В связи с показом «Тихого Дона» вспомнил о том, что до сих пор остается для меня загадкой. Просматривая все, что пишется о Шолохове начиная с перестройки, я почему-то ни разу не встретил упоминания об одном весьма важном факте из его биографии, о котором я знаю абсолютно точно – причем непосредственно из первоисточника.

Собственно загадка в том, что никто почему-то не написал об истории появления рассказа «Судьба человека». Между тем я оказался в эпицентре эпизода, происходившего в 1956 году. Мне было девять лет. Отец тогда работал в газете «Правда» вместе с редактором и куратором Шолохова Юрием Борисовичем Лукиным. Поэтому все разговоры и события происходили на моих глазах.

К 1956 году Шолохов, почувствовав направление ветра перемен, наконец закончил «Поднятую целину» и, как заранее уславливались, дал почитать Хрущеву. Роман (а точнее, эпопея) заканчивался арестом Давыдова как врага народа, потом шла подробная история его пребывании в сталинских лагерях (позднее, после появления «Архипелага», читавшие рукопись говорили, что по эпической мощи написанное нисколько не уступало Солженицыну). Само собой, начинается война. Заключенный Давыдов просит, чтобы его отправили в штрафбат, на фронт. Его просьбу удовлетворяют. Там он попадает в плен, возвращается, его снова сажают и после смерти Сталина он выходит абсолютно одиноким и сломленным и находит счастье, усыновив беспризорного мальчонку.

Затем события разворачиваются так. Прочитав рукопись, Хрущев впадает в истерику. Да, он только что разоблачил культ личности, но так далеко идти не готов. Тем более, что первый антисталинский роман выходит из-под пера самого главного писателя. Получается, что придется вообще сжечь мосты в прошлое. Как воспримет такой резкий поворот народ? К тому же после секретного доклада у него и так появилось много врагов, а среди интеллигенции вообще началось брожение умов. Да и дурной пример заразителен. Глядишь – все бросятся писать на опасную и щекотливую тему. Словом, для явления народу Солженицына время еще не пришло.

Хрущев вызывает Шолохова в Москву. Тот едет с уверенностью, что Первый секретарь поздравит его с удачной эпопеей, полностью вписывающейся в линию партии на ликвидацию последствий культа личности. Однако Хрущев начинает его убеждать, что для появления его романа сейчас не слишком благоприятная политическая ситуация и т. д. Что оставалось писателю номер один? Только смириться. За дело взялся редактор шолоховских произведений Юрий Борисович Лукин. Он предложил такой выход из положения: а) немедленно выпустить конец романа в виде повести, б) с двадцатипятитысячником Давыдовым расправиться руками врагов коллективизации и тем самым поставить в «Поднятой целине» последнюю точку, в) часть романа, посвященную пребыванию главного героя в сталинских лагерях передать на хранение в специально предназначенное для таких рукописей место.

Со слов очевидцев я знаю, что Шолохов был просто раздавлен. Он ушел в долгий запой, из которого писатель так толком и не вышел до конца своих дней.

В итоге в конце 1956 года выходит «Судьба человека». Как уверяли комментаторы, «написанная за несколько дней». Хрущев ждет второй книги «Поднятой целины», но тут Шолохов решил покапризничать и показать, что он обиделся. Он вообще перестает что бы то ни было делать. Просто целый год пьет. В конце концов Лукин его убеждает, что пора «завершать» «Поднятую целину», а то народ недоумевает, почему так долго молчит великий писатель земли русской. Срочно собирают бригаду литературных негров, которой поручается довести дело до конца. В результате в 1959 году появляется «вторая книга» «Поднятой целины» – в том виде, в каком ее «проходили» в школах.

Чтобы утешить спивающегося писателя и вывести его из упаднического состояния, в 1959 году Хрущев по дороге из Крыма, где он отдыхал всей семьей, заезжает в Вешенскую – в гости к Шолохову. Его встречают как бога. Первый секретарь поздравляет его с окончанием многолетней работы и, отложив все дела, задерживается в его доме на целых три дня, которые прошли в лихом казацком застолье. В перерывах они совершили прогулку на катере по Тихому Дону, и Хрущев не уставал благодарить писателя за то, что тот для пользы общего дела согласился наступить на горло собственной песне.

Так что если бы Шолохову удалось в 1956 году издать свой роман, Александру Исаевичу не посчастливилось бы испить до дна всю чашу обрушившейся на него славы. Лавры первопроходца антисталинской темы достались бы Михаилу Александровичу.

Мой национализм, или К вопросу об обустройстве русского космоса

Каждый, кто говорит и думает по-русски, объявляется русским во веки веков.

Запрещается любое выяснение, кто какой «национальности» был до того.

Территории, на которых не меньше 70% населения говорит и думает по-русски, объявляются территорией России и аннексируются во веки веков.

Территории, на которых от 50 до 70% населения говорят и думают по-русски, объявляются территориями, входящими в сферу влияния России. Со всеми вытекающими последствиями.

Русские получают неограниченные преференции во всех сферах жизнедеятельности.

Органы власти России всеми имеющимися в их распоряжении силами и средствами в первую очередь защищают интересы русских.

Русской литературой объявляются любые художественно ценные и общественно значимые тексты, написанные на русском языке. Всякий, кто пытается усомниться в их принадлежности к русской литературе, подвергается уголовному наказанию.

Откровенно говоря, если по отдельности слова «еврей» и «русский» читаются спокойно, то, употребленные в одной фразе или абзаце, они почему-то вызывают стойкую настороженность.

А между прочим живем в двадцать первом веке, когда всей цивилизованной части человечества поневоле приходится отстаивать одни и те же ценности и противостоять одним и тем же опасностям – чтобы «не сойти с арены истории». Лучшие люди все давно уже поняли и поступают соответственно.

Один из общих врагов и евреев, и русских, и вообще всех людей и народов – местечковость, провинциальный взгляд на мир, которым русская литература страдала как никакая другая. К счастью, в лице своих лучших представителей ей всегда удавалось держаться на мировом уровне.

Я успел прочитать всего страниц 50 из Пелевина про вампиров, но уже понятно, что одни только рассуждения о гламуре и дискурсе стоят Белова, Носова, Лихоносова, Курочкина, Распутина и еще сотен им подобных вместе взятых. Потому что перечисленные авторы показывали Россию этаким еврейским местечком, озабоченном своими чисто местечковыми проблемами. А для Пелевина Россия – часть современной цивилизации, со всеми ее трагическими проблемами.

Во-вторых, конечно, огромную роль при недооценке современного периода «великой русской литературы» играет зависть, так присущая всем критикам. Не секрет, что внутри каждого критика находится этакий зародыш так и не родившегося писателя. Аборт сделали плохо или не сделали вообще, и зародыш погиб и разлагается, отравляя организм критика. Отсюда и комплексы. В самом деле, слишком мало авторов способны писать на уровне Пелевина или Сорокина. Как катастрофично мало молодых людей могут себе позволить жить как Ксюша Собчак. А между тем в двадцать первом веке надо жить так и только так, как Ксюша Собчак, и писать как минимум не хуже Пелевина. Тем, кто не достигли их уровня, приходится довольствоваться участью маргиналов и неудачников.

Вот почему так яростно завидуют Ксюше и Пелевину.

•

Мне жаль критиков, которые не понимают, что эпоха психологической литературы необратимо закончилась вместе с объектом своего исследования – «человеком» и больше никогда не вернется (ну разве что «психология» еще какое-то время продержится в «жизненных» сериалах для домохозяек, хотя успех «Остаться в живых» свидетельствует, что психологические сериалы уходят в прошлое).

Поэтому от русской литературы как литературы, увы, прежде всего психологической, останется гораздо меньше, чем нам хотелось бы – в первую очередь те вещи, в которых русские писатели поднимались над психологизмом и вообще над антропоцентристским взглядом на мир. Пелевин, кстати, как раз один из таких. Как бы кто не возмущался.

Да и вот еще убедительный пример – Проханов, который все понял и все в себе преодолел, отлично вписавшись в великую русскую литературу и продолжая ее традиции.

В двадцать первом веке все решают хорошо отструктурированные мифы – политтехнологические, мировоззренческие, философские, космогонические, да какие угодно. И от того, в какой степени литература будет их отражать, формировать, развивать, а еще лучше – опережать, и будет зависеть ее качество.

И еще, конечно, современный русский язык. Увы, пора перестать кривить душой и честно признаться, что Достоевского сегодня можно читать только в обратном переводе с английского, потому что в оригинале следующие поколения его уже прочитать не смогут никогда. Не потому что молодежь плохая, а потому что язык необратимо изменился. Нормальное и естественное явление. И поэтому чем раньше мы начнем переводить лучшее из русской классики на современный язык, тем больше шансов сохранить ее для потомков. Англичане же не читают своего Шекспира на языке оригинала. Так что придется учиться писать на современном русском языке. Причем представителям всех «национальностей» без исключения.