Прочел у одного блогера, который значительную часть времени проводит в Гоа. Цитирую по памяти, но за точность ручаюсь:

На пляже разговорился с девушкой, которая здесь в Индии уже давно. Увлечена их философией. Говорит, что у индийцев самым тяжелым, ухудшающим карму и энергоемким состоянием считается терпение. Индиец избегает любой ситуации, когда надо терпеть. При первой же возможности старается из нее выйти. Терпеть – значит, быть несчастливым. В способности терпеть воплощена нелюбовь к себе. Интересно, что у нас в советское время терпение считалось формой доблести («терпение и труд все перетрут»). В христианстве, кажется, тоже «Господь терпел и нам велел».

Поразился, почему до сих пор в гламурно-прагматичной России терпение не объявили смертным грехом, а отказ терпеть какие бы то ни было неудобства не стал руководством к действию. Тем более, что вся российская идеологическая элита практически переселилась в Гоа.

Какие оправдательные бездны открываются для общества потребления. Отныне можно получить индульгенцию на любые поступки, связанные с избавлением от малейшего дискомфорта.

Типа чем терпеть отсутствие денег, не полезнее ли очистить карму, ограбив какое-нибудь беззащитное существо. Или зачем портить карму, держа в тесной квартире больных стариков, если комфортнее переселить их на тот свет. И так далее.

В принципе идеологией комфорт-дарвинизма сегодня руководствуются самые широкие слои населения – снизу до верху. Казалось бы, осталось только «узаконить» ее с помощью индийской философии.

Вскоре дошло, что у медали есть обратная сторона. Если объявить терпение загрязнением кармы, то насторожатся и встрепенутся все, кто не элита. Мол, с какой стати мы должны гробить свои будущие воплощения, смиряясь с существованием источника всех наших бед и несчастий – политической элиты России.

Видимо, поэтому предпочитают не выпускать джина из бутылки.

До сих пор высшим критерием успеха отечественных сериалов была «пятерка», поставленная СМИ: «Во время демонстрации «Семнадцати мгновений весны» («Места встречи изменить нельзя») улицы городов пустели, а уличная и бытовая преступность достигала нулевой отметки».

Набивший оскомину критерий действовал как в советские, так и в российские времена – телевидение 90-х так и не смогло стать альтернативой советскому и подняться до масштабов актуального искусства.

«Искусство телевидения» в СССР и, к сожалению, в России во все времена было подчинено единственной задаче – привлечь массовое внимание, чтобы 1) прозомбировать на предмет верности курса, 2) отвлечь от насущных проблем и там самым погасить в зародыше протестные настроения, 3) впарить что-то «коммерческое».

Несмотря на обилие чернухи, «правды-матки» и компромата, телевидение, начиная с конца 80-х, стилистически и экзистенциально не смогло освободиться от заданной советской властью инерции.

После революции 80-х – 90-х цели телевидения, увы, остались прежними.

В результате со времени возникновения в СССР телевидения ни одна из показанных по ящику передач не смогла стать детонатором, который бы взорвал общество и развел его по разные стороны баррикад.

Робкие попытки создавать что-то «на злобу дня» предпринимались в рамках привычной, единой и не поддающейся изменению стилистики.

Все «Чучела» или «Елены Сергеевны» вместе взятые, снятые по одним и тем же лекалам, разве что будоражили общественное мнение, поднимали волны, которые, не успев вырасти до опасных размеров, заканчивались привычным штилем.

До явления народу «Школы» не могло быть и речи о телевидении как форме современного искусства. Такая проблема вообще не стояла на повестке дня.

Германика впервые показала, что такое современное искусство применительно к телевидению, и каким может быть эффект от его применения.

Улицы не пустеют, как при Штирлице или Жеглове. Но страна взорвалась, как башни-близнецы, и стала другой.

Жеглов или Штирлиц о таких масштабах не могли даже мечтать.

Волшебная сила актуального искусства.

Отныне автор, мечтающий потрясти основы мироздания, не станет мелочиться и тратить время на «роман» или «картину».

Точечные удары доказали свою неэффективность.

Только жанр телесериала способен удовлетворить амбиции художника XXI века.

Настало время ковровых бомбардировок.

Какова бы ни была дальнейшая участь «Школы» – после нее российское телевидение уже не будет таким, каким было до сих пор.

Пресловутый «эффект разорвавшейся бомбы», по мощи превосходящий все «дорогие передачи» прошлых лет вместе взятые, успел сделать свое «черное» дело.

Все, кто имеют отношение к телевидению, впервые увидели и поняли, как надо снимать сериалы и на каком языке апеллировать к массам, чтобы получить результат, выводящий из строя все существующие измерительные приборы.

Германика положила конец эпохе вечно вчерашнего, перманентно несовременного, отстраненного телевидения и причастило российское телевидение к контексту актуальноцентричного искусства.

В любом случае ее сериалу суждено оставаться эталоном до тех пор, пока «мастера голубого экрана» не опомнятся от шока и не поймут, что все, что снято до сих пор, отныне уравнено в общей биомассе, и если кто-то мечтает идти дальше, то нужно запрятать подальше гордыню и начать учиться у создателей «Школы».

В свое время, прочитав только что опубликованную повесть Чехова, Лесков заметил: «У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6. Вся Россия – палата № 6».

Почитайте, в каких выражениях поливают в интернете Германику, и убедитесь, что вся сегодняшняя Россия – сплошная безысходная Школа.

90% пишущих – выходцы из нее, ее выпускники и воспитанники, плоть от плоти.

Большинство вообще так в ней и остались. Причем навсегда.

А еще кто-то сомневается в гениальности автора.

Все мы вышли из «Школы» Гай Германики.