Откровенно говоря, если по отдельности слова «еврей» и «русский» читаются спокойно, то, употребленные в одной фразе или абзаце, они почему-то вызывают стойкую настороженность.
А между прочим живем в двадцать первом веке, когда всей цивилизованной части человечества поневоле приходится отстаивать одни и те же ценности и противостоять одним и тем же опасностям – чтобы «не сойти с арены истории». Лучшие люди все давно уже поняли и поступают соответственно.
Один из общих врагов и евреев, и русских, и вообще всех людей и народов – местечковость, провинциальный взгляд на мир, которым русская литература страдала как никакая другая. К счастью, в лице своих лучших представителей ей всегда удавалось держаться на мировом уровне.
Я успел прочитать всего страниц 50 из Пелевина про вампиров, но уже понятно, что одни только рассуждения о гламуре и дискурсе стоят Белова, Носова, Лихоносова, Курочкина, Распутина и еще сотен им подобных вместе взятых. Потому что перечисленные авторы показывали Россию этаким еврейским местечком, озабоченном своими чисто местечковыми проблемами. А для Пелевина Россия – часть современной цивилизации, со всеми ее трагическими проблемами.
Во-вторых, конечно, огромную роль при недооценке современного периода «великой русской литературы» играет зависть, так присущая всем критикам. Не секрет, что внутри каждого критика находится этакий зародыш так и не родившегося писателя. Аборт сделали плохо или не сделали вообще, и зародыш погиб и разлагается, отравляя организм критика. Отсюда и комплексы. В самом деле, слишком мало авторов способны писать на уровне Пелевина или Сорокина. Как катастрофично мало молодых людей могут себе позволить жить как Ксюша Собчак. А между тем в двадцать первом веке надо жить так и только так, как Ксюша Собчак, и писать как минимум не хуже Пелевина. Тем, кто не достигли их уровня, приходится довольствоваться участью маргиналов и неудачников.
Вот почему так яростно завидуют Ксюше и Пелевину.
•
Мне жаль критиков, которые не понимают, что эпоха психологической литературы необратимо закончилась вместе с объектом своего исследования – «человеком» и больше никогда не вернется (ну разве что «психология» еще какое-то время продержится в «жизненных» сериалах для домохозяек, хотя успех «Остаться в живых» свидетельствует, что психологические сериалы уходят в прошлое).
Поэтому от русской литературы как литературы, увы, прежде всего психологической, останется гораздо меньше, чем нам хотелось бы – в первую очередь те вещи, в которых русские писатели поднимались над психологизмом и вообще над антропоцентристским взглядом на мир. Пелевин, кстати, как раз один из таких. Как бы кто не возмущался.
Да и вот еще убедительный пример – Проханов, который все понял и все в себе преодолел, отлично вписавшись в великую русскую литературу и продолжая ее традиции.
В двадцать первом веке все решают хорошо отструктурированные мифы – политтехнологические, мировоззренческие, философские, космогонические, да какие угодно. И от того, в какой степени литература будет их отражать, формировать, развивать, а еще лучше – опережать, и будет зависеть ее качество.
И еще, конечно, современный русский язык. Увы, пора перестать кривить душой и честно признаться, что Достоевского сегодня можно читать только в обратном переводе с английского, потому что в оригинале следующие поколения его уже прочитать не смогут никогда. Не потому что молодежь плохая, а потому что язык необратимо изменился. Нормальное и естественное явление. И поэтому чем раньше мы начнем переводить лучшее из русской классики на современный язык, тем больше шансов сохранить ее для потомков. Англичане же не читают своего Шекспира на языке оригинала. Так что придется учиться писать на современном русском языке. Причем представителям всех «национальностей» без исключения.