Цель жизни романтика – вечный поиск Голубого цветка. У простых людей желания более незатейливые. Приобрести что-то подороже – чтобы потом можно было выгодно продать. Занять какую-нибудь должность, чтобы много получать и ничего не делать.

Романтик в душе понимает, что Голубого цветка не существует, но он настолько вовлечен в процесс поиска, что уже не мыслит жизни без каждодневных чудес и приключений, которые сопутствуют его цыганскому образу жизни. Он постоянно перемещается в сторону таинственных пространств, где надеется испытать новые эмоции и ощущения. Он располагается за столиком придорожного кафе и любуется открывшимися перед ним очарованными берегами и далями.

Романтик в душе всегда художник, поэтому он знает, что зеленый цвет, простирающийся до бесконечности во все стороны летних ландшафтов, самый бездонный и таинственный. Его можно созерцать и с ним разговаривать сколько угодно.

Романтик устремляет взор в небо и восхищается нереальной простотой увиденного. Сплошная сводящая с ума своей однотонностью лазурь. И бесхитростные сгустки облаков, окрашенных в те тона, которые им придает солнце. Как пел Юра Шатунов, помните? Какого цвета лето? А лето цвета неба – огромное и синее. А лето цвета солнца – золотом расшитое. А лето цвета ивы – зеленое красивое. А лето цвета счастья – почти неуловимое.

Представьте уходящий за горизонт зеленый пейзаж. Сколько он таит в себе оттенков и полутонов. А теперь представьте, что он синий или красный. Количество полутонов резко уменьшится. Вот в чем тайна зеленого цвета. А если еще дело происходит ранней осенью, когда художник по имени Господь Бог набрасывает на зелень охристые пятна, то у романтика вообще начинается истерика чувств.

Кстати, охра – цвет хотя и самый простой, но коварный. Он сыграл злую шутку со всеми живописцами. Его используют все кому не лень, но еще ни одному мастеру не удалось преобразить охру в свет. Охра всегда остается на холсте всего лишь цветом. Хотя в природе она – свет.

Тем временем романтик допивает за столиком вот уже который стакан того напитка, который ему послал его коллега и старший товарищ Господь Бог, поднимается с места и отправляется в путь на поиски Голубого цветка.

Продолжение следует. А может и нет. Хотя то, что мы делаем, не имеет конца.

Мой юный друг влюбился и живет мечтами о своей избраннице. Девушка его мечты прекрасна как земное воплощение божества. Она так же молода, как и мой друг. Поэтому мне удивительно, что мистерия, которая разворачивается передо мной, сложена по канонам Серебряного века. Откуда в нашей сегодняшней до блеска оцифрованной реальности могло возникнуть то, что когда-то в давно забытые романтические времена называлось чувствами? Воистину Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда и куда. И вообще в жизни всегда есть место чуду.

Любовь – всегда игра. Точнее, любовь проявляется через игру, подобно тому как замысел творца становится понятным через его произведения. Поскольку мой друг еще и поэт, то он предпочитает ткать пространство своей любви из тончайших полутонов и нюансов, из многозначительных недосказанностей и тщательно зашифрованных намеков, из изысканных метафор и прочих тропов, призванных украсить и разнообразить палитру и ассортимент сменяющих друг друга эмоций. Он мастерски владеет всем арсеналом магических средств, хранящемся в кладовых минувших веков и цивилизаций – от алхимических экспериментов над собственной экзистенцией до теургических апелляций к трансцендентным сущностям. На что только не пойдешь ради того, чтобы отсрочить возвращение из царства торжествующей и всепоглощающей страсти в унылую реальность.

Избранница моего друга – идеальное воплощение тайны Вечной Женственности. Да и имя её – София Премудрость Божия. Нет сомнения, что Она пришла в наш мир, чтобы наполнить поэтическое сердце моего друга новыми, незнакомыми энергиями. А заодно стать с ним одним целым. «Но едва-едва успел я блеск лица ее поймать, ускользая, гостья ко лбу мне прижгла свою печать. С той поры ее печати мне ничем уже не смыть. Вечно юной царь-девице я не в силах изменить». Классика. Данте и Беатриче. Петрарка и Лаура. Мережковский и Гиппиус. Блок и Менделеева. Мой юный друг и София Премудрость Божия.

«Я думаю часто о нежных, чистых, изящных красавицах, об их светлых и прелестных улыбках, думаю о молодых, целомудренных любовницах, идущих ради любви на смерть, о прекрасных, невинных и гордых девушках с белоснежной душой, знающих все и ничего не боящихся. Таких женщин нет. Впрочем, я не прав. Наверно, такие женщины есть, но мы с вами их никогда не увидим. Вы еще, может быть, увидите, но я – нет». Увы и ах.

Мой юный друг посвятил своей возлюбленной стихотворение. В нем собственно всё и объясняется. Я никогда не читал ничего более пронзительного и трогательного. Такие строки навечно остаются в мировой антологии любовной лирики. Наверное, мой друг стесняется их опубликовать. Поэтому я с удовольствием приму такой грех на себя.

Девочка

Ночь, что перетекает в утро.

Сумерки.

На кровати лежит девочка,

с игрушкой –

плюшевым чебурашкой

(девочка говорит:

«Чебурашка похож на тебя»).

Девочка спит.

Ее волосы

растрепаны по-мальчишески:

несколько дней назад

в радостном исступлении

девочка остригла их

перочинным ножиком.

 

Девочке снятся сны.

Она видит

стеклянные колокольчики.

Астры, манго и хризантемы,

красную икру,

утопающую в сметане,

и пирамиды Египта

в пластах пустыни.

Седобородых шаманов,

стоиков-учеников Марка Аврелия,

Олдоса Хаксли в пейоте

и целые сады психотропных кактусов,

гитары группы The Swans

и группы The Cure,

и еще средоточие

музыкальных инструментов,

сделанных специально для нее

покорными ей мужчинами

(у девочки уже есть такие).

 

Во сне девочка видит

уйму всего красивого:

старинные броши из аметиста,

табакерки,

инкрустированные ракушками

с берега Черного моря,

всевозможные кораллы и минералы –

столько «штучек»,

даже не перечислить.

 

Переворачиваясь с бока на бок

в эмбриональных позах во сне,

девочка едва слышно сопит,

смеется, мурлыкает.

Я не называю девочку кошкой.

Наверное, это пошло –

или, может, так подумает девочка?

Я не знаю.

 

Честно говоря, я люблю чулки

и не верю в пошлое.

Я называю девочку зайцем, белкой.

А еще иногда козочкой,

очень ласково – вот так «козочка».

В ответ на это девочка притворяется,

что сердится на меня.

 

Девочка не глупа, отнюдь.

Анимализм скорее

проявляется в ее физике.

Я люблю ладони девочки и ее ступни,

похожие на копытца.

Меня возбуждают ее тяжелые груди

при лёгком стане,

бугорок черной шерсти на ее лоне.

 

Девочка лунолика:

ей очень идет Луна

и дешевый парфюм,

смешанный с едким потом –

животное и искусственное,

делающие ее гетерой.

Я люблю это в девочке,

но одновременно очень ее боюсь.

Однажды, когда я был в наркотиках,

девочка увидела в моем взгляде,

что я боюсь.

 

Я очень люблю,

когда девочка тихо стонет –

и не важно, что было тому причиной.

 

Девочка – ускользающая структура

и в то же время –

она домашняя девочка.

Быть может, все-таки стоит

называть девочку кошкой?

 

Мои сны исключительно заурядны –

Как дверные ручки

на заводском конвейере

или завод

по производству стульчаков для унитазов.

Сны обыденного,

окопная проза подпольной жизни.

Как я снимаю другую квартиру,

чтобы соседи не мешали за стенкой

девочке спать,

поминки, все всё время умирают,

и скоро я тоже начну хоронить людей,

канитель необязательных встреч

в мареве города без Луны,

зубной врач, который хочет

изуродовать меня брекетами.

Как я ищу деньги,

у меня все время нет денег,

а если они есть,

то через месяц они закончатся.

 

Я рано разучился

прыгать из жизни в сон

и, закрыв глаза,

впадаю обратно в жизнь,

как на периферии холодных рек

с агрессивным,

сбивающим с ног течением.

 

Мне не снится красивое.

Кап-кап-кап.

Кап-кап.

Кап-кап-кап.

 

 

Девочка,

что лежит на моей кровати,

умеет быть счастливой

отсутствию всякой тварности,

галлюцинациям и видениям.

 

Девочка до крайности иллюзорна,

и еще она девочка.

Она беспечна

и ей нельзя быть другой.

Она меня уже поранила,

и ранит меня еще,

и ей нельзя быть другой.

 

Мой друг, художник,

однажды сказал про девочку

«она нетварна».

Но это совсем не так,

мой друг ошибся,

просто ее не понял.

Девочка – нежный зверь,

который должен всегда жить в чуде,

как в клетке,

много смеяться

и временами плакать –

совсем недолго,

как дети от впечатлений жизни,

и поэтому днем их кладут спать

несмотря на прыткое нежелание

опустить голову на подушку.

Поэтому девочка спит так много.

 

Мне хочется трех вещей –

сырости, тепла и манких иллюзий.

Их нет во сне,

но они есть в девочке.

 

Во сне девочка вертится,

плавно сгибая и разгибая руки и ноги.

Наморщив нос,

сжимается калачом

и, улыбнувшись,

распластывается

по кровати пружинкой.

 

Когда девочка проснется утром,

я женюсь на ней.

Блистательный Андрей Карпов написал книгу о своей жизни. Автобиографию. И издал ее в виде альбома со своими работами. Событие без преувеличения эпохальное, поскольку так получилось, что Карпову волей обстоятельств суждено войти в историю в качестве последнего русского живописца. Понятно, что русского – в смысле хранящего верность традициям нашего национального искусства. А живописца – в самом что ни на есть высоком, эпическом толковании слова. Обратите внимание на масштаб и диапазон его тематики. Так что по всему выходит, что кроме Карпова, увы, никого не осталось.

В творчестве Карпова органично воплотились и сплавились в животворный синтез все составляющие отечественного искусства – иконопись, парсуна, лубок, русские росписи и пластика народных промыслов с их непревзойденной архаикой, а также знаменитый русский стиль, тонко пресуществившийся в неистовость серебряного века. Согласитесь, что невозможно назвать второго такого автора из ныне здравствующих наших современников, кто бы обладал столь широкой отзывчивостью души на национальные истоки.

Сегодня в эпоху торжества искусства национально обезличенного, сетевого, а значит – кастрированного и обезжаленного Андрей Карпов выглядит несколько неуместно. Он даже не удостоен внимания и интереса со стороны патриотического крыла нашей власти и общественности, охранителей русской государственности – хотя с первого взгляда понятно, что его творчество заслуживает самых высоких официальных наград, а вектор и дух его поисков – того, чтобы стать официальным камертоном и эталоном современной национальной культуры. Мне жаль наших чиновников – в первую очередь специалистов по формированию так называемых «скреп», которые как всегда проглядели главное.

Увы, сегодня в России запрещена любая идеология. Тем самым у нас отняли будущее, лишив возможности даже думать о какой-то там национальной идее. Любые попытки позитивных, созидательных высказываний пресекаются на корню – то есть замалчиваются. Не дай Бог появится некий властитель дум, призванный вывести сегодняшнее искусство из бесконечного тупика, в который его завели эффективные менеджеры с их прагматичным товарно-денежным отношением к жизни. Да какой там «жизни». Никакой жизни – особенно в искусстве – давно нет. Сплошной культ даже не смерти, а – небытия, антисуществования. Послушайте музыку, модную среди продвинутой молодежи. Сплошная безысходная хтонь, смакование процесса погружения в трясину антидуховности.

Карпов – последняя доступная энциклопедия русской живописной традиции. Начиная от самых что ни на есть национальных архетипов. Как точно он актуализировал их в своем творчестве, придав им черты и признаки, характерные для имперского, а потом и советского периодов истории.

Каждый персонаж или сюжет художника воспринимается как аккумулятор необъятных напластований прошлого. Причем аккумулятор – действующий, подпитывающий нас чудотворной энергией нашей благодатной почвы. Казалось бы, вот она – спасительная соломинка, за которую еще можно ухватиться утопающим в адской бездне искусственного интеллекта. Но – нет. Оставь надежду, всяк родившийся в цивилизации хаоса, где самым страшным грехом считается любой намек на верность божественным принципам мироустройства.

Слава Богу, что есть на свете территория, куда Андрея Карпова приглашают с выставками и радушно встречают. Речь идет об Индии – родине мирового духа, как называл фантастическую страну Юрий Витальевич Мамлеев. Он считал Индию и Россию одной искусственно разделенной территорией. Там, за тремя морями Карпова радушно встречают известные духовные учителя, которые воздают должное его способности проникать в самые потаенные глубины русской экзистенции и метафизики. Жаль, что отечественная интеллектуальная элита закошмарена более простыми и прозаическими заботами.

К сожалению, мне пока не посчастливилось держать в руках книгу, которая только что вышла. Надеюсь дожить до ее презентации. Но я не сомневаюсь, что ее текст роскошен в своей образности и содержательности. Карпов – прекрасно владеет словом. Почти так же, как и живописью. Впрочем, будучи немного знакомым с жизнью и биографией Андрея Карпова, могу заверить, что одной книги для нее явно маловато.