Вот еще прислали отзывы. Постине моя благодарность не знает границ.

Юрий Попов:

Добрый вечер, дорогой Игорь Ильич! Пока еще не могу достаточно определенно что-то выразить, но первое ощущение – это чувство какого-то глубинного освобождения, снятие каких-то внутренних зажимов и необъяснимое чувство свободы. Как будто что-то висело над тобой, как дамоклов меч, и неожиданно ты перестал ощущать эту тяжесть. Но книгу нужно еще читать и перечитывать, причем не обязательно по порядку; достаточно прочесть несколько строк из любого места, чтобы вновь ощутить это снятие зажимов. А про церковную свечу, которая вместо террабайта стала «весить» всего мегабайт – это настолько великолепно и точно, не в бровь, а в глаз, сказано. Это очень остро ощущается, но как точно это вами передано. Словом, воздействие книги очень необычное и точечное, освобождающее.

Александра Сашнева:

Сегодня имела удачу и удовольствие начать книгу Игоря Дудинского. Это такая удивительная пьеса, в которой почти каждая фраза годится для того, чтобы знать ее наизусть. Возможно, я бы сравнила по краткости и насыщенности с Ницше. Актуальный менталитет в его парадоксальной сути. С гонорара пойду за бумажной в «Фаланстер» (вроде там есть), чтобы было. Люблю я насыщенные книги в бумаге иметь. Листать, осязать, быть в пространстве.

Юля Двор Кина:

Книга открывает глаза на настоящую реальность – как бы это абсурдно ни звучало. Прочитав ее, вспоминаешь, что здесь и сейчас – есть самый огромный кайф, а все остальное – умные глупости.

Четыре сестры живут в каждом из нас – только мы их зачем-то подавляем.

Евгений Вороновский:

Книгу сразу же возникает желание перечитать ещё – минимум трижды. Текст оставляет в восприятии мощный метафизический шлейф. Круто!

Наталья Стеркина:

Устав ордена кавалеров чистого листа. Все видится по- новому. Предвкушение, предчувствие, отрицание и азарт. Узоры на стекле явно деградируют. Так когда-то «влетали с волны» – девочки крутили прыгалки в обратном направлении. Нужно было поймать ритм и впрыгнуть, чтобы не задеть. Миг раскачки. Отсчитывания ударов гибкой резины о землю. Щекочет ужас. Веселит страх. Ритм, ритм, ритм. И – против волны, против волны. Вверх, вверх, преодолевая сопротивление. Стрелка указывает на «Четыре сёстры» Игоря Дудинского. Можно следовать.

Евгений Кирилловых:

Что творится в культурной жизни столицы? Например, вышли в свет «Четыре сестры» Игоря Дудинского.

Сразу три кота предисловия выходят на читателя и окутывают атмосферическим описанием. Я редко читаю вступление автора и его друзей, потому как герменевтика наставляет в поиске своих толкований. Но здесь соблазнился.

Однажды в разговоре с Владимиром Рынкевичем мы коснулись вопроса, как подступиться к постановке его пьесы «Последнее слово мэтра», посвященной пребыванию Евгения Головина в склифе. И сошлись во мнении, что в такого рода материале нужен метафизический ликбез для непосвященных. С тех пор я и сам ищу слова описаний, но и посматриваю по сторонам. Поэтому для тех, кто хочет немного хлебнуть из описательной атмосферы мистического андеграунда Южинского круга, се чаша для вас.

Ну а далее сам текст для спектакля, который сам автор предлагает принять за изобразительную форму и с упоением погрузиться в атмосферу советского декаданса с проблесками блискующего идеала.

Тонкий знаток мироздания Роман Назаров написал потрясающий отзыв. Не могу не поделиться.

«Четыре сестры» Игоря Дудинского

Иногда книга не позволяет взять себя с первой, второй и даже с третьей попытки. Упорное сопротивление мне оказывали «Война и мир» Толстого, «Улисс» Джойса, «Бледный огонь» Набокова, роскошное исследование Щуцкого «Китайская классическая Книга Перемен». Нужно, словно штангисту, подходить к интеллектуальному снаряду раз за разом, накапливая спортивную праведную злость.

С книгой Игоря Дудинского «Четыре сестры» ничего подобного не случилось. Поскольку к этому времени я уже взял вес кристального шедевра «Ориентация – Север». Но взять вес – не значит удерживать его постоянно, и крутить и вертеть им как шпагой, защищаясь от дождя неведения. Как учит индеец племени яки Хуан Матус: «В этом слабая сторона слов: они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления».

«Четыре сестры» Дудинского – метафизические ветра, дующие со всех сторон одновременно. Ольша – северный ветер, Мага – восточный, Нашага – южный, Ирша – западный. Чудо автора-кудесника именно в том, что он смог удержать эти воинствующие стихии глобальной пассивности в бытийной структуре Логоса и не исказить пошлостью вагинальный принцип, заявленный в «Ориентации», ибо «вся реальность по своему существу является сугубо женственной».

Толтекские маги практиковали совместные сновидения. Задействовав линии мира, женщины-сталкеры и женщины-сновидящие смещали свои точки сборки и уносились в иные, неизведанные просторы Вселенной. Бессмертные сестры Дудинского обитают, похоже, в месте под названием «чистилище для жутко индульгирующих особ». Этот южинский драматургический процесс не лишен, однако, честолюбивых и позитивных откровений, разбавляющих некоторую нервозность, вполне понятную – представительницы загипнотизированного вселенского покоя не знают, где окажутся в следующий метафизический момент времени. «Наши амбиции простираются так далеко, что мозг не справляется. Чтобы соответствовать поставленным задачам, придется выпрыгнуть из собственной гениальности».

Машины желания. Тела без органов. Делёз и Гваттари с удовольствием бы включили русскую четверицу женских сущностей Дудинского в свою шизофреническую книгу «Анти-Эдип», попадись они континентальным французам-лаканистам в 72 году.

Вышел сборник стихов с моим предисловием. Потому что нужно любить и ценить последних поэтов мироздания. И дорожить их присутствием среди нас.

Последний рыцарь Эвтерпы

Стихи и поэзию чем дальше, тем все чаще разделяет пропасть огромного размера. Одичавшее человечество давно изгнало чувственную Эвтерпу из всех своих безнадежно атрофировавшихся органов чувств, и если сегодня поэзию еще можно представить в виде льющегося с небес божественного света, то большинство стихов воспринимается как грубая и мертвая почва, которую не в силах оживить даже самые магические лучи.

К счастью (редчайший случай), еще встречаются счастливые исключения – когда в одной личности судьбоносно соединяются обе субстанции.

Один их таких баловней судьбы – Максимилиан Потемкин. Он из тех, кто даже если бы ни написал ни строчки – все равно был бы поэтом. Потому что наш Макс появился на свет не на земле, а на одном из светил поэтического космоса. Возможно даже, что на Альдебаране. И уже оттуда его благодаря Бог знает каким обстоятельствам занесло в наш унылый и обесточенный прагматичный мир, где он вынужден притворятся таким как все – хотя у него плохо получается.

Но как бы он ни маскировался, его мгновенно выдают беспредельная доброта, разящее наповал обаяние, а главное – явно нездешней природы простодушие, по которому определяют истинных романтиков – идеалистов от Бога.

Все упомянутые качества его личности в максимальной степени проявляются, когда он оказывается на подмостках, покоряя публику своим актерским мастерством. И тогда становится очевидным, что для поэта Макса Потемкина театр, сцена – естественная среда обитания и единственное место где ему по-настоящему легко и комфортно.

Для утонченных натур интересно не то, что видят все, а то, что скрыто от глаз профанов. Так и поэзия ценна не отпечатанными в типографии строчками, а тем, что находится за их пределами. Стоит вглядеться, вслушаться в пространства между поэтических смыслов Макса Потемкина, как открываются причудливые бездны, состоящие из тончайших ароматов недосказанностей и мимолетных видений, которые вставляют истинных искателей прекрасного почище любого кокаина.

Еще Макс обладает волшебным свойством – наполнять слова, которые он рождает, таинственной энергией. В результате его стихи обретают крылья, отрываются от земли и отправляются в полет к фантастическим горизонтам. Понятно, что унося с собой и нас – его грешных поклонников. И там, в вышине начинается настоящее таинство приобщения человека к своему божественному первоисточнику.

Актерское образование научило Макса Потемкина оперировать эмоциями – например, выстраивать их в такой последовательности, чтобы из них получались поэтические вселенные. Но для начала эмоции нужно откуда-то извлечь, родить, создать.

К счастью, Макс прекрасно овладел ремеслом волшебника. Ему даже магическая палочка не требуется. Вчитайтесь в его стихи – и вы увидите, как окружающий нас материальный мир с его приевшимися предметами и проявлениями можно трансформировать в совершенно новые формы и состояния. Зачем? – спросите вы. А затем – зачем кубисты, сюрреалисты и прочите модернисты взрывали на своих холстах привычные смыслы и очертания, разлагали их на цветовые молекулы, чтобы снова собрать уже в ином, изнаночном обличие. Они мечтали освободить своих уставших от однообразия современников из плена обыденности и зашоренности, расширить их сознание до космических масштабов и тем самым разбудить спящие в каждом из нас неограниченные возможности.

По сути Макс занимается тем же самым – только с поправкой на нашу трагическую в своей безысходности эпоху, когда все желания кроме самых низменных умерли, и всем давно плевать на тайны параллельных реальностей. Тем труднее, почетнее и благороднее миссия поэта Потемкина – быть одним из последних рыцарей поэзии.

– Все-таки им было мучительнее чем нам, – размышляет Макс о своих предшественниках из серебряного века. – Они были простодушными романтиками, которые остро воспринимали несправедливое отношение к себе. А нам, огрубевшим и заматеревшим циникам, равнодушие толпы – как вишенка на торте. Мы еще сильнее укрепляемся в верности выбранного пути. Обстоятельства воспитали из нас прожженных мазохистов, для которых чем больнее – тем продуктивнее, а они были обычными верующими в светлое будущее.

Макс Потемкин, по его словам, считает своей сверхзадачей «поддерживать поэзию в вертикальном состоянии», не позволить ей растечься по горизонтали и утратить заветный внутренний эстетический и духовный меридиан – стержень, который связывает земное и небесное начала. Потому что земной поэзии без связи с духовным космосом элементарно не бывает.

Понятно, что ни одному даже самому гениальному поэту еще не удалось обойтись без упоминания о чисто земных, бытовых предметах. Но тайна поэзии в том, в какой степени улицы, фонари, аптеки пресуществляются в атрибуты высших сил – в платоновские эйдосы, из которых рождается материя.

Мы не случайно, пытаясь написать пару теплых слов о нашем Максе, вспомнили о фонаре. Потому что одно из пронзительнейших стихотворений из сборника, который вы держите в руках, как раз продолжает развивать блоковский образ. Потому что во тьме, потому что во мгле, в самом темном, что только найдешь на земле, что таит ниспадающий вечер, мы нещадно горим из окон и витрин, мы и есть фонари, мы и есть фонари! А горящий – бессмертен и вечен.

И если у великого символиста фонарь – символ раз и навсегда застывшей и неизменной метафизики, вечного возвращения (умрешь – начнешь опять сначала), то у Макса Потемкина он обретает героический, прометеевский пафос восстания против установленного порядка вещей ради спасения страдающих душ. Никому не дано возвратиться назад, и поэтому слепо лучами мы наощупь летим в оголтелую тьму. Мы на помощь как будто стремимся тому, кто без нас истекает отчаяньем.

И дальше – открытие огромной философской глубины, примирительная попытка оправдаться перед Творцом вселенной за дерзкое вторжение в ту область, где законы человеческого гуманизма бессильны перед лицом неумолимого рока. Я не знаю, но вижу, как истовый свет, пребывая со тьмой в неразрывном родстве, сам себя обрекает на смысл.

Остается надеяться, что подобные послания поэта Макса Потемкина будут услышаны в тех сферах, которым они адресованы. Потому что «и не будет иного, чем яростный бег, сколь бы долго ни длился пылающий век. Но таких не придумано чисел».