В том, что в Москве сегодня не осталось ни одной некрасивой девушки, есть что-то даже зловещее. Мне рассказывали люди с телевидения, как пришлось нанимать целую команду стилистов, чтобы они красивую актрису мучительно уродовали для популярного сериала «Не родись красивой». А до начала съемок целых полгода искали хоть какую-нибудь мало-мальски приличную страхолюдину, но так и не нашли. А ведь всего каких-нибудь тридцать лет назад во времена моей молодости все было с точностью до наоборот. Красивая девушка была редкостью, если не сказать больше – бесценным эксклюзивом, государственным достоянием, доступным исключительно мужчинам высшего пилотажа. Тогда приходилось нанимать целые команды стилистов, чтобы из неприглядных совковых серых мышек делать «звезд советского кино».

Конечная цель всякого человеческого существования – обретение свободы, причем чем она неограниченнее, тем больше удалась жизнь. Есть несколько вещей, за которые во все времена считалось хорошим тоном отдать жизнь. Например, вера, любимое существо. Но почему-то именно за свободу люди расставались с жизнью с наибольшей готовностью и охотой. Наверное, неспроста.

К сожалению, подавляющее большинство людей как раз к концу жизни попадают в максимальную зависимость от других. С течением времени они обрастают таким количеством обязательств, что вынуждены влачить рабское существование. Поэтому задача любого продвинутого интеллектуала – к концу жизни полностью освободиться от всяких обязательств и наслаждаться неограниченной свободой. Все остальные теории – не более чем оправдание собственной несостоятельности, причем главное из таких оправданий – в том, что с возрастом человек обязан быть как можно менее порочным, а следовательно – должен как можно больше ограничить свою свободу.

Действительно, с возрастом внутри любого мыслящего человека все активнее обостряется борьба между так называемой «святостью» и пороком, а на самом деле между оправданием собственной несостоятельности и желанием умереть свободным. Но суть проблемы в том, что никакой свободы вне порока быть не может, потому что святость подразумевает полное соблюдение правил игры, то есть следование взятым на себя обязательствам (то, что собственно и называют самоограничением), и как следствие – отказ от свободы. Так что хочешь быть свободным – выбирай порок. Хочешь быть «святым» – отказывайся от свободы.

Всякий нормальный человек, а особенно новорожденный, должен быть похожим на обезьяну. Отсутствие в ком-либо обезьяньих черт должно настораживать – уж не инопланетянин ли он (она) или вообще какой-нибудь монстр из преисподней? Ведь если все нормальные люди произошли от обезьян, то и должны быть на них похожи.

•

Арест Грабового ничего кроме чувства глубокого негодования не вызывает. Получается, что кому-то можно зомбировать и оболванивать народ, а другим нельзя. Чья бы корова мычала. Жить становится все тоскливее. Невинный авантюризм с юморным оттенком вытесняется циничным и механическим рэкетом общегосударственного масштаба, против которого вообще нет приема. Они дают знать, что не потерпят конкуренции. Ох, и отольются кошке мышкины слезки. Ну как они не понимают, что нельзя лишать народ надежды. Грабовой хоть что-то обещал и тем самым вписывался в метафизику русского космоса (пусть и в виде карикатуры на Федорова), а что обещают те, кто его арестовал? Ровным счетом ничего. Так что впереди – испепеляющая пустота ада.

•

Есть идея потребовать высылки Грабового в свободный мир, как в свое время Солженицына и других инакомыслящих. Ведь он классический диссидент от науки, слишком резко и широко раздвинувший ее рамки. Необходимо срочно найти страну, которая согласится его принять и предоставить все условия для научной деятельности. Думаю, что такое место обязательно найдется в Африке или Латинской Америке – там, где еще правят колдуны вуду или какие-нибудь тонтон-макуты. Они найдут с ним общий язык и используют его знания с максимальной отдачей.

Впрочем, я уверен, что его немного подержат за решеткой, дадут условный срок и попросят слинять куда-нибудь подальше на пмж. Потому что сажать его абсолютно не за что.

•

Сегодня всю вторую половину дня думал, что внесло более весомый вклад в раскрепощение населения и последующий закат и гибель СССР-Совдепии? Буги-вуги или рок-н-ролл? В результате пришел к выводу, что все-таки буги-вуги. Рок-н-ролл пришел уже на готовенькое, когда народ уже успел основательно разложиться с помощью буги-вуги.

•

У нас, романтиков и тунеядцев, предельно простое отношение к жизни. То, в чем присутствует хотя бы грамм, хотя бы молекула романтики, только то и имеет право на существование. Все остальное – полное ничто. Поэтому есть смысл задуматься, действительно ли сегодняшняя Россия – страна, покровительствующая романтикам и предоставляющая нам комфортные условия. И тут выясняется, что ситуация не такая уж радужная.

Начнем с того, что Россия и Москва – все-таки две большие разницы. И наше поколение в сущности может отвечать только за Москву. Тут все ясно. Москва была второй столицей романтиков (первой был Париж) только с 1955 по 1968 год, то есть всего каких-нибудь 13 лет. К тому же с 1955 (начало послесталинской оттепели) по 1957 год (когда у нас прошел фестиваль молодежи и студентов) Москва была всего лишь беременна романтикой, а критическая масса идеологов романтики (стиляг и тунеядцев) возникла в ней только после фестиваля. 1957-1968 – золотой век московской романтики. Начиная с 1968 года романтика в Москве медленно, но верно умирала под натиском меркантилизма бурно развивающихся капиталистических отношений. Ее окончательный конец приходится на 1972 год, когда даже бескорыстные и святые хиппушки стали в массовом порядке отдаваться иностранцам за доллары.

Париж стал столицей романтиков в тридцатые годы («Праздник, который всегда с тобой»). Во время войны его романтика не выдержала проверки на вшивость и стала тихо испускать дух. Окончательно ее похоронила неудача революции 1968 года. Больше романтических городов в новейшей истории не было. Кстати, специфика московской романтики в том, что ее в значительной степени подпитывал миф о романтике парижской.

Если Франция никогда не имела никакого отношения к парижской романтике, то по городам Совдепии из Москвы активно шли волны чего-то сентиментального. Например, в конце 50-х и все 60-е годы я часто жил в Ростове-на-Дону и даже считал его романтическим городом. Отсюда вывод, что вся Совдепия в течение какого-то короткого отрезка времени была страной романтиков, то есть единственной в мире.

Я к тому, что в вашем меркантильном и «успешном» будущем для наших романтических идеалов места нет, поэтому просим нас не беспокоить по поводу участия в каких-то там «национальных проектах».