник в атаке, чтобы запечатлеть момент максимального напряжения сил. Вскоре я написал рассказ, где описал нашу встречу с Олегом и то, что он мне рассказал.

Но когда я прочитал текст нескольким авторитетным для меня ценителям, все не сговариваясь сказали, что у меня вышла каша. Целков переплетен с Кибриком, и не понятно, кто из них в центре повествования. Мне посоветовали пожертвовать обеими фамилиями и сосредоточиться на сути происходящего.

В результате рассказ, написанный в 1976 году, был опубликован в 90-е в газете «Литературные новости» под названием «Социалистический реализм». Он есть у меня на сайте. Там главный закадровый герой – Олег Целков.

Теория Олега Целкова о человеке с дубинкой внутри холста пришлась мне по душе. Я попытался применить ее к своим современникам из нонконформистского сообщества. Многое встало на свои места. Я понял, что есть некие простые, но беспроигрышные приемы, которыми пользуются экспрессионисты и абстракционисты. Я бы назвал их метод мастурбацией с выплеском на холст или бумагу. Запечатлеть оргазм проще простого. Войди в экстаз, распали себя, кончи на какую-нибудь поверхность и укрась результат гарниром из хаоса агрессивных, воюющих друг с другом цветов и линий. Девяносто девять и девять десятых «шедевров» так и создавались.

Конечно, были еще и так называемые «экспериментаторы» – создатели собственных учений о том, как получить из цвета Свет. Понятно, что в первых рядах был реальный гений Вейсберг, но вряд ли его школа сегодня, при обнулении культурного наследия, сохранила хоть какую-то актуальность.

Лично я со времен Южинского был инфицирован Сашей Харитоновым, но внезапно случилось страшное. Он бросил пить, возомнил себя идеологом православия – и весь его неистовый безумный романтизм перешел в спокойный (теплый – что самое страшное – смотри рассуждения о том, что ты не холоден и не горяч – о, если бы ты был холоден или горяч – но, как ты тепл, то извергну тебя из уст Моих) серебристо-серых тонов пуантилизм.

К Харитонову примыкало целое сообщество визионеров-романтиков – путешественников по астральным миражам. От Пятницкого до Свешникова. Но они были страшно далеки от широких слоев либеральной интеллигенции, которая диктовала модные тренды. Поэтому их фантазии пользовались спросом только среди узкого круга утонувших в бездне инобытия извращенцев от искусства (само собой в сугубо позитивном смысле), к которым принадлежал и ваш покорный слуга, но сейчас речь исключительно о мейнстриме.

Из эстетов-аристократов авангарда был еще Дима Плавинский. Его безупречно рафинированные композиции провоцировали на научные исследования, но, увы, культурология нонконформизма находилась в зачаточном состоянии (из которого, к сожалению, ей так и не позволили вылупиться). В моих воспоминаниях остался эпизод, когда однажды Плавинский, Зверев и Харионов – вусмерть поддатые – пришли к нам в гости, когда мы с Козловым и Талочкиным снимали квартиру в Калошино. Плавинский первым делом окинул мутным взглядом работы Козлова и вынес суровый приговор: «Фантики!» На что Козлов усмехнулся и сказал: «Ни хрена себе фантики – по миллиону каждый!» Если честно, я не помню, за сколько Боря продавал тогда работы – но точно по максимально запредельным ценам.

Так что как ни крути-верти, но фокус стерильности сосредотачивается на трех безусловных именах – Боря Козлов, Олег Целков, Слава Калинин. Они не просто били дубинками по голове, а расширяли лексикон, выводили за грань дозволенного, дарили ощущение причастности к запретным плодам – что было особенно важно для обитателей той кастрированной железным занавесом эпохи. Причем каждый из них выполнял свою чисто русскую национальную миссию. Козлов водил желающих по закоулкам православного рая с эзотерическим привкусом. Калинин погружал в свой собственный космос, рожденный из причудливого симбиоза шекспировщины и достоевщины, расцветшей пышным цветом среди чисто замоскворецкой классической густопсовой хтони. Олег же Целков обнажал самую что ни на есть суть происходящего с человеком как таковым, эволюцию последнего дна мироздания – которое во время его апогея сконцентрировалось на пространстве совка, а позже выплеснулось на просторы земного шара – если не всей вселенной.

У меня была тайная идея, которая не давала мне покоя. Я мечтал познакомить двух гениев – Целкова и Козлова. На мой взгляд, они идеально соответствовали друг другу. Реально были одной крови – оба до мозга костей ироничные киники, барственные баловни судьбы, пресыщенные вниманием высшего общества, неутомимые навешиватели язвительных остроумных ярлыков-афоризмов на то, что попадалось им на глаза, стопроцентные денди, знающие истинную (в смысле ничтожную) цену того, что нам предлагали в качестве образцов для подражания. Ох, как я хотел, чтобы они встретились. Загвоздка была в том, что они были домоседами, и выманить их в гости представлялось большой проблемой.

Наконец всё свершилось. Увы, без моего участия. По-моему, постарался Слава Лён. Однажды он затащил поддатого Олега в квартиру Козлова. И сработала явно мистическая энергия. Между ними мгновенно пробежала даже не искра, а мощный разряд. Они забыли обо всем на свете и начали буквально упиваться общением друг с другом. Козлов тогда жил в только что купленной небольшой двухкомнатной кооперативной квартире на Красном Маяке. С женой и двумя детьми. Плюс у него постоянно ночевала куча народа. Я в том числе – да еще с разными девушками. А на кухне у Козлова еще стоял небольшой кабинетный биллиардный стол. Он обожал гонять шары. И вот Олег как увидел биллиард, сразу взял кий и начал партию. При этом они ни на минуту не прекращали фонтанировать идеями. Состязались в интеллектуализме.

К вечеру я их покинул и приехал дня через два. Жизнь в квартире била ключом. Я застал их за той же игрой на биллиарде. Они забивали шары и прикладывались к стаканам с водкой. Оба были трезвы как стеклышки. Ничто их не брало. Энергия, полученная в результате работы мозга, мгновенно нейтрализовывала гигантские порции алкоголя. Впрочем, такое я видел в течение многих лет пребывания в андеграундной богеме. Я понял, что оба гения слишком увлечены и поглощены друг другом и пребывают в своем космосе, где им потрясающе комфортно. Я выпил с ними и уехал. Вернулся еще через несколько дней. Мистерия зависания Целкова у Козлова продолжалась. Уже не помню, чем всё завершилось. Но потом, когда я встречал их по отдельности, то слышал исключительно слова бесконечного восхищения.